Фрунзе

Разговоры и пересуды поднялись в Пишпеке. Одни приписывали смерть фельдшера разрыву сердца. Другие считали его жертвой собственной страсти изобретать новые лекарства и на себе их проверять. А некоторые подозревали даже самоубийство.

Сообщение о смерти отца пришло в Верный в нелегкое для братьев время. Директор гимназии Вахрушев хоть и похваливал вместе с другими педагогами их успехи, но не забывал требовать и плату за ученье.

Вызвав как-то Михаила, он велел ему написать письмо домой, чтобы поспешили со взносом денег.

Миша поневоле написал про этот разговор матери в Пишпек, и та в смятении бросилась по всей родне. Однако ничего путного никто посоветовать ей не сумел, кроме мужа Мишиной крестной матери Ильи Терентьева.

— Пишите, Мавра Ефимовна, по всей форме прошение Пишпекскому собранию старшин-уполномоченных…

По совету Терентьевых Мавра Ефимовна испрашивала в своем ходатайстве во внимание к бывшим заслугам Василия Михайловича рублей сто-полтораста годового пособия на воспитание детей.

Собрание пишпекских старост-уполномоченных состоялось не скоро. Оно происходило под открытым небом, во дворе городской управы. Среди уполномоченных было несколько узбеков и киргизов из перешедших на оседлость. Не без труда, но они все же понимали, о чем идет речь. Они хорошо помнили, как «даргер Васыл» лечил и их самих, и их детей.

Однако нашелся и противник. Таковым оказался некий Бутин, у которого были какие-то личные счеты с Василием Михайловичем Фрунзе.

— Мы живем на далекой окраине, окружены инородцами… Должны проявлять полное единомыслие с нашим начальством. И вот сейчас перед нами прошение от вдовы человека, который был на дурном счету у начальства… Каково будет, если мы как бы возьмем ее с детьми на наше общественное иждивение… Как начальство поглядит на это?

У Мавры Ефимовны упало сердце. Речь Бутина произвела впечатление. Собрание колебалось.

Но вот поднялся Константин Фролович Свирчевский, покровитель Миши и друг его отца.

— Господа пишпекские уполномоченные… — торжественно начал он. — Известно ли вам о том, что в предстоящем 1899 году исполняется ровно сто лет со дня рождения великого российского поэта Александра Сергеевича Пушкина? Предлагаю ознаменовать это событие полезным делом — учредить от города Пишпека пособие имени великого Пушкина… И предоставить это пособие как весьма его достойному — уроженцу Пишпека Михаилу Фрунзе, обучающемуся в Верненской гимназии…

Некоторые из уполномоченных, а быть может даже и большинство их, и одной строки Пушкина не читали и не слыхали. Но неожиданно предложенная Свирчевским формулировка понравилась всем и почти всех примирила с предстоящим расходом.

Так и названа была стипендия, как предложил Свирчевский:

«Пособие воспитаннику Верненской гимназии Михаилу Фрунзе в ознаменование 100-летия со дня рождения великого русского поэта Пушкина — 120 рублей ежегодно, до окончания курса».

Седобородые узбеки в больших белых чалмах, важно восседавшие на принесенных с собою ковриках, и киргизы в своих малахаях-бюрюках единогласно присоединились к решению.

Предоставление Мише Пушкинской стипендии несколько облегчило для Мавры Ефимовны Фрунзе огромные трудности ее вдовства с остававшимися на руках тремя маленькими дочерьми — Клавдией, Людмилой и Лидией.

Но даже при всей тогдашней сравнительной дешевизне пишпекской жизни не приходилось думать о сколько-нибудь сносном существовании на два дома. Нельзя было и сыновей предоставить целиком самим себе, и вести немудрящее пишпекское хозяйство было невмоготу после потери Василия Михайловича. Друзей оставалось немного, а такой недоброжелатель, как Бутин, мог устроить и еще какой-ни- будь подвох против не угодной начальству «иждивенки общества»…

К осени 1899 года Мавра Ефимовна с дочерьми тоже переселилась в город Верный. Она сняла здесь на верхней окраине города, близ Большого Арыка, крохотный домик. Все свои силы отдавала она воспитанию детей и заботам о них.

