Менделеев

Приводя таблицу переделывающей промышленности С.-Американских Соединенных Штатов, Менделеев делает вывод:

«Отсюда очевидно, что предприниматели, заводящие фабрики, заводы или ремеслы, дают своей стране громаднейшие доходы, оставляя себе лично за свой труд и риск — помимо своего капитала — лишь сравнительно, очень немного! Рабочий, т. е., например, у нас это были бы босяки, жаждущие какого бы то ни было заработка, получают от фабрик и заводов в пять раз больше, чем предприниматели».

Не говоря уже об арифметике, которая определяет доходы предпринимателей и рабочих суммарно (и не без причины) — из сказанного выше видно, что Менделеев являлся апологетом промышленного капитала. В его высказываниях игнорируется классовая природа капиталистических отношений, утверждается мирное сотрудничество классов к выгоде обеих сторон.

Эти цитаты свидетельствуют зачастую, о крайнем политическом консерватизме Менделеева, особенно если мы вспомним признания его о знакомстве с учением социализма, если узнаем, что в его библиотеке основные приобретения по социологии падают на 90-ые годы, что среди них имеются два экземпляра «Капитала» Маркса, хранящие на полях менделеевские отметки, когда, наконец, учтем, что «Заветные мысли» писались в преддверии революции 1905 года.

Однако одновременно с этим Менделеев весьма определенно и настойчиво высказывается против всякого паразитизма. «Все — труду людскому». «Не только лежебоков, но даже и лентяев должно становиться все меньше и меньше по мере возрастания «блага народного». «От лентяев и лежебоков все отнимется когда-нибудь, несмотря ни на что, хотя сейчас еще часто не так».

Мирясь с существующим строем, не видя большой разницы между типами государственного управления при единоличном монархе или при парламентарной системе, Менделеев однако оговаривает: «Я готов утверждать, что современный порядок есть преходящий, вытекающий из разных особенностей земледельческого порядка течения дел».

И тем не менее Менделеев держался правого крыла либерально-прогрессивных слоев буржуазии.

В субъективных своих установках Менделеев оставался типичным представителем мелкобуржуазной интеллигентской прослойки, со всеми иллюзиями политического сознания, присущим его среде — верой в независимость своих убеждений, служение «благу народному», верой в бескорыстный труд на пользу стране… Этот разрыв между объективным значением его политической деятельности и субъективными стремлениями был прямым результатом отсутствия в его социологических построениях того научного метода, который так победоносно вел его по пути научных завоеваний в области естествознания. И в этом смысле гражданская судьба его достаточно трагична.

Законченный разночинец по своему происхождению и духу, он до конца дней остается практическим идеалистом — «ни капиталу, ни грубой силе, ни своему достатку, я ни на йоту при этом не служил».

Однако капитал и грубая сила были налицо. Это они рассматривали мирового ученого, как «его превосходительство Д. И. Менделеева», это они отшвырнули его от аудиторий учащейся молодежи. Это они зачастую относились к разнообразнейшим менделеевским проектам развития отечественной промышленности и «блага народного», как к «профессорским мечтаниям», особенно в тех случаях, когда было выгоднее делать дела с иностранцами.

Сохраняя иллюзию возможности влиять на политику через господствующий класс, Менделеев сознает, что авангард его — Толстые, Деляновы — «верхогляды, злобники и противники науки и промышленности», но тем не менее всю жизнь остается законопослушным тружеником во имя того, что «посев научный созреет для жатвы народной». И его ценят. Однако как далека эта оценка от того, что заслужил он верной службой существовавшему строю!..

Его труды принимаются не без удовлетворения. Его знания не остаются без использования. Отброшенный университетом, он находит приют в министерстве финансов на музейно-архивном посту хранителя Главной палаты мер и весов. А мало ли других неизмеримо более важных для страны областей можно было отдать под руководство этого кипящего трудолюбием и темпераментом человека? И кто скажет, что дал бы еще, не будучи оторванным от педагогической работы, от университетской среды?

