Страница 74 из 92
Равнодушная к комфорту, Мари не требует ни особого внимания к себе, ни привилегий. Вряд ли какая-нибудь другая женщина с именем причиняла бы так мало хлопот. Она забывает о завтраке и обеде, спит, где придется — в комнатушке медицинской сестры или же, как это было в Гугштадтском госпитале, под открытым небом, в походной палатке. Студентка, когда-то мужественно переносившая холод в мансарде, легко превратилась в солдата мировой войны.
Мари — Полю Ланжевену, 1 января 1915 года:
«День моего отъезда еще не установлен, но он не за горами. Я получила письмо с сообщением, что рентгеновский автомобиль, действовавший в районе Сен-Поль, потерпел аварию. Другими словами, весь Север остался без рентгеновской аппаратуры. Я хлопочу, чтобы ускорить свой отъезд. Не имея сейчас возможности служить своей несчастной отчизне, залитой кровью после ста с лишним лет страданий, я решила отдать все силы служению своей второй родине».
В один апрельский вечер 1915 года Мари, вернувшись домой, была несколько бледнее обычного и не такая оживленная, как всегда. Не отвечая на тревожные вопросы близких, она заперлась у себя в комнате. Она была не в духе.
Не в духе потому, что на обратном пути из форжского госпиталя шофер резко рванул руль и автомобиль свалился в ров. Автомобиль перевернулся, а Мари, которая сидела, кое-как примостившись между приборами, оказалась засыпанной лавиной ящиков. Она была крайне раздосадована. Не болью от ушиба, а от мысли — и это было первое ее соображение, — что рентгеновские снимки, вероятно, разбились вдребезги. Тем не менее, лежа под грудой ящиков, она не могла удержаться от смеха. Ее молодой шофер, потеряв присутствие духа и способность рассуждать, бегал вокруг разбитого автомобиля и вполголоса справлялся:
— Мадам! Мадам! Вы еще живы?
Не сказав никому об этом приключении, она заперлась, чтобы подлечить раны, впрочем легкие. Газетная статья в отделе происшествий и окровавленные бинты, найденные в ее туалетной комнате, выдали ее. Но Мари уже снова уезжает со своим желтым саквояжем, круглой шляпкой и с бумажником в кармане, с большим мужским бумажником из черной кожи, который она купила «для войны».
У мадам Кюри не было никакого особенного костюма для такого необыкновенного образа жизни. Старые ее платья украсились повязкой Красного Креста, кое-как приколотой булавкой к рукаву. Она никогда не носит косынки: в госпитале Мари работает с непокрытой головой, в простом белом лабораторном халате.
«Ирэн сказала мне, что вы находитесь в окрестностях Вердена, — писал ей из Вокуа ее племянник Морис Кюри, артиллерист. — Я сую нос во все проходящие по дороге санитарные машины, но всегда вижу только кепи, густо расшитые галунами, а я не думаю, чтобы военные власти захотели упорядочить состояние вашего головного убора, не предусмотренного уставом…»
У «кочевницы» совершенно нет времени заниматься домашними делами. Ирэн и Ева вяжут фуфайки для подопечных фронтовиков и отмечают на большой карте, висящей в столовой, ход боевых действий, вкалывая маленькие флажки в стратегические пункты. Мари требует, чтобы дети отдохнули на каникулах без нее, но на этом и кончаются ее попечения. Она не запрещает Ирэн и Еве при воздушных налетах ночью оставаться в постели, вместо того чтобы уходить в погреб и там дрожать от страха. Не запрещает им в 1916 году войти в бригаду бретонских жнецов, чтобы заменить мобилизованных мужчин и целые две недели вязать снопы или работать на молотилке; не запрещает им в 1918 году остаться в Париже, при обстреле города «бертами». Она не стала бы любить слишком осторожных, слишком требовательных дочерей.
Ева еще не может приносить пользу, но Ирэн в свои семнадцать лет посвятила себя радиологии, не отказавшись при этом от сдачи экзамена на аттестат зрелости и от слушания лекций в Сорбонне. Вначале она была лаборанткой своей матери, затем стала получать задания. Мари посылает ее в госпитали и считает естественным, что Ирэн, на которую возложены слишком ответственные для ее юного возраста поручения, пребывает в действующих армиях в Фурне, Гугштадте, Амьене. Тесная дружба связывает мадам Кюри с дочерью-подростком, Полька уже не одинока. Она может теперь беседовать по-польски о своей работе и личных делах с сотрудницей, с подругой.
