Усман Юсупов

Спасая свою власть в крае, с которым его связывали не одни сентиментальные воспоминания (если Индия была жемчужиной в английской короне, то Туркестан, несомненно, — в российской), Керенский направил в Ташкент карательную экспедицию генерала Коровиченко. Генерал действовал, не только опираясь на штыки, но и весьма надеясь на раскол и даже распри между Старым и Новым городом. Он приложил немало усилий к тому, чтобы возбудить мусульманскую знать, которая сама уже почувствовала, какую угрозу для нее таит в себе единый фронт местного и российского пролетариата. Баи, муллы со своими приспешниками прибегали ко лжи, к запугиванию, а потом, как обычно случается с неправыми на пороге бессилия, пустили в ход и ножи. Но узбекский трудовой люд уже почуял бедняцким сердцем, на чьей стороне правда.

В самом центре Ташкента, у курантов, установлен мраморный обелиск с высеченным на нем изображением ордена боевого Красного Знамени. Этот орден — награда пролетариату узбекской столицы, который буквально вслед за питерскими рабочими поднялся на бой против Временного правительства.

Казаки и юнкера генерала Коровиченко исступленно и бесполезно для себя штурмовали железнодорожные мастерские — «рабочую крепость». Офицерство бесилось еще и потому, что их отлично обученные и вооруженные люди не смогли сломить сопротивления черни. Среди сражавшихся был и Логвин Степаненко — вожак отряда проводников. Он ликовал вместе с товарищами, когда к ним в «рабочую крепость» пробилась на помощь дружина рабочих-узбеков.

Выдержав натиск, большевики повели народ в наступление. 1 ноября пала военная крепость — последний оплот врага. Революционное восстание в Ташкенте победило.

Ноябрьские ночи сыры и холодны, но семья Степаненко спала на земляном полу. Боялись пуль. По темным улицам шастали банды недобитков и провокаторов. Случалось, стреляли прямо в окна рабочих лачуг. Опасаясь, что девочки простудятся, Василиса застилала пол всем тряпьем, которое хранилось по бедняцкой привычке «на всякий случаи». Слава богу, вернулся домой Логвин живой, невредимый, только печальный: на его глазах убили кума и друга Холявко. Уже после победы пустили пулю в спину из-за угла.

Логвин рассказывал о боях. Вспомнил и мальчишку-узбека из старогородской дружины. Тот с палкой в худых руках кинулся на казаков. «Зазря погиб», — сказала Василиса. «Не зазря, — сердито ответил Логвин. — Ладно, спите».

Он и прежде любил повторять: «Настанет новая пора, заживем, дочки!» Теперь сбывалось. Переехали в комнату в хорошем доме. В школе-семилетке учились обе девочки. Юлю, старшую, одноклассники любили и побаивались; прямота ее суждений граничила с резкостью. Зато решать все споры шли к ней. Строга была не только к другим, но и к себе. Почти беспощадна. Когда в школе (трудовой не только по названию) ввели педагогическую специализацию, ходила несколько дней угрюмая, а потом подала заявление, чтоб перевели в другую школу. «Из меня учительница не получится. Незачем обманывать себя и других».

Логвин Степаненко, — в 1919 году он вступил в партию, — выполняя поручение станционной ячейки, по случаю занялся разбором дела о вагоне с испортившейся шерстью; предполагали саботаж, оказалось — обыкновенное разгильдяйство, халатность. Чтобы установить истину, пришлось влезть в суть не только хранения, но и производства, а дальше его начали использовать уже как спеца по шерсти, так что вскоре назначили заведующим шерстомойкой в Келесе, а потом директором акционерного общества по производству шерсти. Проснулись в Логвине Степаненко благодаря отрадным переменам способности, о коих он и не подозревал, хотя унаследованы они были, наверное, еще от безвестных предков, выделывавших славные полтавские рыжие смушки. Жили дружно, хотя и побаивались отца. Выдержан, но, если наступят на мозоль, держись! Возвращался поздно, усталый, в хорошем настроении — для всего дома радость. Он умел удивить неожиданным. Привезет гитару — и Полине: «Учись, играй». Полина была в отличие от старшей смешлива, тянулась к театру. Вечерами в доме читали вслух Чехова. В выходной день вдруг повезет дочек на Воскресенский базар на площадь, где ныне цветной фонтан и оперный театр. Тогда же она была сплошь облеплена магазинами, разномастными лавчонками. Нравилось ему самому выбирать для дочерей лаковые туфли на каблучке. В таких случаях не жалел денег, а выходная юбка у сестер, когда они подросли и выровнялись, была, между прочим, на обеих одна-единственная даже в ту пору, когда Юля уже окончила школу и по комсомольскому направлению стала заведовать отделом галантереи в одном из самых больших ташкентских магазинов на Воронцовской улице. Общую бедность, общенародную судьбу, не падая духом, свято веруя в светлое будущее, в полной мере разделяла со всеми семья Степаненко.

