Медленный скорый поезд

– Это я, – сказала она, замечательно улыбаясь, – а это мой покойный муж Генрих или Гена по-русски.

Странным это казалось. Выросла она и утвердилась по жизни в Германии, много лет прожила в Японии, откуда ж тогда такие истинно русские, даже скорее советские хозяйственные замашки?..

Купе было невыносимо парадным, хотя и одновременно уютным, что вообще-то редко совмещается. Две низкие полки, мягкие, застеленные накрахмаленным бельем, по две пухлых подушки на каждой. Тяжелые шторы с ламбрекенами – золотые, парадные. На приоконном столике – бутылки с водой, маленький букетик живых цветов, на подносе – два тонких стакана, рядом – две чашки на блюдечках, а еще и корзиночка с конфетами и печеньем. И плюс выложенное Мариной…

Пастуху приходилось ездить по стране на поездах. На других. Где висели серые от вековой застиранности занавески на окнах, где чай подавался в треснутых граненых стаканах с железными подстаканниками и вообще не имел вкуса чая, где – вот главное! – подушка на полке была всего одна, плоская, жесткая, и наволочка почему-то всегда чуть влажная, а проводницы доброго слова не знали, но злых знали много. И если вдруг попадался запасливый и гостеприимный сосед или соседка по купе, по вагону, по полке, если говорили Пастуху: «Давай перекусим, мужик, чем Бог послал», то он с благодарностью принимал участие в дорожной трапезе – всегда долгой, многословной и ни к чему никого не обязывающей.

– Давайте перекусим, – сказала, по-прежнему улыбаясь, Марина. – Что было под рукой, то и прихватила. Кроме пирожков и сыра. Это я из пароходного ресторана украла.

– Спасибо, Марина, – абсолютно искренне сказал Пастух. – Но может, лучше заказать обед в вагоне-ресторане? Быстро принесут…

– Ой, я пообедала перед прибытием в порт. Правда, так, наскоро, мы уже почти причаливали. Эти мальчики… как это у вас: топтуны?.. какое уютное прозвище, прямо как про медвежат… они меня торопили… А здесь можно заказать еду в купе? В России появился такой сервис?

– Вы ж не помните, какой сервис в России. Вам же, насколько я знаю, было всего пять лет, когда началась война и ваш город оккупировали фашисты…

– Я все помню, – просто сказала Марина. – У меня очень хорошая память, она хранит всю мою жизнь – от детского сада, куда меня мама водила, до этого уютного вагона, у вас наконец-то научились хорошему сервису… – И спросила с сомнением: – Может, не надо все убирать в сумку? Может, пригодится?

– Конечно, пригодится, – легко согласился Пастух. – Все пригодится. Путь у нас долгий… А вы правда не любите летать?

– Не могу, – сказала она. – Боюсь закрытых намертво пространств. Там нет воздуха. То есть он есть, но – за иллюминатором. Я в самолете сразу умираю. Буквально. А мне этого очень не хочется. Даже сейчас, когда я одна на свете осталась…

И Пастух впервые увидел Марину погрустневшей и сразу как-то состарившейся. На все ее немалые семьдесят шесть.

– Давайте перекусим, чем Бог в вашем лице послал, – сказал он. – А вечером ужин закажем.

Так и сделали.

А ночью Пастух проснулся от того, что поезд стоял.

Марина на своей полке, съежившись в круглый комочек, спала сладко, малость посапывала, даже отчего-то всхлипывала. Пастух сначала глянул на часы: час пятьдесят три ночи они показывали, отодвинул штору, увидел слабо освещенный перрон, здание вокзала, над входом в который значилось название станции: «Вяземский». Фамилия прямо хрестоматийная. Хотя вряд ли князь Петр Андреевич здесь бывал, слишком уж далеко от села Мещерского Саратовской губернии, а уж тем более от столицы. Хотя – кто его знает…

Пастух нашарил штаны от тренировочного костюма, натянул их, потом открыл свою дорожную сумку, поискал и нашел связочку из трех вагонных ключей: с треугольной насадкой, с четырехугольной и с простой бороздкой. Он эту связочку специально положил в сумку: все-таки шесть суток в поезде, а вдруг да понадобится? И вот ведь понадобилась. Спрятал в карман штанов, тихонько вышел в коридор, осторожно закрыв за собой дверь в купе. Сонно было в вагоне, тихо, скучно и прохладно. Дверь в тамбур была нараспашку. Там оказалось повеселее. Вагонная проводница, стоя на нижней ступеньке вагонной лестнички, шумно базарила с каким-то мужиком, и базар этот подозрительным показался Пастуху.

