Высший пилотаж

Выходит, она, Мария Колосова, — старая.

Старая дева.

И возможно, виновато в этом то самое созвездие Девы, под которым ее угораздило родиться.

— Девушка, извините, что это у вас за сорт помидоров? — По-дачному одетый мужчина присел рядом с ней на скамью электрички.

— «Миссисипи», — сухо ответила Маша, заметив, что он с большим любопытством разглядывает ее ноги, нежели рассаду.

— Это, наверное, для открытого грунта?

— Для любого, — буркнула она и отвернулась к окну, давая понять, что к беседе не расположена. Юбку натянула пониже на колени, да еще положила сверху развернутую газету.

— Извините, — пробормотал разочарованный попутчик и удалился в конец вагона.

Вот и хорошо. Все они, мужчины, одинаковы. Все хотят от девушки только одного... того самого, чего Маша так панически боится.

А почему боится — и сама не поймет.

Мужчинам она, бесспорно, нравится. На них производит впечатление ее тоненькая пропорциональная фигурка, необычное сочетание длинных пшеничных волос, заплетенных в толстую косу, и ярких карих глаз. И они принимаются ухаживать.

Пока отношения остаются возвышенно-платоническими, Маше это может нравиться, особенно если кавалер умен. Но едва доходит до интима — все обрывается у нее внутри, точно она вот-вот сорвется с головокружительной высоты и рухнет в бездну. Ее охватывают стыд, брезгливость... Нет, все эти слова неточны, то жуткое чувство просто не поддается описанию.

И она обрывает контакт.

А так как сильный пол по преимуществу нетерпелив, то все ее знакомства с мужчинами оказываются кратковременными. А жаль. Ей так хотелось бы иметь настоящего друга!

Уже много лет Маша пытается разобраться, в чем же причина, и никак это у нее не получается.

Однажды она взяла лист бумаги, чтобы письменно изложить свои сомнения и соображения по этому поводу. Может быть, так окажется нагляднее? Разделила листок пополам. Слева написала: «Вывод первый. Все мужчины — скоты». Справа — «Вывод второй. Мужчины ведут себя естественно. Это я неполноценная».

Первый вывод напрочь перечеркивался вторым, и наоборот. Который из них верен? Может, оба? Словом, никакой ясности.

Ее даже посещала мысль, не обратиться ли к психиатру или сексопатологу. Конечно, это позор: все рассказать как на духу постороннему человеку, вывернуться перед ним наизнанку. Однако не большему ли позору она постоянно рискует подвергнуться, продолжая жить по-прежнему? А тут все-таки есть надежда, что медики помогут.

Останавливало то, что врачи этих специальностей в большинстве своем... тоже мужчины. Вдруг и они на нее положат глаз и захотят от Маши... все того же?

Замкнутый круг, из которого нет выхода. И бродит по этому кругу Мария Колосова день за днем, месяц за месяцем. Уже целых двадцать шесть лет.

Даже рельсы пригородной электрички, в которой Маша едет нынче вечером в поселок «Солнечный», словно проложены вдоль той же самой нескончаемой окружности.

Невдомек Марии, что не далее как завтра одно неожиданное событие разорвет эту утомительную цикличность.

Принесет оно облегчение или катастрофу? Посмотрим.

Завтра наступит тридцатое мая, суббота.

Дачный поселок «Солнечный» принадлежал Академии наук. Нет, Маша не имела отношения ни к академии, ни к большой науке. Зато крупным ученым был ее покойный отец: имя Николая Константиновича Колосова даже оказалось внесено в университетские учебники физики.

Веселый теремок с резной верандой и разноцветными стеклами, окруженный шестью сотками плодородной земли, был отцовским наследством.

Отца девушка почти не знала: он ушел из семьи, когда она была еще совсем крошкой. И поэтому, когда два года назад сообщили о его смерти, она практически не испытала горечи от потери близкого человека. Ведь близкий — это тот, кто близко, или тот, кто тебе близок.

