Спартак

Второй трудный вопрос был вопрос об отношениях с женщинами. Армия повстанцев, понятно, не походила на собрание аскетов. Она состояла из молодых, цветущих людей. Сбросив с себя ненавистное ярмо рабства, бывшие рабы желали всеми способами отомстить своим бывшим господам. И в период своего владычества на юге, когда повстанцы штурмом брали города, многие хватали и бесчестили жен и дочерей своих врагов — надменных римских и италийских аристократов. Это тоже являлось формой сладостной мести: в отместку за свои мучения и унижения, за разорение своих домов, такие же насилия римлян в захваченных странах, обесчестить теперь их жен и дочерей, наделать им незаконных детей с неизвестными отцами из рабов — вещь, по римским представлениям, позорная для репутации всякой известной семьи.

Этим, однако, дело не ограничивалось. В течение двух первых лет войны повстанческие командиры всех рангов старались получить в результате битв, через пиратов или разбойничьи отряды дочерей римской и италийской аристократии. Последних они держали при себе в виде наложниц, по одной или по нескольку сразу. Спартак относился к такой практике неодобрительно. Такие поступки подавали, по его мнению, плохой пример воинам, создавали почву в окружении всякого командира для шпионажа, наконец, вызывали чувство кровной обиды и всевозможные интриги со стороны бывших сожительниц командиров из рабынь, деливших с ними прежде горечь рабства, а теперь добившихся свободы. Поэтому, как ни досадно казалось это командирам всех ступеней, но им пришлось все-таки отказаться от подобной практики и восстановить в правах своих бывших сожительниц.

Рядовым воинам приходилось еще труднее: их сожительницы не могли за ними угнаться — ведь они частью следовали за ними в обозе, частью воины находили их среди женщин, по разным делам и обстоятельствам селившихся в зимний период у постоянных повстанческих лагерей, когда царило относительное затишье и не было походов. Следовательно, такие связи были заведомо временными или осуществлялись с большими перерывами.

В зимний период дисциплина неизбежно ослаблялась (и Спартак считал это естественным). Воины и командиры были не прочь покутить, ибо никто не знал, будет ли он жив завтра, щедро тратили деньги, полученные за добычу, покупали всякие безделушки и вино, попивая его из серебряных и золотых кубков.

В первое время после освобождения командиры повстанческой армии были чрезвычайно увлечены происшедшей в их судьбе счастливой переменой. Им хотелось создать себе как можно скорее подобие той роскошной жизни, которую им приходилось наблюдать у знатных римлян. Они задавали друг другу роскошные пиры при всяком удобном случае, наряжались в цветистое греческое и варварское платье, обзаводились сетями для охоты и породистыми собаками (добыв их у врага в бою), многочисленными скакунами, выбранными из захваченных у римлян табунов, ценным оружием, дорогими предметами быта и т. п. Они были бы рады обзавестись банщиками и спальниками, если бы вождь этому не воспрепятствовал. При этом он мягко и по-дружески упрекал их, напоминая, чем кончилось дело Ганнибала, привыкшего к роскоши в Капуе, — полным поражением.

Защищаясь от упреков вождя, командиры, в свою очередь, черпали аргументы у философов и отвечали так, как позже говорил стоик Эпиктет (ок. 50 — ок. 138 г.): «Свободен тот, кто живет так, как желает, кто не подвластен ни принуждению, ни помехам, ни насилию, чьи влечения не испытывают препятствий, стремления достигают успеха, избегания не терпят неудач». Вождь в ответ возражал: «Свобода — это гимнастические упражнения, охота, состязания в беге, борьба с насильниками, ловля воров, защита обиженных. Только тот, кто идет этим путем, получит от народа заслуженные почести и славу». Спорам о пределах свободы не предвиделось завершения.

В конце концов, на исходе второго года войны, опираясь на большой приобретенный опыт (а предводитель восстания тяготел к военной системе воспитания, приучавшей военачальников к простой и воздержанной жизни), Спартак решил пойти на крайнюю меру для обуздания людской алчности и распущенности: всеобщему запрещению употребления в лагере золотых и серебряных сосудов и посуды, а затем — золота и серебра вообще до его особого распоряжения. Отныне золото и серебро могли употребляться только в обороте вне лагеря для закупок железа и меди у италийских купцов с целью изготовления оружия.

Это распоряжение Спартака сразу же стало повсюду широко известно и глубоко поразило римлян. И Плиний Старший, вспоминая о нем, впоследствии писал: «Стыдно смотреть на наше время, когда придумывают новые названия, взяв их с греческого языка, серебряным вещам, отделанным или покрытым золотом. И подумать только, для каких нежностей продаются золоченые и даже золотые сосуды! А в то же время мы хорошо знаем, что в своем лагере Спартак запретил кому-либо иметь золото и серебро. Настолько выше было у наших беглых рабов благородство души».

Последствия введенного Спартаком запрещения не отразились на его отношениях с италийскими купцами. С последними он всеми силами налаживал добрые отношения, стараясь привлечь их выгодой деловых операций. Его усилия имели положительные результаты. Италийские торговцы охотно скупали добычу у войска восставших, поставляли им в большом количестве медь и железо и доставляли ценную информацию о делах, совершавшихся в Риме и в провинциях.

Глава двадцать третья

СПАРТАК КАК ЛИЧНОСТЬ

Вопрос. Ваш любимый герой?

Ответ. Спартак, Кеплер.

С самого начала войны Спартак не знал покоя ни днем, ни ночью: военные заботы, международные отношения, сложность которых он хорошо понимал, религиозные вопросы, дипломатическая переписка, изучение внутриполитической ситуации в Риме, отношения с различными италийскими племенами…

Его осведомленность о положении в провинциях, в Риме и в других городах Италии была очень значительной. В качестве прославленного гладиатора Спартак имел многократные встречи с большим количеством людей, включая сенаторов (возможно, что с некоторыми из них он даже находился и личных отношениях, которые, разумеется, не афишировал). Видимо, особенно внимательно он присматривался к римским военачальникам, тщательно изучая их как своих будущих врагов.

Первой его заботой являлась армия, поскольку от нее зависело все. Он много времени находился среди воинов — своих «соратников», как он их ласково называл, то обучая их, то беседуя с ними о житейских и военных делах, стараясь укрепить их дух, силу и доблесть. Знание многих языков и обычаев, приобретенное в прошлых походах, в неустанной работе над собой, делало его своим человеком в любой среде.

Одним из источников его замечательного влияния на массу, которое непрерывно возрастало, было умение убеждать. Его красноречие, конечно, не походило на изукрашенную риторическими фигурами речь софистов или многословных ораторов римского форума; оно выглядело, пожалуй, грубоватым, как та среда, в которой он постоянно вращался. Но это красноречие было метким и ярким, способным затронуть самые чувствительные струны человеческой души, возбудить энтузиазм, жажду борьбы и победы.

Он был проницателен и верно оценивал людей даже по немногим словам. Но он был также и осторожен в оценках и о людях, его интересовавших, опрашивал многих: какую слазу имели их родители и родичи; находились ли они в каких-нибудь личных отношениях с римским сенатом и римской знатью; где и кем воспитывались; в каких войнах участвовали; знают ли военное дело по личному большому опыту или по чужим рассказам; каковы их личные качества: умны они или глупы, воздержанны или сластолюбивы, честны или ворозаты, отличаются прямотой или лукавством и т. п.