Клод Моне

В числе немногих приглашенных, удостоенных чести присутствовать на скромном торжестве, состоявшемся 14 ноября 1920 года в розовом доме, оказался герцог Эдуар де Тревиз. Впоследствии он опубликует свое бесценное воспоминание под названием «Паломничество в Живерни». Пока же он преподнес имениннику стихи — пространную поэму в 20 строф, в тот же самый день напечатанную — почти без сокращений — в номере «Фигаро».

Читая написанные герцогом строки, мы, конечно, понимаем, почему их автор — при всей его близости к затворнику из Живерни — так и не сумел оставить сколько-нибудь заметного следа в истории французской поэзии.

и так далее в том же духе.

Президент Республики Александр Мильеран, сменивший на этом высоком посту невезучего Дешанеля, утратившего проницательность, не счел нужным приехать в Живерни. Правда, готовность лично поздравить старого мастера высказал Жорж Лег, тогдашний президент совета, сохранявший за собой эту должность рекордно короткое время — с 24 сентября 1920 года по 15 января 1921-го.

— Не стоит утруждаться, — предупредил через секретарей Моне. — Я все равно его не приму!

Преклонный возраст и подступавшая слепота делали Моне особенно несговорчивым. Как мы уже знаем, он дал согласие на размещение своих декоративных панно в музее «Оранжери», однако категорически отказался выставлять их в особняке Бирона, построенном по проекту Бонье рядом с музеем Родена.

— Вы только представьте себе, как потрясающе будет выглядеть там ваш знаменитый пруд! — пытался переубедить его Поль Леон. — Это будет целый мир нимфей!

— Нет! — отвечал Моне. — Мне не нравится форма зала. Она слишком правильная. Это цирк, а не музей!

В апреле следующего года, напомнив об условии, на котором он соглашался подарить государству свои панно — их размещение в выставочном зале должно было отвечать его пожеланиям, — Моне объявил:

— Мне надоели чиновничьи проволочки! Я забираю свой дар назад!

Глава 32

КУТЛА

«Моне никому не позволяет и пальцем дотронуться до своих кистей и тюбиков с красками», — писал в газете «Эксельсиор» от 26 января 1921 года, в статье, озаглавленной «В гостях у отшельника из Живерни», Марсель Пэи.

Что за ужасный характер! На самом деле художник располагал краски на палитре в строго определенном порядке. И делал он это потому, что писать ему теперь приходилось больше по памяти…

В сентябре 1922 года врачи установили, что острота зрения его левого глаза снизилась до одной десятой доли от нормы. Правый глаз сохранил лишь «способность различать свет и тьму».

Ему следовало отдыхать, но об этом он не желал и слышать. Несмотря на приступы дурного настроения, несмотря на стычки с чиновниками, его решимость во что бы то ни стало завершить «Декорации» нисколько не ослабела. Он уже договорился с Клемансо, что панно будут выставлены в двух овальных залах на первом этаже музея «Оранжери».

«Да, я продолжаю работать, — говорил он журналисту Арсену Александру. — Продолжаю сражаться с природой. Но если бы вы знали, каким я чувствую себя старым и неуклюжим! Хотя желание сделать свою работу как можно лучше разгорается во мне только сильнее…»

С июля 1920 года упомянутый Арсен Александр входил в редакторскую группу, созданную при издательстве «Бернхайм-младший» для публикации книги, посвященной не кому иному, как Клоду Моне. Эта первая биография художника увидела свет осенью 1921 года. Таким образом, Арсен Александр опередил Гюстава Жеффруа, напечатавшего свой труд «Клод Моне: жизнь, эпоха, творчество» в издательстве «Г. Кресс» лишь летом 1922 года. Третье исследование, появившееся при жизни художника, вышло в свет в 1924 году за подписью Марка Эльдера («В Живерни, у Клода Моне»). Судя по всему, Эльдер не затаил на Моне зла, хотя в 1913 году, когда решался вопрос о присуждении Гонкуровской премии, последний высказался против него и в пользу Леона Верта. Правда, лауреатом высокой литературной награды все равно стал Марк Эльдер, автор романа «Народ моря»…

В том же 1924 году была издана небольшая работа Камиля Моклера. Наконец, в 1928 году читающая публика смогла познакомиться с пространным трудом «Моне», написанным Клемансо. Год спустя, в 1929 году, издательство «Галлимар» опубликовало в серии «Жизнь выдающихся людей» сочинение Марты де Фель — милое по стилю, но изобилующее совершенно фантастическими домыслами!

