Царь Соломон

У каждой из этих партий были свои доводы в пользу поддерживаемого кандидата, причем политические, религиозные и личные мотивы были переплетены у них настолько тесно, что одни были попросту невозможно отделить от других.

Иоав и Авиафар были рядом с Давидом со времен его молодости, еще с той поры, когда он скрывался в пещерах и пустынях от царя Саула. Адония, родившийся в годы правления Давида в Хевроне, вырос у них даже не на глазах, а на руках. Оба они, несомненно, любили этого принца. В планах Давида — передать трон младшему сыну от любимой жены — им виделось прямое нарушение Закона. Ведь в Торе ясно сказано: «Если будут у человека две жены, одна любимая, а другая нелюбимая… и первенцем будет сын нелюбимой, то при разделе сыновьям своим имения своего он не может сыну жены любимой дать первенство пред первородным сыном нелюбимой; но первенцем должен признать сына нелюбимой и дать ему двойную часть из всего, что у него найдется, ибо он есть начаток силы его, ему принадлежит право первородства» (Втор. 21:15–17).

Соломон же казался им недостойным престола не только в силу своего раннего возраста (хотя и поэтому тоже!), но по той простой причине, что они слишком хорошо помнили историю его рождения. Дело в том, что еврейский закон, с одной стороны, запрещает мужчине продолжать жить в браке с изменившей ему женой, но, с другой стороны, запрещает женщине после развода выходить замуж за мужчину, с которым она изменила мужу. Если смотреть на роман Давида с Вирсавией без тех «адвокатских» доводов, которые приводились выше, то брак Давида с Вирсавией был незаконным, а Соломон не только не мог стать престолонаследником, но и вообще должен был быть объявлен незаконнорожденным.

Кроме того, у Иоава были и свои личные причины не любить Соломона: каждый раз, когда он видел этого сына Вирсавии, он невольно вспоминал, как, выполняя волю царя, содействовал убийству ее мужа, своего старого боевого товарища.

Однако и у Нафана были свои соображения по поводу того, почему Давида должен сменить на троне именно Соломон. Да, конечно, дело было и в личной привязанности — Нафан любил Соломона никак не меньше, чем Иоав и Авиафар любили Адонию. Но Нафан был из тех людей, для которых вопросы веры и судьба государства всегда значили куда больше личных интересов.

Внимательно наблюдая за Адонией, Нафан пришел к выводу, что тот слишком похож на покойного Авессалома и никак не годится на роль царя. Так же как Авессалом, Адония был необычайно красив, и так же как Авессалом, пуст и бездуховен. По примеру Авессалома Адония завел себе колесницы, эскорт всадников и отряд из пятидесяти телохранителей, которые сопровождали его во время прогулок. Большую часть времени он проводил в пирах с друзьями и придворными, совершенно не интересуясь государственными делами.

Такой человек, по мнению Нафана, даже будучи облечен властью, вряд ли мог совершить что-либо путное и тем более — воплотить в жизнь великий замысел Давида о строительстве Храма, объединении народа и усилении Еврейского царства. Скорее наоборот — Адония мог пустить все достижения Давида по ветру.

Иное дело — Соломон, проявивший еще в раннем возрасте поистине выдающиеся способности. В том числе — и к управлению государством. И потом: разве не послал Бог через него пророчество о том, что Давиду еще только предстоит родить сына, который станет его преемником и построит Храм? Но ведь Адония на момент ниспослания этого пророчества был уже юношей, а вот Соломон еще не родился…

Таким образом, Нафан был абсолютно убежден в правильности своего выбора и готов был сделать всё ради победы своей партии.

Но самое главное во всем этом раскладе сил заключалось, видимо, в том, что и сам Давид не видел в Адонии своего наследника. Это следует хотя бы из того, что никто из окружения Адонии даже не попытался поговорить с царем о возможном объявлении наследником старшего сына — видимо, они точно знали, что натолкнутся на отказ.

И когда по дворцу поползли слухи, что здоровье царя еще больше ухудшилось, Адония решил устроить смотр сил своих сторонников, а заодно и значительно увеличить их число: «И заколол Адония овец и волов, и тельцов у камня Зохелет, что у источника Рогель, и пригласил всех братьев своих, сыновей царя, со всеми Иудеянами, служившими у царя. Пророка же Нафана и Ванею, и тех сильных, и Соломона — брата своего, не пригласил» (3 Цар. 1:9–10).

