Мелья

Мелью очень обрадовали вести с родины. Ничто не смогло запугать народ, в особенности студенческую молодежь. Радостный, полный энтузиазма, Хулио Антонио поделился своими мыслями с товарищами из АНЕРКа и впервые завел разговор о высадке на Кубе. Он решил наладить связь с буржуазными националистами и их вождем полковником Мендиэтой, который находился на Кубе. Для этого по его просьбе на Кубу уехал Леонардо Фернандес Санчес. Мысль о высадке уже так захватила Хулио, что в августе этого года он выезжает в порт Вера-Крус, на берегу Мексиканского залива, чтобы разведать возможности для нелегального отплытия на Кубу.

До тех пор, пока Мачадо не заявил о своем переизбрании, у многих эмигрантов теплилась надежда, что с приходом нового президента им удастся вернуться на родину, хотя они понимали, что новый глава государства также будет избран только после согласования его кандидатуры с Вашингтоном. Но при сложившейся обстановке пришлось переориентироваться, и Хулио считал, что единственный выход — в военной экспедиции.

Он прекрасно понимал, что союз с националистами не только не прочен с политической точки зрения, но и в какой-то степени противоречит принципам компартии. Однако другого выхода не было, тем более денежные средства националистов намного превышали финансовые возможности коммунистов и у «союзников» было оружие.

Жизнь Хулио наполнилась новым содержанием, появилась новая цель, к которой стремился не только он, но и все его товарищи из ассоциации. Частенько он поторапливал их, говоря:

— Мы, кубинцы, должны спешить, ибо независимость пришла к нам с опозданием на целое столетие.

Был еще один повод, который толкал его на быстрые и решительные действия: гнетущая тоска по родине. Его друзья не догадывались об этом. Внешне он, как всегда, оставался веселым и приветливым. Его большие черные глаза и энергичная походка не выдавали в нем человека тоскующего. Однажды он заметил в зеркале, что его черную шевелюру прорезали несколько седых волосков. А в другой раз кто-то при нем воскликнул, что, оказывается, у него появилась седина (в двадцать пять лет). А он подумал про себя: «Эх, вернуться бы в Гавану, что мне седина!»

В конце года он будет писать на Кубу Саре Паскуаль, товарищу по Народному университету имени Хосе Марти:

«С каждым разом все сильнее меня охватывает страстное желание возвратиться на родную землю, вновь жить в моей стране, по которой я так скучаю. Я приложу все возможные усилия, только чтобы вернуться».

В 1928 году весной на VI съезде коммунистов Мексики Хулио избирают в состав Центрального Комитета МКП. Ему поручили пропагандистскую работу, а также руководство всеми партийными школами. Рабочий день его был уплотнен до предела. Конечно, нечего было и думать о давно задуманной работе: написать книгу о Хосе Марти. Даже не было времени на сбор материалов. А пока суд да дело, он принялся за брошюру «Куда идет Куба», которую решил закончить к следующей весне.

Год выдался трудным, заполненным множеством событий. День ото дня становилось труднее работать, но, казалось, трудности только подхлестывали Мелью, и он брался за любое дело с еще большим энтузиазмом. Любимый парк Чапультепек был почти забыт — не было времени для прогулок. Пожалуй, не было в те дни мероприятий, проводимых Мексиканской компартией, в которых не принял бы участие и Мелья.

В конце октября митинги и собрания следовали один за другим. То ему приходилось выступать на митинге Международной антифашистской лиги, то на собрании комитета «Руки прочь от Никарагуа», то мчаться в МОПР или АНЕРК или выезжать из столицы в другие штаты.

7 ноября компартия провела мероприятие большого политического звучания: митинг, посвященный Октябрьской революции. Зал, в котором проводился митинг, был битком набит. Пришли рабочие, работницы-текстильщицы, интеллигенты, студенты и даже крестьяне из окрестностей столицы.

В тот вечер митинг затянулся далеко за полночь. Выступало много ораторов, среди них были руководитель компартии Эрнан Лаборде, президент Национальной крестьянской лиги Урсуло Гальван, художник Диего Ривера. С большой речью выступил и Хулио Антонио, он говорил о значении Октябрьской революции для современного рабочего движения После всех выступлений был показан советский фильм «Крест и маузер».

Ассоциация новых революционных эмигрантов Кубы действовала довольно активно, все ее члены были «заражены» идеей о высадке, и, разумеется, постепенно об этом узнал довольно широкий круг людей. Деятельность ассоциации не на шутку встревожила кубинские власти, поэтому посольство Кубы исправно посылало в Гавану сведения, которые добывало в Мексике об АНЕРКе, к тому же в ряды эмиграции (это узнали позже) просочились провокаторы и просто полицейские шпики, засланные по указанию Мачадо.

