Страница 90 из 91
Сегодня я согласился прийти сюда, так как вспоминаю о Камило именно в этом здании, где его брат, Османи, продолжает дело, которое тот начал первым и, в силу особых причин, один.
Я хочу сказать вам несколько слов и попытаюсь выразить то, что, по моему мнению, значит Камило.
Я познакомился с Османи через Камило в один из многочисленных дней наших поражений. Нас застали врасплох: убегая, я потерял свой рюкзак, сумев прихватить лишь одеяло, и мы, разбежавшись, собрались через некоторое время группой в 10—12 человек. Фидель ушел с другой группой.
Существовал неписаный своеобразный закон геррильи: тот, кто терял свои личные вещи, которые любой партизан носит на своих плечах, должен сам находить выход из такого положения. Среди утерянных вещей было нечто очень ценное для партизана — 2—3 банки консервов, которые каждый из нас носил с собой.
С наступлением ночи каждый, вполне естественно, принялся есть свой мизерный паек. Камило, увидев, что у меня не было никакой еды, поделился со мной единственной банкой консервированного молока, которую он имел, и с тех пор, как мне кажется, зародилась или окрепла наша дружба.
Глотая молоко и незаметно соблюдая, чтобы порции были равны, мы беседовали с ним о многих вещах. В основном речь шла о еде, ведь для нас еда в те дни была великим вожделением. Он мне рассказывал про рис... нет — про муку, тесто с крабами, «фирменное» блюдо мамы Камило, которое он пригласил меня отведать после победы.
В ту ночь партизанского братства я и познакомился с Османи, пока мы поглощали с Камило банку молока.
До этого вечера мы не были близкими друзьями с Камило: больно уж разные характеры у нас. С самого начала мы были рядом. С «Гранмы», с разгрома у Алегриа-дель-Пино, однако мы были разными людьми. И только спустя несколько месяцев мы стали настоящими друзьями.
У нас бывали с ним столкновения по вопросам дисциплины, по подходам к различным проблемам в период геррильи. Камипо в ту пору заблуждался. Он был очень недисциплинированным партизаном, слишком темпераментным, но вскоре он все понял и исправил свои ошибки. Даже после того как имя его стало легендарным, я вправе испытывать гордость за то, что открыл в нем партизана...
Позднее он стал майором; вписал в историю боев в долине (Орьенте) героические страницы, проявил себя храбрым и умным воином, участвовал в продвижении войск в последние месяцы революционной войны.
Нас, тех, кто помнит Камило еще при жизни, больше притягивало в нем то, что было самым притягательным для всего народа Кубы: его манера поведения, характер, веселый нрав, откровенность, его постоянная готовность отдать жизнь, желание преодолевать самые большие опасности с абсолютной естественностью и простотой, без малейшего хвастовства и размышлений; и при этом он всегда оставался товарищем для всех, несмотря на то, что к концу войны он был самым блестящим партизаном из всех.
Всего через несколько месяцев после победы, когда мы еще были заняты разрушением старого порядка и лишь только начинали обсуждать необходимость нового строительства, Камило не стало.
У меня нет ни малейшего сомнения в том, что, зная, как он исправил свои первые ошибки при зарождении геррильи и превратился в лучшего среди нас, он смог бы также адаптироваться к требованиям новой эпохи и стал бы надежной опорой в формировании армии, во время организации любого учреждения, любой государственной структуры, которые были бы ему поручены.
Однако всего этого Камило уже не увидел, не участвовал и не сотрудничал во всех этих делах. Нам остается только размышлять о том, что бы он смог сделать, о том, чего стоило для нас его отсутствие в момент, когда еще не была достигнута слаженность действий всех революционных сил; тем более при той роли, которую он играл, когда своим бесспорным авторитетом во время всякого рода диспутов и передряг среди революционеров появлялся, чтобы призвать к здравому смыслу, к первостепенной важности принципов и революционного духа по сравнению с любой дискуссией.
