Страница 54 из 70
— Да замолчите же! Тише! — внезапно воскликнул Нико так громко и отчаянно, что я подпрыгнул, будто испуганный козленок. тише… тише… тише… тишина… мертвая тишина… мертвая тишина… мертвая… мертвая… мертвая…
У меня на глазах одно из каменных лиц превратилось в лицо человека, которого я знал когда-то. Да, я увидел лицо Вальдраку, с глазами умирающего Вальдраку, и перерубленную шею, и льющуюся кровь.
— Нет!
Я не мог удержать это слово. И эхо подхватило его, перевернуло и возвратило мне назад. нет… нет… ты… ты… ты… ты… убийца… труслив… труслив…
Я зажал пальцами рот, чтобы не произнести ни слова, чтобы громко не закричать, не утопить обвинения в потоке гневных выкриков! Вальдраку таращился на меня, и кровь стекала с его разрубленной шеи. Я закрыл глаза и шатаясь отступил на шаг… Но когда я их открыл, он по-прежнему был, но уже в другом месте, в четырех местах, в пяти местах… Сотни глаз Вальдраку таращились на меня, застывшие и омертвевшие, будто глаза заколотого поросенка. И ведь это был я, я убил его, ударил сзади, пока он ползал в грязи, забил его, как забивают поросенка. Убийца! Трусливый! Мелкий и гадкий!
Я сидел на корточках в середине сводчатого хода, не чувствуя ног. Я обхватил руками голову, как будто ждал удара, но все равно не мог заглушить звуков извне, избавиться от упрямого шепота, который повторял, что я — убийца, трус из трусов, который бьет в спину. постыден… постыден… постыден…
— Давин!..
Мне понадобился какой-то миг, чтобы понять: это не Шептуны, это голос Нико. Я медленно открыл глаза.
Лицо его было серо-бледным, а глаза полны отчаяния. Он казался сумасшедшим. Он протягивал мне руки с растопыренными пальцами, отставив их подальше от себя, словно боялся чем-то замарать свою одежду.
— Нет! — ответил я. нет… нет… нет… кровь… кровь… кровь…
Он тяжело дышал, и дыхание его больше походило на плач.
— Ты уверен?
— Да!
— Слава богу!
Однако стены все продолжали шептать: «…кровь… кровь… кровь…»
Я не знал, сколько времени прошло, прежде чем они пришли за нами и вывели из Зала Шептунов. Снаружи было темно. Не может же столько тянуться одна ночь. Должно быть, прошло немало времени. Целая вечность! А может, наступил уже следующий вечер. Мои губы пересохли и потрескались от жажды, но это не имело значения. Важно было другое: заставить Шептунов замолчать. В Зале Шептунов не было ничего, что называлось бы сном, лишь кошмары. И только одно было хуже бодрствования — это сон.
Они провели нас вдоль короткого хода и ввели меня и Нико каждого в свою маленькую камеру. У меня так кружилась голова, что стражам пришлось поддерживать меня, и когда они закрыли дверь, я даже не подумал поглядеть, заперли ли они ее.
Там было пусто, одни голые белые стены. Лунный свет струился через маленькую четырехугольную отдушину. И было тихо.
О, тишина!
Я всасывал ее, словно жаждущий воду. Я опустился на узкие нары, натянул до подбородка одеяло и заставил себя провалиться — вниз, вниз, вниз, — в глубокую дыру сна.
Хотя ненадолго. Когда стражи, встряхнув, разбудили меня, месяц по-прежнему стоял на небе. Все тот же месяц! Так я, по крайней мере, думал.
Местер Вардо подождал, пока не убедился, что сон с меня стряхнули.
— Вот, сын мой! — сказал он и протянул мне чашу. — Пей!
Руки дрожали, и я подозрительно понюхал чашу, но это была только вода. Я пил долгими жадными глотками.
— Погляди на чашу, сын мой!
Я повертел ее в руках. Герб рода Дракониса, двуглавый дракон был вычеканен в серебре.
— У тебя самого ничего нет. Все хорошее — воду, еду, покой и жизнь — дарует тебе рука Князя! Вырази свою благодарность, сын мой. Поцелуй дракона!
