Козьма Прутков

«Один повелевает сильным войском, другой сам себя не в состоянии воздержать».

«Трудолюбие составляет человеку самодовольство, а леность расслабляет тело».

«Человек одарен отличною организацией. Звуки голоса его дают понятия».

«Поэзия произошла от звука, муз и пения».

«Сущность поэзии, душа и вдохновение ее состоят в замысловатом выражении».

«Скажите критикам: какая вам цена?»[49]

Вспомним, что и Хвостов не жаловал своих «зоилов», а «замысловатость выражений» вполне мог бы отнести к поэтической «сущности».

Вообще девиз «Самовыражайся, несмотря ни на что!» (в частности, несмотря на неспособность к самовыражению за отсутствием «самости» и чувства языка) передается от поколения к поколению. Торжествует он и в наши дни. Новые Хвостовы (а значит, отчасти и новые Прутковы) продолжают возделывать незарастающую ниву сочинительства. Персонажи эти взяты из жизни. Ими она не оскудевает, а скорей даже полнится.

Иван Крылов

То патриархальное умиление, которое со школьной скамьи сопутствует у нас поименованию «баснописец дедушка Крылов», не вполне отвечает бурной и многообразной деятельности замечательного литератора. Во-первых, Иван Андреевич Крылов (1769–1844) не всегда был «дедушкой», а во-вторых, сочинял далеко не одни только басни.

Сын бедного офицера, он вырос в нужде и с детства начал служить в канцеляриях на самых низких должностях, так что нахлебался и насмотрелся вдоволь всех прелестей чиновничьего быта. Унижения, мздоимство, казнокрадство, обман были известны ему не понаслышке. Его натура правдоискателя бунтовала против заведенного порядка вещей. В отрочестве у Крылова открылся литературный дар. Вслед за ранними комедиями и комическими операми начинается его журнальная деятельность. Он пишет, редактирует, издает, будучи совладельцем типографии «Крылов с товарыщи». В журналах «Почта духов» и «Зритель» с рискованной остротой критикует правительство, осмеливается перечить императрице. И тогда «по распоряжению Екатерины II в типографии был произведен обыск…, но достаточных материалов для обвинения не нашлось»[50]. Тем не менее Крылов был на долгие годы вытеснен как из литературы, так и из Петербурга. Только с воцарением Александра I судьба постепенно переменилась к Ивану Андреевичу. Он вернулся в литературу, снова приехал в столицу, получил почетную должность в Публичной библиотеке.

Максимализм юности, пыл бичевателя нравов, «диссидентский» настрой заметно смягчились. Крылов успокоился, остепенился и нашел себя в совершенно ином жанре. Его нравственная чуткость, природный ум, умение строить сюжет, свободная простота изложения и феноменальное чувство языка обрели себя в притчевой мудрости басен. Вот уже двести лет сознанию читателей Крылов предстает как великий баснописец. В басне он раскрыл себя настолько полно и так художественно совершенно, что обессмертил свое имя, став в один ряд с Эзопом и Лафонтеном. Заимствование сюжетов оказалось делом десятым, а заслуженную славу принесли Крылову глубина и яркость воплощения. Говорят, что он сам мастерски читал свои басни.

Крылов и Пушкин принадлежали к противоположным литературным станам. Крылов был так называемым архаистом, Пушкин — новатором. Но как раз в лице Пушкина Иван Андреевич обрел своего горячего поклонника. И когда «предприятием графа Орлова» русские басни были переведены на французский, Пушкин отозвался на это событие специальной заметкой «О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И. А. Крылова». Там Крылов назван «истинно народным поэтом». По мнению Пушкина, «ни один француз не осмелится кого бы то ни было поставить выше Лафонтена, но мы, кажется, можем предпочитать ему Крылова. Оба они вечно останутся любимцами своих единоземцев. Некто справедливо заметил, что простодушие (naivete, bonhomie) есть врожденное свойство французского народа; напротив того, отличительная черта в наших нравах есть какое-то веселое лукавство ума, насмешливость и живописный способ выражаться: Лафонтен и Крылов представители духа обоих народов»[51].

Популярность Крылова на родине была такова, что он котировался как литератор № 1 даже в присутствии Пушкина. Это потом время расставит по своим местам всё и всех, и мраморный бюст Крылова в постоянной экспозиции Третьяковской галереи будет соседствовать с единственным индивидуально подсвеченным портретом Пушкина кисти Кипренского.

