Страница 5 из 56
— начальник КБ — Берг;
Я не могу перечислить всех, хотя со многими позже мне пришлось встретиться.
Из других самолетостроительных организаций были арестованы:
— К. А. Калинин — главный конструктор Харьковского авиационного завода, автор самолетов К-1, К-5, К-9,
— И. Г. Неман — главный конструктор Харьковского авиационного института, автор самолета ХАИ-1 и штурмовика;
— А. И. Путилов — главный конструктор НИИ ГВФ и автор самолетов «Сталь-2», «Сталь-3»;
— Р. Л. Бартини — главный конструктор НИИ ГВФ и автор самолетов «Сталь-7» и Ер-2;
— В. А. Чижевский — главный конструктор смоленского авиазавода и автор самолетов БОК-2, БОК-5, БОК-9;
— Д. С. Марков — главный конструктор завода № 1 им. Авиахима.
С завода № 39 были арестованы:
— С. Марголин — директор завода;
— А. О. Калнин — парторг ЦК в ЦКБ-39;
— автор этих строк, бывший тогда начальником группы общих видов в бригаде С. В. Ильюшина и секретарем ВЛКСМ ЦКБ-39.
Все эти люди (перечисленные выше и те, фамилии которых я не помню) в 1954–1955 годах реабилитированы, дела их пересмотрены и из-за отсутствия состава преступления прекращены, приговоры отменены. К сожалению, значительная часть из них до этих дней не дожила.
Прошло не более недели после ареста отца, как мать, вернувшись с работы, обнаружила, что все наши вещи выставлены на тротуар перед подъездом. Семью репрессированного, как это было принято в то время, лишили жилья и, что не менее страшно, прописки. Мать раздала вещи соседям, а со мной, полуторагодовалым, на руках бросилась к своим родителям, жившим в деревянном домике на Бородинской улице около Киевского вокзала. Узнав, что зять оказался «врагом народа», мать ей сказала: «Так тебе и надо» — и предупредила, что наше пребывание здесь — временное.
После лишения прописки мать автоматически уволили с работы. Пока она, практически оставшись без жилья, без работы и без поддержки, бегала в поисках любой работы, заботу обо мне взяла мамина младшая сестра — Анна Степановна Косухина, впоследствии проработавшая всю жизнь технологом на заводе «Знамя труда» (сейчас ПЦ им. Воронина РСК МиГ).
Устроиться на работу можно было только полулегально, на какую-либо маленькую фабрику или в мастерскую за копеечную зарплату. Можно представить, какое «жилье» можно было снять в таком положении.
Я смутно помню полутемную комнату и мокрую зеленую стену — денег у матери хватило лишь на полуподвальную комнатку под баней; сверху по стене текла вода и оставалась слизь, по которой можно было даже рисовать, — вот такая моя первая чертежная доска. Я заболел воспалением легких, вызванный врач, увидев обстановку, предупредил, что я могу умереть в течение нескольких дней, и мать была вынуждена срочно вывезти меня в деревню к родителям мужа, где с болезнью справились домашними методами, но она затаилась в виде туберкулеза, который долго скрывался и уложил надолго в больницу через 60 лет.
Мама сама описывала эго время так:
Отчетливо помню приемную Бутырской тюрьмы, куда меня приводила мать на свидания с отцом: большой зал с очень высоким потолком, боковой коридор с охраной, пустая комната с перегородкой. Это мои первые воспоминания в жизни — мне было 2,5 года.
Как пишет М. Б. Сауке, свидание разрешалось один раз в два месяца с родными, из которых можно было приглашать двух человек. Составлялась предварительная заявка, в которой указывалась степень родства. Свидания проходили в особой комнате в Бутырской тюрьме, куда арестантов привозили из Болшева. Добиться свидания было очень трудно. Люди приходили с надеждой о встрече, часами просиживали в приемной, да так и уходили ни с чем.
У Юлии Николаевны — жены Андрея Николаевича Туполева была сумочка с крокодильими лапками, которая мне очень нравилась, и она давала мне ее поиграть. Так горе сближало людей без различия рангов и возрастов. Однажды мать, из очереди, увидела проходившего мимо Ильюшина, который был на свадьбе у Сергея Михайловича и считал его своим ближайшим помощником. Она бросилась к нему с вопросом об отце. Ильюшин отвернулся и ускорил шаги, проходя мимо.