Анерковцы, не имея собственного помещения, обычно собирались в мексиканском отделении МОПРа. Там всегда было людно и оживленно и царил дух подлинного интернационализма. В послереволюционной Мексике жило довольно много политических эмигрантов не только из стран Латинской Америки, но и из Европы. В частности, было много итальянцев. Почти все знали друг друга. Там Хулио Антонио познакомился с Тиной Модотти. Это произошло в середине года, хотя они и до этого видели друг друга в помещении МОПРа.

Тина

Был жаркий летний полдень. Город замер в дремотном послеобеденном зное. Все располагало к отдыху: закрытые магазины и оффисы, ленивые полицейские и еле ползущие трамваи. В такое время дня ничего не хотелось делать.

Хулио шел по неширокой улице, довольно оживленной в другие часы, но притихшей сейчас. Это был знакомый путь: не первый раз вышагивал он по этому выщербленному тротуару.

Ну вот и знакомая ступенька. Скорее в прохладный сумрак парадной! Тяжелая дверь словно нехотя повернулась на петлях, и он вошел в полутемную переднюю, из нее прошел в просторную комнату, заставленную стульями, в дальнем углу темнел стол.

Первое время они встречались только здесь, в помещении МОПРа. Она появлялась как-то незаметно, тихо. Вообще никто никогда не видел Тину возбужденной, говорящей громким голосом. Ее большие черные глаза смотрели на мир удивленно, как смотрят глаза только что проснувшегося ребенка. Припухлые губы и широкие брови вразлет, гладко зачесанные, ниспадающие на плечи волосы: в ее лице было что-то от женщины древнего Рима.

Сдержанностью дышала вся ее стройная фигура. Она казалась даже медлительной и малоподвижной, но все ее друзья и товарищи знали, что трудно найти человека такого же работоспособного, как эта итальянка.

Их встречи участились. Гуляя по Мехико, они заглядывали в какое-нибудь кафе и проводили остаток вечера в нем. Однажды она пригласила его к себе домой и показала свою фотостудию. Она была фотографом. Хулио был в восторге от ее работ, они были очень пластичны и выполнены на высоком профессиональном уровне. В искусстве Тина оставалась такой же, как в жизни: серьезной и сосредоточенной. Фотография была для нее не только средством к существованию, но и творческим делом.

Первое время Хулио не мог понять «неитальянской» сдержанности и молчаливости Тины. Часами могла она слушать своих собеседников, изредка вставляя одну-две фразы. Иногда казалось, что для нее не существует ничего в жизни, кроме ее партийной работы. Иногда ему хотелось сказать ей: «Ну посмейся же, Тина, ну, самую малость». Однажды один из мексиканских товарищей рассказал ему историю ее жизни. И он понял Тину.

Она родилась раньше Хулио на семь лет в городке Удина, в предгорьях итальянских Альп. До девяти лет ей пришлось жить в Австрии, куда отец отправился на заработки. Вернувшись в родные места, он, прозябавший в нужде на чужбине, понял, что и в Италии ему будет не слаще. Накопив денег на билет, он уплывает в Соединенные Штаты, оставив больную жену и трех девочек. Старшая, Тина, которой едва исполнилось десять, пошла работать на текстильную фабрику, где рабочий день продолжался двенадцать часов. Те гроши, которые она приносила домой, были единственным средством, поддерживавшим существование семьи. Так, мучимые голодом, а зимой и холодом, они прожили до тех пор, пока отец не смог перевезти их в Сан-Франциско. Это случилось, когда Тине исполнилось девятнадцать лет. Через неделю после прибытия к отцу Тина уже работала, и снова на текстильной фабрике. В 1917 году она становится портнихой. К этому времени она сильно увлекается театром и становится непременным участником всех постановок любительской труппы в итальянском квартале Сан-Франциско. Ее красота, сдержанность и скромность завоевали ей славу и уважение среди земляков. Неожиданно ею заинтересовался один режиссер из Голливуда, но она отказалась от артистической карьеры, вышла замуж за одного американского художника, который неожиданно в 1922 году скончался в Мексике от тяжелой болезни. Приехав на похороны мужа, она затем решает остаться в этой стране. Учится фотографии у выдающегося американского мастера Эдварда Вестона и работает вместе с ним. На следующий год она впервые участвует в демонстрации мексиканских трудящихся в защиту Сакко и Ванцетти. Затем Тина становится активным членом Антиимпериалистической лиги, принимает участие в работе комитета «Руки прочь от Никарагуа!» и становится одним из основателей Итальянской антифашистской лиги в Мексике.