Улугбек

Над прахом учителя он приказал построить великолепный мавзолей, хорошо сохранившийся до наших дней.

Но самым лучшим памятником была обсерватория, которую воздвигли в невероятно короткий срок — всего за год! По данным одной из хроник, она была готова уже в октябре 1429 года.

Мастера еще не успели до конца выложить небесно-голубыми плитками самый верх стены. Но Улугбек не мог больше ждать.

В сопровождении Али-Кушчи и других учеников Улугбек обошел все здание. Снаружи оно казалось простым и монолитным, словно скала, но внутри поражало своим непривычным и сложным устройством. Все здесь было строго продумано и подчинено одной цели — наиболее выгодному расположению приборов. Проходя по залам, поднимаясь по узким винтовым лестницам, Улугбек все время ощущал, что им создано нечто совершенно небывалое. Было что-то фантастическое, неземное во всех этих бесчисленных переходах, лестницах, скрытых в стенах, в ложных окнах, не пропускавших ни лучика света.

Весь центр здания — от плоской крыши до пола нижнего этажа — занимал исполинский секстант, запрятанный в непроницаемый для света коридор, будто в футляр из кирпичных стен. Нижняя часть его еще уходила на добрый десяток метров под землю. Этот коридор с дугою секстанта делил все высоченное здание обсерватории на две части точно по меридиану. На том конце дуги, которая поднималась под самую крышу, находилась небольшая площадка для наблюдателя. Прямо напротив нее, на другой стороне круглого здания, было проделано в крыше маленькое отверстие, закрывавшееся задвижкой. Это был диоптр секстанта, расположенный точно в центре той окружности, одной шестой частью которой являлась дуга прибора.

По обеим сторонам главного инструмента строители остроумно расположили все подсобные помещения. Тихие, потаенные худжры манили к размышлениям и математическим расчетам. Улугбек обошел их все, придирчиво осматривая каждую. Пламя факелов отражалось на медных частях приборов.

Кроме уединенных худжр, в обсерватории было несколько довольно просторных и вместительных залов, чтобы вести общие беседы.

Все стены их покрывала роспись. Картины изображали девять небесных кругов, небесный свод с кругами семи подвижных светил. На разноцветных мозаичных картах можно было найти горы, моря и пустыни всех семи климатов Земли.

В своих географических воззрениях арабы также во многом повторяли древних греков, хотя известный им мир был уже значительно обширнее греческой Ойкумены[26]. Для Геродота обитаемый разумными существами мир кончался где-то в степях нынешней Украины. Дальше начиналось царство одноглазых чудищ с ушами, огромными, как у слонов. В трудах арабских географов уже можно найти подробное описание верховьев Иртыша и Енисея и даже береговой полосы Тихого океана вплоть до современной Кореи.

Но тем не менее арабские географы продолжали старательно перерисовывать фантастическую карту мира, составленную в самом начале нашей эры великим Птолемеем. И всю населенную, по их представлениям, часть Земли они, так же как и греки, делили на семь климатов. Это были семь поясов между воображаемыми линиями, проведенными параллельно экватору: первый — между экватором и 20°27' северной широты, второй — до 27°37/, третий — до 33°37', четвертый — до 38°54', пятый — до 43°23', шестой —до 47°12' и последний — до 53°. Более северные районы, так же как и лежащие к югу от экватора, считались необитаемыми.

Осмотрев все внутри, Улугбек с помощниками поднялся на крышу, которой предназначалось служить основной наблюдательной площадкой. Сияние солнца ослепило их после сумрачной, таинственной полутьмы, царившей внутри здания. Бронзовые и медные части приборов, расставленных в строгом порядке на всей площадке, стали горячими от полуденного зноя и сверкали, словно драгоценные камни.

Улугбек осмотрел каждый прибор. Они были в полном порядке, точно боевые орудия, выстроенные для парада. Ослепительно сиял бронзовый зат-ал-халк — так называли мусульманские астрономы армиллярную сферу, которой пользовались для наблюдений еще во времена Гиппарха и Птолемея. Обеими своими диоптрами нацелился в небо затас-сук-батайн. На мраморной подставке покоилась шамила, в которой остроумно объединялись астролябия и квадрант.

