Усман Юсупов

От Павла и от того же Яроша узнал он впервые и о партия, и о вожде ее.

— Темный был я, темнее, чем ночь, а сообразил, честное слово, сообразил, что Ленин, партия как на командном пункте, а революцию делают простые люди повсюду: у нас, в Каунчи, тоже. Каждый должен воевать как солдат на фронте. Увидел перед собой врага — бей!

Мавлян Гафарович Вахабов, нынешний директор Ташкентской высшей партийной школы, много лет работавший в отделе пропаганды ЦК КП Узбекистана, ученый, отлично знающий теорию, не единожды удивлялся не всегда точным, но удивительно цепко хранившимся в памяти Юсупова мыслям и высказываниям классиков. Нередко просил он, к примеру:

— Найди, где именно у Маркса говорится об ирригации в широком смысле.

Мавлян Гафарович находил:

— «Судьба Востока зависит от искусства орошения».

— Есть еще и конкретное. О плотине что-то.

И в статье Маркса об Индии Вахабов впрямь отыскивал место, где говорилось, что достоинство плотины в том, что ее можно использовать двояко, как мост — тоже.

Юсупову не довелось участвовать в военных сражениях с контрреволюцией. Для него буквально школой коммунизма стали профсоюзы. В то время это был передний край революционного фронта: непосредственное столкновение рабочих с хозяевами, эксплуатируемых — с эксплуататорами.

Чтобы понять это, надо принять во внимание, что в Туркестане 1917–1924 годов обстановка существенно отличалась от петроградской, где утром 26 октября трамваи, как справедливо заметил поэт, «катили уже при социализме». И действительно: там бывшие хозяева едва ли не мгновенно утратили власть и силу, которую давали им деньги и частная собственность, отмененная революцией. Вся власть перешла к Советам. В Туркестане же по понятным причинам — сюда следует отнести и географическую оторванность от центра, а главное — засилье феодально-религиозного влияния — процесс этот совершался гораздо медленной. Не случайно все изложения, касающиеся истории революции в Узбекистане, — и строго научные, и популярные, и художественные, — полны замечании такого рода: «28 ноября взял власть в свои руки Кокандский новогородский Совет, однако на территории старой части города буржуазно-националистические элементы создали так называемую Кокандскую автономию».

«В целом ряде сельских районов Ферганской долины советизация завершилась только в период гражданской войны в упорной борьбе с басмачеством».

Наивно было бы ожидать, что народ, в большинстве неграмотный, приученный с деда, прадеда принимать на веру предписания ислама, мгновенно откажется от них и пойдет за большевиками. Но была среди тех же узбеков часть, сразу же почувствовавшая, что правда на стороне русских большевиков; эти люди решили окончательно и твердо: «Моя революция!»

Что здесь сыграло главную роль? То, что были это преимущественно угнетеннейшие из угнетенных, те, кто давно изверился во всех и вся и с чистой надеждой неофитов принял лозунги, подкрепленные делами и поступками новой власти, свидетельствующие весьма убедительно, что это наконец-то власть подлинно народная.

Через много лет в разговоре с шофером Аркадием Шепиловым, о котором главная речь впереди, он скажет, провожая его на фронт:

— Ты, молодой, значит, само собой — счастливый. Как родился, все тебе ясно: пионерия, комсомол, партия. Строим коммунизм — тоже понятно, пускай пока не очень, подучишься — поймешь на все сто. А как нам было? Только революция случилась, прибегают эсеры, меньшевики, джадиды… Один кричат: «Богатый тоже может быть за рабочих!», другие: «Сперва надо германцев побить, потом революцию делать», третьи: «Наши братья — турки. Только с ними вместе надо идти»… Голова пухнет, честное слово; сам ты вроде бы как тонешь, сил нет, готов за каждую руку ухватиться, только бы вытащили. И вот сколько к тебе сразу протянуто! Но попробуй разберись… Я взял руку большевиков. Почему, спросишь? Не догадываешься, а все очень просто: мозоли на ней, как у меня самого были. Рука трудового товарища. Такая не подведет. Ну а если по-другому говорить — почувствовал я, — хлопал он себя по левому карману френча, где всегда носил партийный билет, — что на их стороне правда. В Ленина поверил сразу, за Лениным пошел…

Удивляла многих, а впоследствии принималась как должное способность Юсупова безбоязненно принимать окончательные решения.