Вот как мать рассказывала о своем первом свидании с отцом. Она пришла после ночной смены усталая, заплаканная, в ватнике и косынке, а к ней вышел хотя и худой, но хорошо выбритый молодой отец в кожаном пальто, в модном пиджаке и начищенных ботинках. Всю дорогу домой она плакала. Потом оказалось, что в камере, вмещавшей около 20 человек, было одно пальто, один пиджак и одни ботинки, взятые у разных зэков, и эту одежду надевали все по очереди, кому выпадало идти на свидание.
Из арестованных специалистов уже в 1937 году была создана сеть закрытых конструкторских бюро В Москве они были объединены в Особое техническое бюро при Народном Комиссаре Внутренних Дел (ОТБ НКВД), которым в то время руководил Берия. Была создана и авиационная группа, сформированная на базе специалистов завода № 156 из конструкторского бюро А. Н. Туполева — «Специальный технический отдел» (СТО). Руководить ими должен был Туполев, конечно, на положении заключенного. Группа была создана в Бутырской тюрьме, а затем перевезена в небольшой лагерь под Москвой, недалеко от станции Болшево Северной ж.д. В лагере было три барака: спальный, рабочий (конструкторское бюро) и столовая, примыкавшая к огражденной зоне снаружи; общая площадь лагеря — около 1 гектара.
Туполев должен был прибыть последним, но в это время начался новый процесс его допросов с целью подтверждения старых показаний от ноября — декабря 1937 года (в действительности Туполев отказался от своих показаний, полученных у него принудительно).
В связи с этой задержкой группу возглавил ближайший помощник и друг Туполева Владимир Михайлович Петляков.
Был разработан аванпроект высотного истребителя с герметичной кабиной. Проект был утвержден и ему дан шифр «100» (шифр произошел от обозначения СТО при ОТБ НКВД). В начале 1939 года группу перевели на завод NS 156. В болшевском лагере освободилось место, и так как второй этап допросов А Н. Туполева кончился, а в группе Петлякова нашлись люди (не сам Петляков), резко высказывавшиеся против того, чтобы ими руководил Андрей Николаевич, то ОТБ решило готовить для него новую группу, хотя «знаменитые» конструктора уже были исчерпаны.
В феврале 1939 года меня перевели из «тюрьмы на Таганке» в Бутырскую тюрьму. В камере на Таганке было тесно, спали по очереди. Но через нее прошло все командование Черноморского флота, начиная от адмиралов и контр-адмиралов и кончая капитанами третьего ранга.
Позже Сергей Михайлович составил список репрессированного командного состава Красной Армии. Вот он:
Из 5 маршалов — 3;
из 2 армейских комиссаров 1-го ранга — 2;
из 4 командармов 1-го ранга — 2,
из 2 флагманов флота 1-го ранга — 2;
из 12 командармов 2-го ранга — 12;
из 2 флагманов флота 2-го ранга — 2;
из 15 армейских комиссаров 2-го ранга — 15;
из 67 комкоров — 60;
из 6 флагманов 1 — го ранга — 6;
из 28 корпусных комиссаров — 25;
из 15 флагманов 2-го ранга — 9;
из 199 комдивов — 136;
из 97 дивизионных комиссаров — 79;
из 397 комбригов — 221;
из 36 бригадных комиссаров — 34.
Итого: из 887 военачальников — 668.
Очевидно, список охватывает репрессии периода 1935–1939 годов. Война началась 22 июня 1941 года — напоминаю.
В «Бутырках», где в камере был необычайный простор и для каждого заключенного — койка, оказался странный контингент — большинство из 25–30 человек были специалисты: авиационники, химики, вооруженцы. В камере обсуждался вопрос о том, что созданы специальные конструкторские бюро и нас, очевидно, отобрали для этого. Действительно, примерно через неделю меня вызвали и отвели в комнату капитана госбезопасности (М. С. Ямалутдинов — куратор группы Петлякова). Он спросил меня, хочу ли я работать по специальности. Я ответил, что да, но не хотел бы работать в группе специалистов Туполева, о которой я слышал, так как я о них плохого мнения. Капитан сказал, что именно туда он и предполагал меня направить, но если я не хочу, то «мы подумаем».