Этот период в жизни Камило тоже неизвестен, так как история революций имеет свою значительную, скрытую часть, которая недоступна всеобщему знанию. Революции не являются абсолютно чистыми движениями; они осуществляются людьми, зарождаются в междуусобной борьбе, в столкновении амбиций и при взаимном незнании друг друга. И когда все это преодолевается, превращаясь в этап истории, в той или иной степени — заслуженно или нет — затушевывается и исчезает (подчеркнуто нами. — Ю.Г.).
Наша история также полна такого взаимного непонимания, изобилует примерами борьбы, порою очень острой; полна незнания о нас самих, и, как результат — недоверия, групповщины, борьбы между группами при одновременной работе в их среде представителей реакции. Здесь тоже мы имеем великие и неизвестные многим усилия Камило, который был явным фактором единства.
Сегодня можно говорить обо всем этом, потому что это — прошлое, потому что была создана Партия, причем Партия как субъект многих ошибок подверглась чистке, перестройке и переориентации. Так как на Кубе достигнуто новое единство на базе существования единственного и общего врага, каковым является империализм, можно теперь говорить о том этапе, одном из трудных этапов Революции, на котором многие неизвестные или малоизвестные люди играли важнейшую роль.
Сегодня мы полностью связаны с социалистическим миром, все более мощным и энергичным: мы находимся в нем, пребывая в окопах передней линии, но у него много окопов против империализма позади нас и с флангов. Имеется блок неприсоединившихся государств, готовый осудить империализм и поддержать Кубу. Сегодня все иначе, намного легче, когда враг различим, и весь народ его хорошо видит. В те первые годы борьбы были необходимы люди, которые не имели ни малейших личных амбиций, люди, которые бы были чисты и преданны революционной задаче.
К их числу относится Камило. И таких мало!
Все мы, по крайней мере, большинство, слегка грешили рассказами о той эпохе, о разногласиях, недоверии, иногда о нечистоплотных методах, использовавшихся в целях, которые мы считали очень справедливыми, но которые по форме были некорректны. И нельзя сказать, чтобы Камило прибегал к ним.
Конечно, можно подумать, что коль скоро Камило нет в живых, о нем как о мертвом говорят в особой форме. И, естественно, если бы Камило был жив и находился среди нас, чувства и даже элементарное стеснение нам помешали бы говорить о таких вещах, как эти, хотя они абсолютно правдивы.
Таково значение для нас Камило. Трудно вам все это выразить, ибо объяснять достоинства товарища, чем он дорог внутренне для каждого, кто имел то или иное место в революционной борьбе и в период строительства, — действительно трудно. Но мне хотелось просто обратить ваше внимание, пусть даже в личном плане, на то значение, какое имеет для меня, для многих из нас Камило.
Хочу выразить уверенность в том, что вопрос Фиделя: «На правильном ли я пути?», обращенный им к Камило в Военном городке в первый день по прибытии в Гавану, был неслучаен. Это был вопрос к человеку, пользовавшемуся абсолютным доверием Фиделя. Доверие и веры, которые он испытывал к Камило, быть может, он не испытывал ни к кому из нас.
И потому подобный вопрос — это символ того, что означал для нас Камило. Пройдет много лет, нас ожидает много борьбы, наше растущее изо дня в день значение приведет к тому, что история будет писаться с другими перспективами. И те два года борьбы в Сьерре, и тот первый год революционной деятельности Камило станут, может быть, небольшими штрихами в истории нашей и всемирной Революции.
Но какими бы ни были эти штрихи, каким бы неприкрашенным ни был комментарий и малая важность, с какой будут оценивать в будущем эту войну мелких стычек группы людей, основным достоинством которых было наличие у них веры, в этих скупых строках обязательно должно присутствовать имя Камило. Потому что, если даже считать его участие сравнительно недолгим, а с течением лет оно станет еще более незаметным по времени, его действия, влияние на людей, имевших счастье участвовать во всей этой серии событий, его деятельность были огромными.