– Нет здесь таких, – громко и с каким-то областным акцентом говорила проводница, – все, кто во Владике сел, я всех знаю, а ты мне зубы не замарывай, не пущу. Иди вон в соседний вагон, там места есть… – И криком по перрону: – Ленка, Ленка, выйди, посади мужиков, им очень в Хабаровск хочется…

Стихло.

Странным показалось то, что некие мужики числом два среди ночи захотели проехать до Хабаровска именно в самом комфортном и дорогом вагоне. И что б плюнуть на этот нелепый подслушанный разговор, так не плевалось как-то. Пастух привычно, на автомате, насторожился. Сам понимал: и было б с чего? Ан нет. Медленно и неслышно пошел по не стертой еще ковровой дорожке к тамбуру – ну, покурить как бы захотелось человеку! – вышел в тамбур и прикрыл за собой дверь. Щель оставил.

– Сойти, что ли, хотите? – поинтересовалась проводница. – Вообще-то мы через десять минут тронемся…

– Не спится, – пожаловался Пастух. – Хоть десять минут воздухом подышу. Не кондиционированным.

– Дышите на здоровье. – Она сошла со ступеньки, встала стражем.

А Пастух не стал выходить на перрон, а открыл межвагонную дверь, потом аккуратно закрыл ее за собой, открыл следующую и оказался в соседнем вагоне. Тот тоже был вполне шикарным, хотя и победнее в отделке.

Тамошняя проводница разговаривала с двумя молодыми парнями, лет по тридцать с копейками каждому, одетыми вполне прилично, даже вон в пиджаках, несмотря на жару. Разговор явно завершался, потому что один из мужиков достал из кармана пиджака бумажник и отдал тетке какую-то купюру.

Проводница сказала:

– Второе купе. Только белья не дам. Два с небольшим часа до Хабаровска. Сидя перебьетесь.

Мужики не возражали. Пошли сидя перебиваться в свое второе купе, там и закрылись.

А Пастух вошел в вагонный коридор, миновал означенное второе купе и встал у окошка, вроде как всматриваясь в постепенно разгоняющийся за ним пейзаж, ждал продолжения. Чуял селезенкой, что оно какое-то – да будет.

Поезд неторопливо и нешумно тронулся, медленно-медленно проплыл мимо вокзал, редкие ночные тетки, чего-то все еще продававшие на перроне, станционные фонари, плакат со странной надписью: «Лес – это твоя жизнь». То есть надо понять, что здесь все лесом живут: пилят, строят, продают, дышат лесным воздухом.

Пастух стоял в чужом тамбуре и ждал. Что-то чуял. Что-то не очень доброе. Мужики эти вот… Спать совсем даже не хотелось.

И ведь дождался!

Минут эдак через двадцать пять – тридцать неторопливо, аккуратно открылась дверь второго купе, и в коридор вышли давешние мужики. Тихо вышли, тихо пошли от Пастуха – к тамбуру. Пастух дождался, когда они выйдут в тамбур, и бесшумно пустился следом за ними, проскочил коридор, тамбур, межвагонный переход и буквально выпал в тамбур своего вагона, а там как раз те ребята передохнуть и вздумали, притормозили. Ну все же не хотели они в вагоне поплоше ехать, ну в самый «люкс» они хотели, несмотря на несогласие первой проводницы.

– Ты каким ветром, брат? – спросил один из мужиков, явно ошарашенный появлением Пастуха. – Куда так ломишься?

– Я в этом вагоне еду, – объяснил Пастух. – А вы-то откуда взялись?

– В Вяземском подсели. Нам в Хабаровск надо.

– А проводница знает?

– Знает, знает. Чего допрашиваешь? Иди своим путем.

– Да я с вами постою, – решил Пастух. – Не спится мне.

– Иди куда шел. – Один из мужиков, лидер в паре, похоже, поднял голос и сунул руку в карман. Потом передумал, вынул руку, спросил: – Ты из этого вагона?

– Из этого.

– А своих соседей по вагону видел?

– Ну, видел. А что?

– Есть там пассажиры, которые через Владик транзитом из Японии в Европу едут?

– Есть, наверно. Не знаю. А зачем вам?