Страница 142 из 153
Утром друзей по смене пустили в палату. Глянули на своего Володю — и не узнали: почернел весь, как уголек… А увидел своих — улыбается, бодрится. Мол, не волнуйтесь, ничего страшного со мной не случилось!
— Ребята, а гантели принесли мне? Обязательно принесите, а то как же я буду тут без зарядки. И бритву — тоже, а то зарасту, как Тарзан.
Увидел Михаила Бабенко, подозвал к себе:
— Батя, а кто вместо меня работал? А как там Наумович, разливщик, как его здоровье? Ему надо жить, обязательно надо. У него дети…
Потом увидел шофера Жору, своего неизменного партнера по мексиканскому танцу. И снова засветились голубые глаза под сожженными бровями:
— Жора, давай споем нашу — «Я люблю тебя, жизнь!».
Привезли Варвару Александровну. В немой печали припала она к сыну:
— Сынок мой, единственный мой…
Володя провел рукой по ее седой, как голубиное крыло, голове:
— Не плачьте, мама…
Собрав последние силы и последнюю волю, он всем своим существом старался показать, что ничего особенного не случилось, что волноваться ей, матери, нет причины…
О, он такой у нее, он такой… И сам не унывал никогда, и ей не давал…
Сидели как-то вечерней порой во дворе, смотрели на свою убогую халупу и советовались, что делать с ней. Поставленная еще «при царе Горохе», она уже совсем никудышная стала. Мать и говорит:
— Ничего мы с ней уже не сделаем, сынок, проси на заводе квартиру, записывайся на очередь.
Записался. Подошла очередь. Побежал сын на завод. Вернулся веселый, взволнованный.
— Что, дали, сынок?
— Нет, не дали, мама…
— А чего же тебе весело?
— Да понимаете, мама… Отдал я свою очередь одному человеку из нашего цеха. У нас хоть какая-нибудь хата есть, а он с детьми в подвале ютится. Мама, видели бы вы, как он был рад, как был счастлив!..
…Володя снова улыбнулся, прижал к груди ее седую голову:
— Слышите, не плачьте… Я у вас сильный, я поднимусь, обязательно поднимусь… Где там Жора? Мы все же споем с ним нашу, комсомольскую…
А пошел восемнадцатый час с того мгновения, когда Володя бросился под огненный град. И это был последний час его жизни…
…Хоронили Володю девятого мая. В день, когда люди всей земли чтят светлую память тех, кто не пришел с войны, кто закрывал своим телом амбразуры вражеских дотов, и падал в горящих самолетах на головы ненавистных пришельцев, и принимал нечеловеческие муки в гестаповских застенках — только бы в добре и славе жила родная земля, и голубела мирными рассветами, и поднимала к высокому солнцу своих окрыленных сыновей…
Высоким курганом легли на могилу цветы…
А вокруг в молчании еще долго стояли его друзья, побратимы. Люди суровой профессии, они не плакали. Они молча склонили головы над свежим холмиком земли, прощаясь с тем, кто в час своего первого и последнего в жизни испытания поступил так, как только и мог поступить сын той великой и самоотверженной когорты тружеников земли, имя которой — рабочий класс…
…На двери — металлическая табличка: «В этом классе учился Володя Грибиниченко».
Заходим в класс, и сорок учеников, словно по команде, поднимаются из-за парт. Это 7-й «Б», лучший в школе…
А вот и старенькая, окрашенная в голубой цвет парта Володи. На ней тоже мемориальная табличка. Хозяйки парты — две белокурые девочки, Валя и Тамара, отличницы… Потом, на торжественном сборе пионерской дружины, одна из них взволнованно прочитает свои стихи, посвященные герою:
Заходим в ленинскую комнату. В ней тоже уголок Володи Грибиниченко. Над портретом слова Максима Горького о том, что в жизни всегда есть место подвигу. Ниже — многочисленные вырезки из газет, в которых рассказывается о героическом поступке молодого макеевского металлурга. В альбоме — фотографии, воспоминания учителей, друзей детства, товарищей по учебе в техникуме и по работе в мартене, по комсомолу.