В октябре 1921 года Моне решил дать наконец отдых своим утомленным глазам и устроил себе небольшие десятидневные каникулы. Впрочем, осеннее ненастье не слишком способствовало плодотворным трудам на берегу пруда. Поэтому он и согласился провести несколько дней в Вандее, приняв приглашение своего старого друга.

«Приезжайте, — писал ему Клемансо. — И если к вам здесь вернется аппетит к занятиям живописью, я нисколько не удивлюсь. Небесная и морская палитра переполнена оттенками синего и зеленого, — просто садись и пиши картины!»

Клод вместе с Бланш добрались до Венсан-сюр-Жара, с комфортом устроившись на заднем сиденье лимузина, который вел Мишель.

По возвращении в Живерни Моне уединился ото всех. Никаких гостей, никаких визитов! Надо работать! Надо торопиться писать! Скорее! С каждым днем он видел все хуже…

В феврале 1925 года ему сообщили о смерти Поля Дюран-Рюэля (он скончался 5 февраля). Именно этот девяностолетний старец полвека тому назад рискнул всем, что имел, сделав ставку на импрессионизм. Моне не поехал на его похороны. Во-первых, он чувствовал себя слишком слабым. Во-вторых, он не хотел надолго оставлять свои гигантские панно — боялся, что они ему этого не простят. Для него работа над «Декорациями» давно превратилась в ожесточенную схватку — последнюю в его жизни. Он понимал это и бился как одержимый.

На чьей стороне будет победа?

Клемансо беспокоился. Он хорошо понимал, что Моне в любую минуту может отказаться от своего обещания. С другой стороны, финансовая комиссия сената все тянула и тянула с принятием решения о выделении 600 тысяч франков, необходимых для отделки залов музея «Оранжери».

— Не откладывайте этого дела в долгий ящик! — заклинал он главу Министерства изобразительных искусств Поля Леона, который, по его мнению, демонстрировал прискорбную тенденцию расслабляться раньше времени.

Попутно ему приходилось постоянно подбадривать Моне, уговаривая друга набраться терпения и не терять мужества.

Но вот наконец настало 12 апреля 1922 года, когда Клемансо смог вздохнуть с облегчением. В этот день, в среду, в конторе вернонского нотариуса мэтра Бодре состоялось подписание акта дарения, при котором присутствовал Поль Леон, недавно избранный в члены Института. Чуть позже, как свидетельствует Жан Марте[232], Моне писал Клемансо в Вандею: «Дни мои проходят в печали… Зрение, увы, слабеет с ужасающей быстротой… Если б вы только знали, что это значит для меня! Очень хотелось бы повидаться с вами…»

Неисправимое стремление к совершенству заставляло его вновь и вновь возвращаться к уже законченным полотнам — здесь поправить водяное растение, там приписать еще один распустившийся цветок нимфеи… К несчастью, чаще он не улучшал, а портил готовые картины. Если ему случалось самому заметить это, то в приступе ярости он хватался за нож и безжалостно кромсал холст.

«Я совершаю глупость за глупостью, — делился он с Марком Эльдером[233]. — Пора мне уже признаться самому себе, что я превратился в развалину и больше не способен творить красоту… Я уничтожил несколько своих панно. Я почти ослеп и вынужден прекратить работу. Печальный конец, хотя в остальном я совершенно здоров…»

232

Марте Ж. Указ. соч.

233

A Giverny, chez Claude Monet.