Ценит его правительство, ценит и царь. Александр III фамильярно заявляет: «Менделеев у меня один». Однако царская жандармерия весьма внимательно следит за чересчур склонным к общественным выступлениям профессором. «Д. И. был окружен, опутан тонким сыском, — вспоминает его жена, — каждое слово его заносилось в секретные рапорты, за каждым шагом следили. Градоначальник вызывал Д. И. к себе и, похлопывая по объемистому «делу» в синей обложке, говорил: «у меня уже вот какое дело за два года набралось о вас! Тут все есть, все ваши разговоры, действия и т. п. Теперь мне нужно составить доклад».

В политическую благонамеренность Менделеева плохо верят, и когда он просит разрешения на газету «Подъем», Делянов отказывает ему, продолжая общую систему: «использовать, но воли не давать». Пусть лучше следит за подъемом и опусканием чашек лабораторных весов. А газетчики и без него найдутся. Кстати, черносотенное крыло прессы, не устает громить Менделеева, за то, что он продался «немецко-жидовскому» капиталу.

Сам Менделеев вспоминает: «Мне едва-едва удалось убедить е. п. г. Макова, управлявшего в то время министерством внутренних дел в полной благонамеренности… статьи», написанной Менделеевым на тему «О необходимости описания почвенных и климатических условий мест, предназначенных для переселения».

И даже класс буржуазии в целом, интересы которого были представлены политической программой Менделеева, проявил в ряде решающих случаев полное равнодушие к этой программе, беспомощность перед лицом трудностей, не пожелал отказаться ни от кустарно-хищнических методов хозяйствования, ни от ставки на невежество, как гарантии высокой доходности и в критические для себя дни, по-прежнему опирался на ретроградную силу — дворянско-помещичью партию, стоящую у власти.

Отсюда понятна горечь подводимого Менделеевым жизненного итога: «…А когда от детей и науки обращаются глаза на окружающее и на политику в том числе, то прежде всего я чувствую некоторую степень сомнения и большую степень сухости этого рода…»

Однако пережив много разочарований в политической своей проповеди, воочию убедившись в ошибочности многих своих положений, — оказалось, например, что пролетариат не отжившее понятие, а реально-существующая силы, что развитие капитализма отнюдь не ведет к мирному сотрудничеству классов, и, наоборот, все более обостряет классовую борьбу, что войны случаются не реже, а все чаще и чаще, ибо капитализм неразлучен с войной. — Менделеев был прав в значительной части практических своих пожеланий и предсказаний. Там, где он оставался на почве научности, где не отходил от технологических своих интересов, где прилагал к пониманию народно-хозяйственной жизни метод исследователя, его оптимизм оказался прозорливым предвидением мыслителя, умеющего «видеть за очевидной правдой скрытую истину», — излюбленное его требование ко всякому работнику мысли. Правда, свершение его замыслов осуществляется классом совсем иным, чем тот, к авангарду которого взывал он всю свою жизнь.

Он ратовал за развитие промышленности — страна стала индустриальной, с передовой промышленной техникой. От «лежебоков и лентяев» отнято все и отдано «труду людскому». Весь основной капитал промышленности стал достоянием самих же «исполнителей, рабочих, техников». Отход крестьянства от общины и слагание ее в новом виде, что считал Менделеев лишь «мыслимым» стали реальным фактом в колхозе и коопхозе, рассчитанном на обрабатывающую промышленность.

«Я закончу эту часть моих мыслей (о народонаселении), — писал Менделеев, — высказывая горячее пожелание, чтобы не отлагая в даль немедленно организовалось бы у нас обстоятельное, независимое, например, при Государственном совете, Центральное статистическое учреждение… имеющее возможность обобщить и сделать планомерными местные усилия… Не пифагоровские числа, а именно реальные — нужны для правильного понимания действительности и предстоящего».