Константин и Михаил старались не быть в долгу у матери, помогали ей. Они давали уроки отстающим гимназистам. Плата была грошовая: где два, где три рубля в месяц, а где, по договоренности, — и просто за обед и ужин.

Приходилось мириться и с таким заработком, хоть времени он отнимал много, а прок был от него невелик. Скучное дело — давать уроки ленивым и тупым гимназистам!

Только в одном доме любил бывать Миша. Это был дом верненского аптекаря Иосифа Сенчиковского, из ссыльных участников польского восстания 1863 года. Миша Фрунзе репетировал одного из сыновей Сенчиковского — Станислава, своего одноклассника.

В доме Иосифа Сенчиковского собирались люди, подобно отцу Миши и его друзьям мечтавшие о лучшем будущем края и всей России. Среди них больше всего было русских. Иногда приходил на эти собрания огромного роста, бородатый, с громовым голосом политический ссыльный, студент. Его звали Павел Затинщиков.

Бывало, сидят Миша со Станиславом, решают какую-нибудь задачу, а сквозь неплотно прикрытую дверь вместе с табачным дымом врываются обрывки разговоров, слышатся имена Маркса и Чернышевского, суровые, гневные слова по адресу царского строя и его представителей в Семиречье…

4. ПУТЕШЕСТВИЕ НА ТЯНЬ-ШАНЬ

Год за годом все серьезнее, требовательнее к самому себе, зорче и внимательнее к окружающей действительности становился Миша Фрунзе. Он не только блестяще — всегда на круглые пятерки — шел по гимназическим предметам, но и много читал, особенно по истории и естествознанию.

Очень любил он и художественную литературу, знал наизусть целые страницы из поэм Пушкина, своего «шефа-опекуна», как он его шутливо называл, высоко ценил Чехова и Горького. Первого — «за мудрый и бичующий смех», а второго — «за гневную правду, могучую как море, как буря»… Так записал он у себя в гимназическом дневнике, когда был в седьмом классе. Преподаватель словесности Стратилатов — один из немногих передовых педагогов Верненской гимназии — успешно развивал у Миши литературный вкус, заложенный еще Свирчевским.

Но вообще с педагогами отношения у Миши Фрунзе были довольно сложные. Особо натянутыми были они с инспектором гимназии Бенько, преподававшим греческий и латинский языки.

Одного из товарищей Миши по классу, Константина Суконкина, Венько донимал обидным обращением:

— А ну-ка, душа Тряпичкин, то бишь Суконкин, проспрягай глагол «феро»…

Миша однажды не выдержал и подал едкую реплику:

— У Хлестакова взаймы взято…

Бенько опешил, не зная, как реагировать. Он невзлюбил после этого Мишу, но Миша, как выдающийся ученик, был неуязвим. Бенько смог расправиться только с Суконкиным: доконал его плохими отметками, заставил остаться на второй год и в связи с этим перевестись в другую гимназию — в Семипалатинск… Но теплая дружба и переписка у Миши с Суконкиным сохранились надолго.

Доктор Федор Владимирович Поярков тоже к этому времени переселился из Пишпека в Верный и состоял теперь председателем Семиреченского отделения Российского географического общества. По смете общества числилась некоторая сумма на краеведческие экскурсии.

Энтузиаст краеведения, Поярков, зная об интересе Миши Фрунзе и своего собственного сына Эраста к естествознанию, предложил им:

— После экзаменов отправляйтесь-ка на озеро Иссык-Куль и в прилегающие районы Тянь-Шаня. Соберете там ботанические и энтомологические коллекции, проведете наблюдения, сделаете нужные записи…

Миша и Эраст с восторгом подхватили эту мысль. Давно уже мечтал Миша Фрунзе побывать на знаменитом «Теплом море», чудесном соленоводном озере, тянущемся среди высоких гор Тянь-Шаня на двести с лишним километров с запада на восток, почти до самого подножия Хан-Тенгри, многоглавой горы на границе между Россией и Китаем.

Овеянный памятью Пржевальского, похороненного на его восточном берегу, этот большой «морской Иссык-Куль» был не чета другому, малому Иссык-Кулю — небольшому озеру, лежавшему неподалеку от Верного, хотя и оно славилось красотой.