Свердлов

Когда Яков Михайлович писал эти строки, ему было 30 лет. Он находился в расцвете сил, но томился в далекой сибирской ссылке. Забота о хлебе насущном, попечение о семье, воспитание детей в немыслимо трудных условиях — все это отнимало уйму времени и энергии. Но несгибаемая воля революционера помогала ему перебороть любые трудности. И Свердлов находил время, чтобы написать о том, как он понимает искусство.

Мы часто изумляемся: откуда взяла большевистская партия, едва выйдя из подполья весной 1917 года, столько ярких пропагандистов, могучих трибунов, великолепных организаторов, опытных бойцов и командиров. Письма Свердлова, как и других выдающихся деятелей партии, написанные в предреволюционные годы, дают на это ответ. Ветераны ленинской гвардии учились, жадно впитывали жизнь, всматривались в новое, изучали его, анализировали явления, с которыми раньше не сталкивались.

Свердлов понимал — народилось поколение, которому в расцвете юности суждено будет встретить надвигавшуюся социальную революцию в России. Забота об этом поколении диктовала пространные, страстные, взволнованные письма Якова Михайловича Кире Бессер.

Одним из модных призывов, отвлекавших в ту пору учащуюся молодежь от политической жизни, был лозунг «Искусство для искусства». Сколько слов было изведено, сколько копий сломано, чтобы доказать, что творцами шедевров могут быть лишь избранные, укрывшиеся в башню из слоновой кости; что лишь среда людей, посвятивших себя искусству, может вдохновить художника, а жизнь, грубая жизнь с ее извечной прозой только разрушает замыслы творцов прекрасного.

И это, говорилось и писалось в России, как будто не было в ней Чернышевского с его памятной диссертацией «Об эстетическом отношении искусства к действительности», как будто не та же страна выдвинула Плеханова с его трудами по эстетике и истории искусства!

Вполне понятно, что ухищрения эстетствовавших снобов не могли не затронуть впечатлительную душу Киры Бессер. Она поделилась своими сомнениями с Яковом Михайловичем. Он отвечал ей 15 февраля 1915 года:

«Можно сделать искусство доступным по замыслу, идее, но от этого оно еще не станет доступным. Вы будете „открывать жизнь во всей ее наготе“. Но кто будет посещать Ваши выставки? Только тогда действительно массы смогут знакомиться с искусством, когда у них будет достаточный досуг и материальное положение значительно улучшится, когда они не будут подавлены нуждой и исключительными думами о куске хлеба. Значит ли это, что искусство пока бесполезно для улучшения человеческой жизни? Нет, совсем не значит. Художник, чуткий к жизненным явлениям, предчувствующий иную, яркую, светлую, радостную жизнь для всех, может сделать много. Среди преобразователей жизни художники могут занять почетное место. При каких условиях? Они могут будить мысль все же широких кругов, могут порождать стремление к лучшей жизни. И это двояким путем. Показывая „жизнь во всей ее наготе“, будут рождать недовольство ею и стремление к ее изменению. Того же может достигнуть художник, противопоставляя современной антагонистичной жизни жизнь гармоничную. Путей много перед чутким художником. Важно лишь, чтобы творчество его было сознательным. Нелепы разговоры об искусстве для искусства. Всякое искусство, как порождение людей, носит на себе отражение той или иной человеческой среды. И это надо хорошо понять».

В конце того же года, 4 декабря, Свердлов писал:

«Думаю, мало оснований сомневаться в рациональности работы над своим саморазвитием. Чем больше знаний, чем они разностороннее, чем больший простор, тем большие горизонты открываются для творчества и, что особенно важно, тем это творчество сознательнее. Если и у художника с малыми знаниями бывают грандиозные, сильные произведения, то при наличности знаний эти произведения имели бы большую яркость. Невозможно сравнивать таким образом: X художник без знаний, а творит вещи лучше, ярче, чем Y, у которого их больше. На это можно ответить, что тот же X создал бы лучшие вещи при наличности знаний. Несомненно и то, что современное искусство значительно разностороннее искусства древних. Возьмите любую историю искусства, того же Вермана или Вёльфлина. Проследите эволюцию искусства, и всюду увидите отражение этой более развитой жизни. И сознательно отражает лишь тот, кто изучил процесс этого развития. Несомненно, отражает и не изучавший. Живя в определенной среде, этой развитой среде, он отражает иную жизнь, чем древние, но это отражение бессознательно. От нас, простых смертных, художник отличается способностью к более глубокому восприятию, причем „гений“ отражает и то, чего имеются лишь предпосылки. Те или иные душевные переживания, переданные на полотне, в музыке и т. д… — переживания и других людей. Художник передает это общее, типичное, отвлекаясь от частных форм переживания, каждый видит в художественном изображении переживание именно свое собственное. Искусство для искусства — пустая фраза. Эволюция самого искусства вскрывает неправильность, пустоту этого положения».

В июне 1916 года в переписке Свердлова с Кирой Бессер зашла речь об Ибсене.

«Я тоже люблю Ибсена, — писал Яков Михайлович, — хотя брандовский лозунг „все или ничего“ мне не по вкусу, ибо считаю его беспочвенным, анархист ским. Для лучшего понимания Ибсена я бы предложил Вам перечесть его всего, в определенном порядке. Лучше всего издание Скирмунта, переданное „Знанию“, в 8 томах, перевод Ганзена. Это лучшее издание. Читать в том порядке, как помещено в издании, причем последней] том можно даже и не читать. Это переписка как помнится, не представляющая большого интереса. Нелишне перед этим прочесть что-либо подходящее по истории Швеции и Норвегии за последние 3–4 десятка лет, чтобы ознакомиться с развитием там общественных отношений за этот период. Такое знакомство поможет понять Ибсена. Для этой же цели не мешает прочесть ст[атью] Луначарского об Ибсене в одной из книжек „Образования“ за 1907 год, брошюру Роланд-Гольст о нем и статью Плеханова, как помнится, в „Современном мире“ за 1907 же год».

Чтобы понять этот отрывок из письма Якова Михайловича, надо вспомнить, что пьесы Г. Ибсена, выдающегося норвежского драматурга, одного из классиков всемирной литературы, в начале XX века весьма часто ставились на российских театральных подмостках. «Доктор Штокман» (1900), «Дикая утка» (1901), «Столпы общества» (1903), «Привидения» (1905), «Бранд» (1906), «Росмерсхольм» (1908) — это только постановки Московского Художественного театра. А были еще премьеры Малого театра, театра В. Ф. Комиссаржевской.

Особое место занимает ибсеновский Бранд, чей образ создал Качалов на сцене МХТа. Бранд — сильный человек, он противостоит окружающей его среде, неподвижной, косной. Бранд беспощаден к себе во имя исполнения своего морального долга — вырвать людей из привычной орбиты жизни. Ибсен ставит такое отношение к себе в финале пьесы под сомнение. Почувствовав это, МХТ дал в 1906 году новое идейное толкование пьесы. Талант Качалова усилил его — перед зрителями предстал не сверхчеловек, а борец с примиренчеством, цельная натура.

Свердлов отвергает брандовский лозунг «все или ничего». Это и понятно. Опыт политической борьбы уже убедил его, Свердлова, что тактические повороты, отступления, компромиссы, не изменяющие главной цели, иногда просто необходимы.

Не одна лишь духовная жизнь была предметом переписки между известным профессиональным революционером и девушкой, интересовавшейся искусством. Знаменательно, как точно чувствовал Яков Михайлович природу, как остро воспринимал краски Севера, своеобразие его просторов.

И это несмотря на то, что, как писал Свердлов в другом письме, «один раз отморозил ухо, другой — нос, самый кончик, третий — щеку. Теперь опять все в порядке, и кожа перестала шелушиться. Вот только руки еще не поправились, сильно растрескались — до крови во многих местах».

Вот три отрывка из его писем 1914 года. Весна и осень. Вчитайтесь, поймите, каково было Свердлову И как он об этом пишет.

22 марта 1914 года