Обратим внимание: у Адонии и в мыслях не было поднимать мятеж, совершать дворцовый переворот и вообще действовать с помощью оружия. В этом смысле он, как и Соломон, был «человек мирный»; сам путь насилия, видимо, был ему глубоко чужд. Он не собирался и опережать события и усаживаться на трон прежде, чем Давид отойдет к праотцам — не было на этом пиру ни церемонии помазания, ни сопровождающего ее обязательного трубления в шофар. Жертвоприношение и пир у источника Рогель (Эйн-Рогель, арабское название Бир-Эйаб — «Колодец Иоава») были, скорее, публичной заявкой Адонии на царствование, смотром сил, своего рода «съездом партии». Приглашение на него всех сыновей царя (кроме Соломона) призвано было подчеркнуть, что Адония чтит семейные узы и после своего воцарения сохранит привилегии принцев. Пришедшие на пир знатные члены колена Иуды самим своим присутствием выражали поддержку Адонии, и то же самое касалось других «служивших у царя» — придворных и министров, ведающих различными делами царства.

Осознав, сколь велика поддержка Адонии, пророк Нафан понял, что дальнейшее промедление с его планами и в самом деле смерти подобно. Пришло время действовать, причем действовать быстро и решительно, поставив на карту все.

Израильский историк Яир Закович в своей книге о царе Давиде обращает внимание читателей, что меньше всего на этих страницах Библии Нафан предстает перед нами как пророк. Скорее, он выступает здесь как опытный царедворец, закручивающий хитроумную интригу.

По мнению Заковича, старость Давида оказалась поистине страшной. Ни одна из его жен, никто из его многочисленных детей не спешил навестить царя и справиться о его самочувствии. Целые дни Давид проводил в одиночестве вместе с Ависагой, красота которой не возбуждала его и которая оставалась для него чужой — чем-то вроде домашней кошки, но никак не любимой жены или дочери.

И вот к этому сидящему в одиночестве царю Нафан посылает Вирсавию — его последнюю, некогда любимую жену, чувство к которой сохранилось у Давида, видимо, до его последнего часа. При этом Нафан, с одной стороны, запугивает царицу, убеждая ее, что если Адония придет к власти, то он казнит ее и Соломона, а с другой — предельно четко инструктирует, что и как именно она должна сказать Давиду:

«Тогда сказал Нафан Вирсавии, матери Соломона, говоря: слышала ли ты, что стал царем Адония, сын Аггифин, сделался царем, а господин наш Давид не знает о том? Теперь вот я советую тебе: спасай жизнь твою и жизнь сына твоего Соломона. Иди и войди к царю Давиду, и скажи ему: не клялся ли ты, господин мой царь, рабе твоей, говоря: „сын твой, Соломон, будет царем после меня и он сядет на престоле моем? Почему же воцарился Адония?“ И вот, когда ты будешь еще говорить там с царем, войду и я вслед за тобою и дополню слова твои» (3 Цар. 1:11–14).

Нафан, считает Закович, добиваясь своей цели, сознательно вводит в заблуждение Вирсавию, во-первых, утверждая, что Адония провогласил себя царем (хотя тот этого не делал и не собирался делать), а во-вторых, что его воцарение угрожает жизни ее и Соломона. Может, дело и в самом деле было так, а может быть и нет — это осталось загадкой.

Но — самое главное! — Нафан наставляет Вирсавию, что она должна потребовать престола для сына на основании клятвы, которую ей якобы дал Давид. Однако, пишет Закович дальше, на самом деле в тексте Библии не сказано ни слова о такой клятве. Да, мидраши утверждают, что клятва была, причем говорят, что Давид дал ее Вирсавии неоднократно — и вскоре после смерти ее первенца, для того чтобы склонить ее к близости с ним, и после рождения Соломона. Но кто поручится, что эти мидраши просто не были созданы народной фантазией через много лет после этих событий — именно для того, чтобы оправдать поведение Нафана и Вирсавии?!