Улугбек смотрел на них, и ему все нетерпеливее хотелось, чтобы торжественный парад поскорее сменился вдохновением боя.

— Давайте начинать! — решительно сказал он своим помощникам. — Уже близок полдень...

Наступало время полуденной молитвы «зухр», и в Самарканде уже поднимались на минареты горластые азанчи, чтобы напомнить правоверным о существовании аллаха. А Улугбек в этот миг в первый раз вышел на площадку своего секстанта.

Али-Кушчи поднялся на крышу, чтобы в нужный момент открыть заслонку диоптра.

В галерее секстанта стояла кромешная тьма. Снизу, из-под земли, тянуло сыростью и холодом. Тишина царила полная, до звона в ушах. Только чуть было слышно, как там, далеко внизу, тревожно дышат и сопят два прислужника, готовые передвигать тележку с диском по мраморным рельсам прибора.

Ожидание казалось бесконечным. И вдруг сверху, прорезая тьму, упал тонкий, словно игла, и неотразимый, как удар меча, луч света. Это Али-Кушчи открыл заслонку. Прислужники торопливо покатили тележку, стараясь поймать солнечный «зайчик» на белый щит — диск. Вот он пойман, дрожит в самом центре диска. Улугбек, придерживаясь за стену рукой, спустился вниз по ступеням. Зажгли факел, и при его мечущемся, тревожном свете Улугбек прочитал цифры на мраморных плитах, возле которых остановилась тележка. Они показывали меридианную высоту Солнца над Самаркандом, впервые установленную точно путем наблюдений. Обсерватория начала свою жизнь...

Вечером возле фарфоровой беседки в саду кипел пир.

Улугбек следил за плавными движениями танцовщиц, прихлебывал вино из чаши, слушал ликующую флейту прославленного в городе Султана-Ахмеда, а сам нет-нет да поглядывал на темную громаду обсерватории, закрывавшую полнеба. На крыше ее то и дело вспыхивали факелы. Это Али-Кушчи записывал первые наблюдения за звездами...

Обсерватория была выстроена, но хлопот у правителя не убавилось, а, пожалуй, даже стало больше. Теперь он особенно остро почувствовал, как многого лишился, потеряв своих старых наставников в самом начале работы. Все приходилось делать самому: вести наблюдения, делать расчеты, одновременно обучая любознательную, но еще совсем неопытную молодежь. А это отнимало массу времени. Он даже не представлял себе раньше, сколько надо приложить трудов, чтобы возможно точнее определить положение на небе какой-нибудь одной звезды.

Сколько раз бывало так: наступал вечер, и Улугбек с Али-Кушчи поднимался на крышу обсерватории. В теплом воздухе не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. Пламя факелов, треща и роняя искры, поднималось длинными языками прямо к небу. И небо было чистым, без единого облачка.

Они начинали готовить для наблюдений шамилу. Когда инструмент был подготовлен, факелы гасили. Внезапно наступившая тьма казалась густой и непроницаемой, словно повязка, вдруг наложенная на глаза. Но уже через несколько мгновений глаз начинал различать купы тополей, посаженных вокруг башни. А на постепенно светлевшем небе отчетливо проступали звезды.

Улугбек искал глазами восьмую звезду Волка. Она была так далека и слаба, что совсем терялась среди звездной россыпи.

Улугбек начал осторожно наводить инструмент, но Али-Кушчи прошептал у него над ухом:

— Вы ошибаетесь, шейх-ур-раис. Это шестая звезда, восьмая чуть-чуть правее...

Улугбек покосился на него и сердито засопел. Не очень приятно, когда тебя уличают в ошибках, даже если при этом и называют почтительно шейх-ур-раисом — «наставником ученых». Но Али прав: восьмая звезда, которая им нужна, действительно немножко правее. Вот она поймана, наконец, в узкую прорезь шамилы. Глаз у правителя охотничий, острый, но целиться в звезду, пожалуй, потруднее, чем в летящую утку. Звезда никак не хочет оставаться в прорези. Она все время куда-то исчезает, словно танцует по небу. Или у него так дрожат руки?

26

Так называли древние греки известный им обитаемый мир.