Мелье

Представлял ли Мелье себе революцию как дело одних бедняков деревни и города, как восстание низов против всех прочих без изъятия?

Он не был стратегом и тактиком революции. Она была еще в дымке. Да такая, как мечталось Мелье, и вообще не могла свершиться. Крестьянская масса, хотя бы и сопутствуемая городским плебейством, не открывает новую главу истории. Но Мелье размышлял о том, как уменьшить круг ее противников, более того, как увеличить круг ее союзников.

Отважные и неожиданные взгляды высказал он по этому поводу в предсмертном письме. Оно адресовано грамотным читателям — низшему духовенству, низшему судейству Нельзя ли привлечь на сторону народа этот обширнейший слой людей? Мелье видит, что они равно могут быть и очень вредны и очень полезны в революции.

Этого союзника надо поставить лицом к лицу перед грядущей революцией, даже напугать ею. Мелье так и начинает: посмотрите, как возросла тирания наших королей и до какой степени она усилилась со времен правления Карла VII, когда она уже, по словам Коммина, вызывала жалость к народу, и до наших дней. А если это будет продолжаться? Народу нечем будет поддерживать жалкое существование, и он, наконец, будет вынужден восстать. Он станет действовать как действуют побежденные, которые находят спасение только в отчаянии — в этом последнем прибежище несчастных.

Дальше следует своеобразное утешение: низшему духовенству, мелким сельским попам при этом не так высоко и не так больно будет падать, как большой знати. Вы, господа, успокаивает их Мелье, не должны опасаться этой неприятности, ибо когда произойдет указанная перемена, то ваше падение, если и произойдет, то не с большой высоты и потому вовсе не будет таким сильным, как падение тех господ, о которых я выше говорил и которые изрядно расшибутся.

Мелье пылко убеждает этот средний слой принять сторону народа. «Если можете, господа, — втолковывает он им, — доставьте эту радость народу, ведь люди из народа — это не только ваша паства, они ведь к тому же ваши родные и близкие, они ваши союзники и друзья, они ваши соотечественники и кормильцы».

Понимая, что этих аргументов недостаточно, Мелье приводит и более прозаические. Если, противодействуя революции, придется падать, хоть и невысоко, то, содействуя ей, можно занять при новом строе весьма неплохое место: служить учителями и воспитателями.

«Во всех республиках (заметим: будущий строй — республиканский!) и во всех хорошо устроенных общинах всегда нужны разумные и просвещенные люди для обучения других естественным наукам и для полного искоренения заблуждений и суеверии». Иначе говоря, стоит захотеть, и вы будете очень пригодны для честной полезной работы при новом строе.

С тем же обращается Мелье и к другой прослойке: «Господа судьи и другие государственные служащие также не должны нисколько противодействовать ниспровержению заблуждений, наоборот, они должны охотно принять в нем участие; они сами должны быть рады освободиться, как и другие, от ига тиранического господства сильных мира сего».

Мелье понимает, что этим господам претит самая мысль об участии в вооруженном мятеже, и тут он подносит им самый неожиданный довод: вам и не пришлось бы для этого взяться за оружие. Имеет ли Мелье в виду победу народа без вооруженной борьбы, если на его сторону станет весь низший государственный и церковный аппарат, или он только предлагает этим союзникам своеобразною привилегию в будущей революции, облегчающую им решение? Он ограничивается словами, что эти союзники больше сделают мирным путем, при помощи своих друзей, советов и ученых трудов, чем достигли бы насильственно посредством оружия.

Словом, Мелье зовет эти слои «решительно принять сторону народа». Он пламенно убеждает тогдашнюю интеллигенцию помочь народу совершить его великое дело:

«Присоединяйтесь же к нему, чтобы освободить его и освободить себя самих от всякого рабства. Доставьте ему эту радость, это наибольшее благо, какое вы могли бы когда-либо оказать ему».

Но главную силу, главный пафос, фасад своей проповеди революции Ателье обращает, конечно, к основному герою драмы — к народу. Вот еще отрывки со скрижали заповедей Жана Мелье: «Вы будете оставаться жалкими и несчастными, вы и ваши потемки, пока не достигнете единодушия и не выступите смело за избавление от рабства, в котором вы все пребываете». «Вы будете вечно жалкими и несчастными, вы и ваши потомки, пока будете терпеть господство тиранов над собой». Да не будет другой веры, — взывает Мелье, — кроме сохранения мира и доброго согласия среди вас, кроме стремления охранить народную свободу, кроме решимости окончательно уничтожить тиранов.