Я поглядел на Вардо. Все в нем было окутано черным, кроме безбородого, с лысым лбом лица. Оно парило надо мной как маска, маска без тела, а за ним — без человека. Он напомнил мне Шептунов.
— Убирайся к черту! — хрипло произнес я и швырнул чашу наземь. Она ударилась о каменные плиты со звоном, напоминающим звон колокольчика.
Вардо не изменился в лице. Черты его безбородого лица вполне могли бы быть высечены из камня. Он коротко кивнул стражам, и они схватили меня за руки.
— В Зал Шептунов! — только и произнес он.
На этот раз я сопротивлялся. Я упирался изо всех сил, дрался, пинал, кусался, не обращая внимания на то, что спина моя снова начала кровоточить. Но на них были кольчуги и толстые перчатки, укрепленные еще железными пластинами. Я нанес себе куда больший вред, нежели им. Один из стражей, потеряв терпение, все-таки ударил меня по голове своей тяжелой рукой в перчатке. Местер Вардо остановил его.
— Уж если бьешь, бей по телу! Голова ему нужна ясная!
Мне не хотелось сохранять голову ясной. Мне бы теперь как раз замечательно подошло быть не в себе. Но такого счастья мне не полагалось.
Они втянули меня в сводчатый ход и потащили по серым каменным плитам. Один из них пнул меня в живот, думается, чтобы я не рыпался, покуда они выходят из дверей.
Скорчившись от боли, я некоторое время оставался на полу. В ушах шумело, а особенно в том, которое касалось холодных, гладких каменных плит: постыден… постыден… постыден…
— Заткнись! — шепнул я. — Оставь меня в покое… дай мне сесть…
…ткнись… злобен… злобен…
…честь… честь… никакой чести…
Дверь отворилась и закрылась вновь. Звуки шагов эхом отозвались в зале.
— Давин?
Чья-то рука коснулась моего плеча.
То был, ясное дело, Нико. Его лицо было по-прежнему смертельно бледным, и что-то подрагивало в одном его глазу.
— Нико!
Я наполовину присел, да так и остался. Уж слишком сильно болел живот.
— Тебе больно? больно… больно… больно…
Мне и вправду было больно, но я покачал головой, потому что беспокоило меня вовсе не это. Как раз я был благодарен за эту боль, казалось, она чуточку отвлекала от непрекращающегося шепота. Однако лица на стене за спиной Нико уже начали изменяться. Они таращились на меня с презрением и ненавистью. В их темных глазницах искрился огонь, свет, холодный, как презрение. труслив… шептали они, …труслив… постыден… убийца…
Глаза Вальдраку смотрели на меня. Кровь стекала с его шеи.
Я повернулся к Нико, его лицо было единственное, о котором я знал: оно живое. Он шатался от усталости и стоял, спрятав руки под мышками.
— У тебя руки в крови? — спросил я.
Он кивнул:
— Я вижу ее все время.
— Почему?
— В Дунарке… в острожной камере. В тот раз были в крови руки и одежда. В крови моего отца, и Аделы, и маленького Биана. И они не позволяли мне смыть ее раньше, чем появилась Дина и заставила их это сделать. Я сидел больше суток с кровью моей покойной семьи на руках.
Вдруг я вспомнил, как однажды швырнул ему дохлого кролика. Теперь я куда лучше понимал, почему он так торопился смыть с себя кровь.
— Это не ты убил их! — сказал я.
…убил… убил… убил…
…убил их…
— Давин, молчи, умоляю!
— Но ведь ты этого не делал! — громко, чтобы перекричать Шептунов, произнес я. — То был Дракан!
— Но возможно, это сделал я! Если бы я не… — Он прервал свою речь.
…сделал… сделал… сделал…шептали стены.
— Когда мой брат скончался, я обещал Аделе, что она всегда может прийти ко мне. Что я буду заботиться о ней. Но где я был, когда Дракан их убивал? Смертельно хмельной в своих покоях… Или покоях Аделы… Даже этого я не знал. Разве ты не видишь: это моя вина, что они мертвы!
Его голос возвысился до крика. «Мертвы… мертвы… мертвы…» — гремело с разных сторон, спереди и сзади, да так громко, что на некоторое время заглушило жуткое презрение Шептунов.
— По крайней мере, ты никого не сразил мечом в спину, — горько проговорил я.
…за спиной… трусливо из-за спины…