Николай II

Все сказанное заставляет признать правильной версию о том, что уральские чекисты не имели никакого продуманного плана похорон и решили этот вопрос на ходу. К утру 18 июля Юровский с помощью комиссара Войкова нашел в городе и привез к шахте три бочонка с керосином и три большие банки с серной кислотой. Туда же привезли и трупы двух убитых в доме Ипатьева комнатных собак царской семьи. На месте попытались сжечь тела царя, его супруги, наследника и доктора Боткина. Ничего не вышло: после пребывания в ледяной воде трупы не горели. Неудача заставила искать иные способы сокрытия преступления, один из которых предусматривал погребение прямо на дороге.

Завершить «дело» убийцам удалось только с третьей попытки, в ночь на 19 июля, когда весь караван телег и машин выехал по Коптяковской дороге из района рудника по направлению к Московскому тракту. В болотистой местности Поросенкова лога, за железнодорожным переездом № 184, один из грузовиков застрял. Тогда и возникла идея похоронить убитых именно здесь. С дороги сняли настил (шпалы), выкопали яму, сложили трупы и, разбив лица прикладами ружей, залили их серной кислотой. После всё закопали, набросали шпал и проехались по дороге, выравнивая ее. Для того чтобы никто не догадался о том, кого зарыли на дороге (в случае обнаружения захоронения), чекисты двух убитых в доме Ипатьева «похоронили» отдельно. Это были цесаревич и великая княжна Мария Николаевна. Предварительно их вновь попытались сжечь, затем разбросали костер, выкопали яму и погребли в ней останки детей. Затем на том же месте развели огонь.

Могилы находились недалеко друг от друга. Однако если первую удалось обнаружить в 1979 году Г. Т. Рябову и А. Н. Авдонину (при негласной поддержке и покровительстве министра внутренних дел Н. А. Щелокова), то вторую нашли только в 2007 году. В 1991-м в Поросенковом логу уже официально было организовано вскрытие первого захоронения. Ученые долго исследовали то, что в литературе получило название «екатеринбургских останков». В июле 1998 года они были торжественно захоронены в соборе Святых Петра и Павла Петропавловской крепости в Санкт-Петербурге. Но Русская православная церковь тогда не признала их останками царской семьи, правда, выразила надежду на то, что в дальнейшем будут сняты все сомнения в их подлинности и исчезнут основания для смущения верующих и противостояния в обществе. На сегодняшний день эта надежда, увы, в полной мере не оправдалась. И причина тому — незнание или предвзятость некоторых современных «почитателей» царской семьи, доверяющих старым мифам и ошибочным мнениям. Доказывать им что-либо — проблематично.

Впрочем, история обретения «екатеринбургских останков» — отдельная тема, требующая специального рассказа. К сожалению, на страницах этой книги она не может быть освещена, тем более что глубокое и всестороннее исследование посмертной судьбы царской семьи совсем сравнительно недавно проведено упоминавшейся выше Н. Л. Розановой. К ее работе я и отсылаю заинтересованного читателя.

…В январе 1928 года Екатеринбург, за четыре года до того переименованный в Свердловск, посетил поэт Владимир Маяковский. «Певцу революции» показали место захоронения Николая II — на девятой версте от города. Он не оставил без внимания увиденное, откликнувшись стихотворением «Император», в котором есть и такие строки:

Маяковскому показали то, что скрывали от простых граждан Страны Советов: тайна не должна была выйти наружу.

Летом 1918 года никто не мог знать, что большевики окажутся победителями в Гражданской войне и навяжут стране собственные ценностные ориентиры. Как же восприняли известие о казни царя его современники? Да и что это было за известие?

История эта давно и хорошо известна исследователям. 17 июля в 12 часов дня председатель ВЦИКа Я. М. Свердлов получил телеграмму из Екатеринбурга. В ней говорилось, что ввиду приближения к городу неприятеля и раскрытия большого заговора, имевшего целью похищение Николая II и его семьи, по постановлению президиума Областного совета царь расстрелян, а его близкие эвакуированы в надежное место. Екатеринбургские большевики по этому поводу выпустили специальное извещение. В тот же день, вечером, в Москве началось заседание президиума ВЦИКа, признавшее решение уральцев правильным. Предусматривалось составление заявления для печати. После девяти часов вечера из Екатеринбурга пришла шифровка, сообщавшая, что и семейство царя постигла участь его главы («официально семия погибнет при евакуации»)[128].