Сегодня, шестого апреля, день его рождения, и в длинном школьном коридоре уже выстроилась на торжественный сбор пионерская дружина. В конце коридора — стол, накрытый красным полотнищем. На столе — портрет Володи и душистые полевые цветы — первые цветы весны…
И подходят к столу дети и, вскинув руки в салюте, клянутся высоко держать знамя дружины, на котором навечно начертано имя Володи Грибиниченко. И звучат стихи о том, что солдатский сын Владимир Грибиниченко так же мужественно и самоотверженно шел на подвиг во имя человеческой жизни, как когда-то Александр Матросов…
…Мы выходим из ворот школы. Теплое апрельское солнце освещает широкую улицу, наливая живительным соком набухшие почки на деревьях. По подсохшему асфальту шумливая детвора гоняет кожаный мяч. Медленно проплыла убранная лентами и полевыми цветами легковая машина — повезла молодых в загс. Навстречу нам по зову заводского гудка спешит на смену рабочий люд…
Улица живет своей обычной жизнью — простой и красивой. Улица Володи Грибиниченко.
Слушали: информацию секретаря комсомольской организации мартеновского цеха № 1 Николая Винниченко о героическом подвиге комсорга смены Владимира Грибиниченко.
Мастер разливочного пролета Владимир Грибиниченко в ночь с 5 на 6 мая, находясь на работе, совершил героический подвиг — в трудовых буднях повторил легендарный подвиг Александра Матросова. Спасая жизнь товарищей, он бросился под раскаленную струю металла и погиб.
Постановили: 1. Занести навечно в список комсомольской организации завода Грибиниченко Владимира Кирилловича.
2. Секретарю комсомольского бюро мартеновского цеха № 1 тов. Винниченко оставить на учете в цеховой организации члена ВЛКСМ Грибиниченко Владимира Кирилловича.
Виктор СОКОЛОВ
Анатолий МЕРЗЛОВ
За самоотверженность и героизм,
проявленные при спасении урожая
и сельскохозяйственной техники,
занести в книгу Почета ЦК ВЛКСМ
т. Мерзлова
Анатолия Алексеевича —
члена ВЛКСМ, механизатора
колхоза имени Чапаева
Михайловского района
Рязанской области (посмертно).
Я уже читал в «Комсомольской правде» и о мужественном поступке, стоившем жизни восемнадцатилетнему комсомольцу Анатолию Мерзлову, и о том, что его имя занесено в книгу Почета Центрального Комитета комсомола, когда товарищи из «Комсомольской правды» позвали меня к себе в редакцию и положили передо мной письма, пришедшие в газету.
В одном все письма сходились: их авторы, все без исключения, отдавали должное мужеству Анатолия Мерзлова. Но дальше в нескольких письмах ставился вопрос:
— Да, это, конечно, мужество, но стоило ли его проявлять по такому поводу? Стоило ли идти на риск, как выяснилось впоследствии — смертельный, — ради того, чтобы спасти из огня трактор? Можно ли равнять цену трактора с ценой человеческой жизни? Сгоревший трактор можно заменить другим, а сгоревшую человеческую жизнь другой не заменишь.
Я излагаю не текст писем, а лишь примерный ход мыслей их авторов.
Товарищи из «Комсомолки» попросили меня сказать на странице газеты, что думаю по поводу таких писем я, человек, много писавший о войне и встречавший там многих людей, неоднократно и сознательно рисковавших жизнью.
Мое первое побуждение было — ответить очень коротко, что в моем личном представлении человек, совершивший подвиг, рискуя собственной жизнью, безоговорочно прав. И что, хотя я не знаю, хватило бы у меня самого, в мои пятьдесят семь, решимости в подобных или схожих обстоятельствах поступить так, как поступил Мерзлов в свои восемнадцать, но я хотел бы найти в себе силы поступить так, как он, а не растеряться, как тот, второй, сорокалетний тракторист, которого Мерзлов по-мальчишески звал дядей Колей.