Комсомолка Юля, как многие, была рыцарски верна идее, которая жила в сердце и без которой жизнь становится пустой. Строгого взгляда красивой коротко остриженной девушки в жакете мужского покроя боялись не только ловчилы, но и те работники прилавка, которые не видели особого греха в том, чтобы продать дефицитную вещь не гражданину, выстоявшему в длинной очереди, а племяннице или дяде.

Ее любили, потому что, как ни меняются эпохи, честность и преданность людям остаются немеркнущими ценностями.

В мае 1929 года Юлия приехала в Самарканд на съезд комсомола. Ей дали слово в прениях, и она крыла (вышло-то словечко из употребления, а жаль…) перестраховщиков и бюрократов из треста, растяп, ротозеев и тех, у кого липкие руки. Говорила дельно, но по молодости, с непривычки, сбивчиво, запальчиво, а когда постукала маленьким кулаком по трибуне, по залу даже пронесся смешок, но не осуждающий, а одобрительный. Очень уж искренна была эта девушка и хороша. Вот здесь-то и обратил внимание на нее Усман Юсупов.

Юля села на свое место в зале как в полусне. Говорил уже кто-то другой, его внимательно слушали, а ей казалось, что в мыслях у всех только она, ее речь, которая казалась ей сейчас неубедительной, пустой. Мучило то, что упустила, как он казалось, главное, но, когда к ней в перерыве подошел худощавый молодой человек в европейском костюме и тюбетейке и, улыбаясь одними глазами, сообщил, что с ней хочет поговорить секретарь ЦК товарищ Юсупов, Юля подумала, что наболтала сгоряча лишнего.

Не одно лишь желание расспросить бойкую комсомолку поподробнее о делах в галантерейной торговле побудило Юсупова пригласить ее в комнату президиума. Началось, правда, с этого. Юсупов — он показался Юле незаурядным вовсе не потому, что занимал высокую должность, а благодаря необычной энергии и силе, которой был полон, — помогая себе выразительными жестами, поблескивая живыми глазами, заинтересованно расспрашивая головастых парней в халатах о жизни в их кишлаках, почтительно прижав руку к сердцу, беседовал со старым учителем. Юле он кивнул, едва она вошла, радостно растянув полные губы. Когда она приблизилась, Юсупов помолчал, а потом — в этом был он весь — предложил без обиняков поехать после съезда посмотреть славный город Самарканд, где Юля Степаненко прежде не бывала. Она растерялась, — ждала-то едва ли не выговора! — не знала, как ответить, но он сказал, как о решенном, где ее будет ожидать машина.

На третий день знакомства, провожая Юлю в Ташкент, Юсупов сделал ей предложение. Он не ошибся, хотя по строгим правилам, основанным, впрочем, на опыте и здравом смысле, узнать человека, с которым соединяешь жизнь за такое короткое время нельзя. Но он ухватил главное в характере, в поведении, во взглядах Юлии на жизнь, — и безоговорочно решил: это та женщина, которая ему нужна. Как тут не сказать, что тридцать семь лет спустя, в последние свои часы, трудные не только потому, что была стеснена грудь и жизнь уходила из слабеющего тела, но и по многим душевным причинам, Юсупов, едва жена отойдет от постели, будет повторять: «Юльку позовите. Вез Юльки тяжело, невозможно».

И это будут едва ли не последние его слова.

Пока же, летом 1929 года, Усман Юсупов, волнуясь, послал телеграмму в дом к Степаненко: просил позволения на визит к матери. Вскоре вместе со своим двадцатилетним секретарем Сеней Барабашем появился Юсупов в доме на улице Кафанова.