Так или иначе, но слава — вещь захватывающая. Козьма Прутков никогда не чуждался славы. Напротив, он ее жаждал. И еще не будучи Козьмой, возревновал к славе Ивана Крылова, решив непременно с ним потягаться и поравняться. Причем поравняться на его собственном поле.

Козьма тоже вступит на тернистый путь баснописца; вот почему Крылова можно считать одним из его предшественников. Именно Иван Андреевич «спровоцировал» ревнивца-соперника обратиться к басенному перу. Однако, взявшись за гуж, предюжий Козьма направит «веселое лукавство» своего русского ума, «насмешливость и живописный способ выражаться» не на развитие классической крыловской традиции баснописания, а на создание своего собственного типа басни.

Если свойствами характера Прутков во многом выйдет в Хвостова, то как литератор он, безусловно, наследует Неёлову и Мятлеву. Почему? Потому, что Хвостов — клоун природный, необученный и не подозревающий о том, насколько он потешен, а Прутков — клоун умелый, образованный, только прикидывающийся неловким и невежественным. Но зачастую он и притвориться не может. Настолько ярок его литературный дар.

До сих пор все наши усилия сводились к тому, чтобы помочь читателю ощутить ту культурную среду, которая сформировалась задолго до Пруткова и оказалась для него крайне благотворной, позволившей вырасти не на пустом месте, а стать веткой на уже кипящем листвою русском древе смеха. Это древо питалось моментальными откликами острослова Неёлова на любое событие окружающей жизни. Его поил макаронический юмор Мятлева. Новые силы придавали ему эпиграммы Вяземского, шутки Пушкина, невольная клоунада Хвостова, карнавал крыловского «зоопарка»… А сколько имен, не связанных непосредственно с генезисом Козьмы Пруткова, осталось вне поля нашего зрения!

Когда-нибудь в своих «Мыслях и афоризмах» Козьма Петрович еще спросит нас: «Где начало того конца, которым оканчивается начало?» И в нашем жизнеописании мы попробуем дать возможно более точный ответ на этот общий вопрос, имея в виду творчество Козьмы как продолжателя традиций устного дворянского сочинительства.

Взгляд на Россию XIX века с чисто комической стороны мог бы создать у читателя впечатление того, что вся жизнь была исполнена карнавальности, маскарадности, смеха, розыгрышей, блестящих пикировок. Но мы не забываем, что это лишь одна из ее сторон. А другая предстает не в таком уютном, мягком, домашне-творческом ракурсе, но, напротив, отстраняется, твердеет, холодит, погружая нас в очень своеобразную поэзию присутственных мест и казенных установлений. Мы переходим к России официальной, каменно-строгой; к власти, допускавшей лишь гомеопатические дозы санкционированного смеха в силу своей собственной невозмутимой серьезности.

Глава вторая

ОФИЦИАЛЬНАЯ РОССИЯ

Николай I

Хорошего правителя справедливо уподобляют кучеру.

Жизнь вымышленного литератора Козьмы Петровича Пруткова (1803–1863) пришлась на три царствования: Александра I (до 1825 года), Николая I (с 1825 до 1855 года) и Александра II. Причем воздействие на Пруткова общественного климата этих трех эпох русской истории было далеко не одинаковым.

Александр I, прославившийся победой над Наполеоном и либеральностью взглядов, точнее, Александр и его время не оказали на Козьму значительного влияния. Он был еще слишком отрок и юнец, к тому же юнец глубоко провинциальный, деревенский барчук, чтобы ощутить на себе дыхание Большой Истории. Но в молодые годы, перебравшись из-под Сольвычегодска, с Русского Севера, где прошли его детские годы, в Петербург, он невольно начинает это дыхание чувствовать. Наступает царствование императора Николая I, которое продлится тридцать лет. Оно-то и сформирует человеческий, чиновничий и литературный облики Козьмы Петровича. Главный акцент придется именно на эпоху Николая. На ее излете Прутков начнет активно публиковаться в лучшей столичной периодике и завоюет устойчивую читательскую репутацию как мастер юмористики. Конечно, и период правления Александра II окажется весьма плодотворным для нашего автора, однако его продолжительность будет все-таки малой по сравнению с николаевским (восемь лет против тридцати), а личность героя уже полностью сложится, да и основной корпус его творений успеет увидеть свет.

49

Пыпин А. Н. Характеристика литературных мнений с 20-х по 50-е гг. СПб., 1890. С. 240.

50

Гуковский Г. А. Примечания // Русская литература XVIII века. Л., 1937. С. 715.

51

Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 10 т. Л., 1978.Т. VII.С. 23.