Если вы умны, твердит он, отложите прочь все чувства ненависти и личной вражды, а обратите ненависть, обратите весь гнев свой против общих врагов — этих надменных знатных деспотов, что делают вас жалкими и не дают вам пользоваться лучшими плодами трудов ваших. Объединитесь все в единодушной решимости освободиться от этого ненавистного и омерзительного ярма!

Откроем, наконец, и последнюю страницу «Завещания». С нее звучат все те же раскаты львиного зова. К ним только прибавляется тут нота предсмертного прощания. Разумные люди, влиятельные ученые, писатели, красноречивые ораторы после него разовьют и разберут эту тему, пишет Мелье. «Они сделают это несравненно лучше меня. Ревность к справедливости и истине, ревность к общественному благу и всеобщему освобождению стонущего под ярмом народа должна побудить их к этому. Они обязаны беспрестанно изобличать, осуждать, преследовать и сокрушать все возмутительные заблуждения и все возмутительные тирании, о которых я говорил, пока не сметут и уничтожат полностью их все. Да погибнут все злодеи, да погибнут все тираны, да будут они посрамлены в своей гордыне!»

Вот как оно звучит — фортиссимо финального аккорда. И только, отщепившись от него, протягивается еще немного дальше одинокий, стынущий, затихающий звук: это сделают другие, а обо мне теперь пусть говорят что угодно, мертвые не принимают участия в том, что происходит в мире, — они ничто…

Анархистские издательства и сочинителя давно уже, едва откопав Мелье, как вурдалаки, вцепились в него. Широко пошла басня о Мелье как предтече анархизма.

Поэтому задержимся еще на минуту и уточним, как же представлял себе Мелье дело революции. Сметет, стряхнет она нынешние власти, и все? Нет, мысль Мелье не могла остановиться на этом рубеже, ибо ведь сама революция была в его глазах лишь средством установления нового строя жизни — без частной собственности, угнетения. Именно потому, что он не склонен что-либо отвлеченное предлагать в качестве рецептов этому будущему строю, не склонен вообще хоть слегка оторваться от жизненной обыкновенности, от лиц, одежд и чуть ли не колокольного звона Этрепиньи и других подобных приходов, Мелье не склонен и к такой мыслительной акробатике, как жизнь без управления, для которой он не видел даже малого семени в окружающей действительности.

Несчетное число раз, нередко мимоходом, Мелье упоминает и о мудрых людях, которые будут руководить в общине справедливым распределением труда и плодов, и о честных, противоположных тирании, правительствах, которые не на словах, а на деле будут руководствоваться только и исключительно благом народа. «Низвергните, — пишет, например, Мелье, — всех гордых и высокомерных тиранов с их трона и посадите на их место добросовестных, кротких, умных и дальновидных правителей, чтобы они управляли вами мягко и поддерживали для вашего счастья мир и справедливость в вашей среде».

В самом деле, ведь в глазах Мелье не тирания причина общественного строя, основанного на частной собственности и на противоположности богатства и труда, а наоборот. Значит, с устранением этого противоестественного строя нет логических оснований предвидеть превращение служащих народу правителей в деспотов, попирающих его.

Мелье и не думал разрабатывать вопросы: кто и как будет выбирать и эти правительства и организаторов жизни общины. Ему достаточно сказать, что управители будут выдвигаться из числа людей способных и отправлять правосудие и неусыпно блюсти общественное достояние, спокойствие, мир и в то же время из числа таких, которым люди захотят повиноваться — добросовестно и безоговорочно. Для хорошего управления не нужны непомерное чванство и напыщенная спесь властелинов и королей. Добросовестные управители, пишет Мелье, способны без всего этого управлять народами, они могут установить хорошие законы и издать хорошие правила. «Более умные, — пишет Мелье, — должны управлять другими, они должны установить добрые законы и издавать распоряжения, направленные всегда, — во всяком случае, сообразно условиям времени, места и обстоятельствам, — к преуспеянию и соблюдению общественного блага».