Бывали они, как показала жизнь, иногда не самыми лучшими, но и тут следует правды ради оговориться — может быть, потому, что неизвестно, к чему привел бы отвергнутый Юсуповым путь. То был талант врожденного организатора, умеющего предвидеть будущее. Сразу и бесповоротно пошел он за большевиками. Вслед таким, как восемнадцатилетний Усман Юсупов, кидали камни и посылали пули. Благоразумные соседи уговаривали их отступиться. Муллы грозили адскими муками. Как отвечал на это Юсупов? Сопоставим факты общественные и личные. В этом ответ.

Летом 1918 года председатель СНК Туркестанской республики В. И. Колесов вынужден был послать В. И. Ленину телеграмму следующего содержания: «Туркестанская республика во враждебных тисках. Фронты: Оренбург — Ашхабад — Верный… В момент смертельной опасности жаждем слышать ваш голос. Ждем поддержки деньгами, снарядами, оружием и войсками…» В зале, где заседал осенью того же года VI Чрезвычайный съезд Советов Туркестана, треть делегатских мест была занята левыми эсерами. А в ночь с 18 на 19 января 1919 года в Ташкенте вспыхнул военный мятеж. Возглавил его недавний прапорщик Осипов, назначенный на упомянутом съезде Советов военным комиссаром Туркреспублики. По нынешним меркам — мальчишка, действовал он в своем неблаговидном кровавом деле с присущей возрасту бездумной жестокостью и чудовищным легкомыслием. Последнее, как это случается нередко, и ввело в заблуждение взрослых, серьезных людей. Никто из четырнадцати ташкентских комиссаров не усомнился в том, что в поздний час на территории военной крепости назначено экстренное совещание. Они вошли в сумрачный двор, окруженный унылыми двухэтажными казармами с редкими голыми и мокрыми деревьями у окон, и никто не заподозрил (да и невозможно было!), что пулеметы, стоявшие на пышках, уже повернуты по приказу Осипова внутрь, а в подземных казематах ожидают палачи с раскрасневшимися от спирта бравыми казачьими физиономиями.

Все было задумано наподобие дурных сочиненьиц любимого Осиповым Брешко-Брешковского.

В больной голове бывшего прапорщика витали планы о Туркестанском государстве под эгидой Англии и во главе, разумеется, с ним, Осиповым. Но заговор был обречен исторически. У него не было и не могло быть опоры в крае. Свершив свое черное дело, Осипов с полусотней люто проклинающих его казаков сбежал в горы, а потом — за рубеж, где и окончил бесславно дни свои.

Мятеж был подавлен в течение нескольких суток, и как тут не упомянуть, что против контрреволюции единым фронтом выступили и русский пролетариат, и трудящиеся Старого города. Узбекскими дружинами руководили первые местные большевики: П. Ходжаев, М. Миршарапов, И. Бабаджанов, С. Касымходжаев. Трудовой народ Узбекистана вновь доказал, что идет за большевиками. Б эти ряды встал и один из тысяч, рабочий каунчинского хлопкозавода Усман Юсупов.

В те дни, когда эхо выстрелов, раздававшихся на улицах Ташкента, достигало и селения Каунчи, Юсупов, один из самых первых на заводе, вступил в профсоюз — поступок по тем временам героический. В 1919–1921 годах в Зангиатинском уезде Сырдарьинской области было совершено 426 покушении на жизнь рабочих, «продавшихся неверным» — так назывался на языке врагов любой, вступивший в партию или профсоюз.

Сергей Константинович Емцов, видный партийный работник, большой личный друг Юсупова, вспоминает:

— Первое поручение у меня такое было: следить, чтобы смена была не больше девяти часов. Не восемь, а девять, но и то слава богу! До революции по двенадцать стояли и молчали.

Я, значит, и говорю рабочим: «Уходите», а мастеру: «Вот решение профкома». Ну, он скандалить, конечно; я не отступаю, а рабочие некоторые боятся. Тогда я — за рычаг и останавливаю джины: «Пошли!»