Три года спустя о расстреле узников дома Ипатьева расскажет председатель исполкома Екатеринбургского совета П. М. Быков, опубликовав статью «Последние дни последнего царя» и назвав совершенное исполнением воли революции («хотя при этом были нарушены многие формальные стороны буржуазного судопроизводства и не был соблюден традиционно-исторический церемониал казни „коронованных особ“»). В своей статье Быков глумливо заявлял, что таким образом власть рабочих и крестьян проявила «крайний демократизм», расстреляв царя «наравне с обыкновенным разбойником». Однако откровения революционера не встретили одобрения вышестоящих начальников: сборник с его признаниями вскоре изъяли из продажи. Руководители Советского государства желали представить случившееся по возможности «спокойно». Бывшие подданные последнего самодержца извещались о его казни, но не узнавали ее подробностей.

«С хамскими выкриками и похабствами, замазывая собственную тревогу, объявили, что РАССТРЕЛЯЛИ НИКОЛАЯ РОМАНОВА, — записала в дневнике З. Н. Гиппиус 6 июля 1918 года. — Будто бы уральский „совдеп“, с каким-то „тов[арищем] пятаковым“ во главе убил его 3-го числа (по старому стилю. — С. Ф.). Тут же, стараясь ликовать и бодриться, всю собственность Романовых объявили своей. „Жена и сын его в надежном месте“… воображаю!» Ей было не жаль «щупленького офицерика», но непереносимо было «отвратительное уродство всего этого». Возмущаясь расстрелом, Гиппиус не скорбела о том, кого расстреляли! Это был тревожный симптом, о многом говорящий. Захваченная революционным вихрем, страна спокойно восприняла бессудную расправу над тем, кто в течение более двадцати двух лет был ее правителем. Царя не жалели, вспоминая о том, как он был жалок, хотя попутно отмечали удивительное: теперь народ — цареубийца, а он (Николай II. — С. Ф.) мученик. Эти слова петроградского архивиста Г. А. Князева еще не раз повторят… потом. Повторят другие, чтившие память убиенного монарха.

Было ли известие об убийстве императора неожиданным? Для кого как. Граф В. Н. Коковцов писал, что уже перемещение царской семьи в Тобольск оценивал как начало страшного конца, а расправа — только вопрос времени. Однако на всех, кого в то время видел граф, сообщение большевистских газет произвело ошеломляющее впечатление. «Одни просто не поверили, другие молча плакали, большинство просто тупо молчало. Но на толпу, на то, что принято называть народом, — отмечал В. Н. Коковцов, — эта весть произвела впечатление, которого я не ожидал». Ни малейшего проблеска жалости или сострадания. Усмешки, издевательства, комментарии сопровождали чтение этой газетной новости. «Какое-то бессмысленное очерствение, какая-то похвальба кровожадностью. Самые отвратительные выражения: „давно бы так“, „ну-ка — поцарствую еще“, „крышка Николашке“, „эх, брат, Романов, доплясался“ — слышались кругом, от самой юной молодежи, а старшие либо отворачивались, либо безучастно молчали. Видно было, что каждый боится не то кулачной расправы, не то застенка».

О том же и почти в таких же, что и В. Н. Коковцов, выражениях писала Марина Цветаева: «Стоим, ждем трамвая. Дождь. И мерзкий мальчишеский петушиный выкрик: „Расстрел Николая Романова!.. Николай Романов расстрелян рабочим Белобородовым!“ Смотрю на людей, тоже ждущих трамвая и тоже (тоже!) слышащих. Рабочие, рваная интеллигенция, солдаты, женщины с детьми. Ничего! Хоть бы что! Покупают газету, проглядывают мельком, снова отворачивают глаза — куда? В пустоту»[129].

128

Буранов Ю., Хрусталев В. Указ. соч.

129

Цит. по: Боханов А. Н. Последний царь.