В первые месяцы войны она советуется с Ирэн по очень важному вопросу.
— Правительство просит частных лиц отдать ему свое золото, скоро будет выпущен заем, — говорит она дочери. — У меня есть немного золота, и я хочу вручить его государству. К этому я присоединю свои медали, которые мне совсем не нужны. Есть у меня и еще кое-что. По лености я оставила вторую Нобелевскую премию — наш самый верный капитал — в Стокгольме, в шведских кронах. Я бы хотела репатриировать эти деньги и вложить их в военный заем. Это нужно государству. Но я не строю никаких иллюзий: деньги наши, по всей вероятности, пропадут. Поэтому я не хочу совершить такую «глупость» без твоего согласия.
Шведские кроны, обмененные на франки, становятся французской государственной рентой, «национальной подпиской», «добровольной контрибуцией»… и понемногу распыляются, как и предвидела Мари. Мадам Кюри сдает свое золото во Французский банк. Служащий, принимавший его, берет у нее монеты, но с негодованием отказывается отправить в переплавку знаменитые медали. Мари нисколько не чувствует себя польщенной. Она считает подобный фетишизм нелепостью и, пожав плечами, уносит коллекцию своих наград в лабораторию.
Иногда, если выпадает свободный час, мадам Кюри садится на скамью в саду на улице Пьера Кюри, где растут ее любимые липы. Смотрит на новый пустой Институт радия. Думает о своих сотрудниках, ныне фронтовиках, о своем любимом ассистенте, геройски погибшем поляке Жане Даниче. Она вздыхает. Когда же кончится этот кровавый ужас? И когда можно будет снова взяться за научную работу?
Мари не томится в бесплодных мечтах и, не переставая воевать, подготовляет мир. Она находит средства перевезти лабораторию с улицы Кювье на улицу Пьера Кюри. Упаковывая, грузя и разгружая, ведя свой рентгеновский автомобиль от одного помещения к другому, она выполняет труд муравья, который вскоре дает результат: новая лаборатория готова! Мадам Кюри завершает свое дело, защитив внушительным укреплением из мешков с песком пристройку, укрывшую радиоактивные вещества. В начале 1915 года она перевезла из Бордо свой запас радия и отдала его на службу стране.
Радий, подобно Х-лучам, оказывает на человеческое тело различные терапевтические действия. Мари посвящает свой грамм радия «службе эманации». Каждую неделю она посылает пробирки с эманацией радия в госпиталь Большого дворца и другие лечебные центры. Они способствуют лечению «порочно» зарубцевавшихся ран и многих повреждений кожи.
Рентгеновские автомобили, рентгеновские станции, служба эманации… Этого недостаточно. Мари заботит отсутствие специалистов-лаборантов. Она предлагает правительству организовать и обеспечить обучение радиологии. Вскоре около двадцати слушателей первого курса собираются в Институте радия. В программе теоретические занятия по электричеству и Х-лучам, практические занятия и анатомия. Преподаватели— мадам Кюри, Ирэн Кюри и одна очаровательная женщина-ученая, мадемуазель Клейн.
Сто пятьдесят сестер-радиологов, которых Мари обучает с 1916 по 1918 год, завербованы из разных слоев. Многие из них почти совсем не имеют образования. Престиж мадам Кюри вначале отпугивает учениц, но сердечный прием, оказанный им ученой-физиком, покоряет девушек. Мари обладает даром делать науку доступной простым умам. Она относится с такой любовью к хорошо выполненной работе, что когда ученице — бывшей прислуге — удается безукоризненно проявить рентгеновскую пленку, это ее радует, как личный успех.
Союзники Франции, в свою очередь, обращаются к знаниям мадам Кюри. Начиная с 1914 года она часто посещает бельгийские госпитали. В 1918 году она командирована в Северную Италию, где изучает местные радиоактивные источники. Немного позднее она примет в своей лаборатории человек двадцать солдат американского экспедиционного корпуса, которых познакомит с явлениями радиоактивности.