Мама тогда, помнится, сощурилась мстительно:

— Вот! Я его предупреждала, что наш развод добром не кончится! Не послушал. Хлопнул дверью, испарился. Свободолюбец. За что боролся, на то и напоролся: «безвременная кончина».

— Мамочка, ну что ты, — обняла ее Маша. — К чему теперь прошлые обиды вспоминать? Расстались-то вы давным-давно.

— Давно, и что из этого? А, тебе не понять! — Наталья Петровна тряхнула стриженой седеющей головой и ушла к себе в комнату. Просидела там весь вечер одна, не выходя к ужину и не зажигая света.

Отзвучала торжественная панихида, отшумели устроенные коллегами отца поминки, а на девятый день их тесную хрущевку посетил бородатый доктор наук, друг покойного.

Гость сообщил, что отныне Маша — владелица дачи, которую Николай Константинович несколько лет строил собственными руками специально для дочери.

— Он очень любил вас, маленькая Мария.

— Меня? Но мы даже не виделись.

— Любил, представьте себе. Я-то знаю.

Только увидев домик воочию, девушка поверила, что это действительно правда. Такая красота просто не могла быть выстроена без любви, причем любви именно к дочурке.

Сразу бросалось в глаза, что в этом архитектурном сооружении нет ничего мужского. Оно было рассчитано либо на женщину, либо на ребенка. Игрушечный теремок. Пряничный домик. Сказочная избушка.

Дачка выглядела аккуратненькой, маленькой и компактной, несмотря на то что имела два этажа.

Резные наличники и ставенки с объемными изображениями чудных фольклорных существ вроде птицы сирин с женским лицом или широко улыбающегося доброго Серого Волка. Как потом выяснилось, Николай Константинович не нанимал мастеров, а делал все это своими руками, по собственным эскизам.

В рамы с мелким переплетением вставлены стекла всех цветов радуги. Солнце движется, делая игру света живой и переменчивой. Опять же детская игрушка, калейдоскоп.

В горенке — иначе эту комнату не назовешь — большая печь, украшенная узорчатыми изразцами. Скоро в поселок обещают провести газовое отопление, но Маша решила, что все равно будет всегда разжигать этот веселый очаг.

Особенно девушку порадовало наличие погребка. Как всякая Дева, она была запаслива: здесь она сможет хранить выращенный урожай, законсервированные овощи, варенье. Но погреб представлял собою нечто большее, нежели просто утилитарный подвал: это было маленькое произведение искусства, загадочная пещера Аладдина. Лишенный окон, подпол освещался замысловатыми светильниками, и даже столбы, поддерживающие строение, оказались выполнены в виде забавных человечков — эдаких подземных гномов. Гномов-атлантов.

Освоившись на даче, Маша испытала особенное чувство: как будто она не потеряла, а, наоборот, обрела отца. Защитника, заступника.

Дом, стоящий на самой окраине поселка, на границе с люпиновыми лугами, стал для нее убежищем и утешением. В нем ей было тепло: как ее телу благодаря печке, так и душе благодаря вложенной в каждую мелочь нежности.

Здесь Маша впервые с младенческого возраста произнесла вслух слово «папа». Правда, этого никто не слышал. Такое не предназначено для чужих ушей.

Наталья Петровна принципиально не приезжала сюда ни разу, и Маша никогда не делилась с матерью своими ощущениями. Знала, что та всю жизнь хранит обиду на бросившего ее мужа...

Итак, вечером в пятницу Маша поднялась по ступенькам резного крылечка и, отпирая навесной замок, произнесла фразу, ставшую для нее привычной:

— Здравствуй, папа!

Это означало: здравствуй, душистый весенний воздух; приветствую тебя, мой милый дом; добрый вечер, уединение, покой и уют!

Было ясно и тихо. Ничто не предвещало бурного дня.

В темноте, когда печная заслонка открыта, а дрова еще не прогорели, когда пламя поет свою азартную песню и по стенам горенки скачут красноватые блики, не так бросается в глаза, сколь скромно, даже скудно внутреннее убранство дома.

Николай Константинович не успел завезти сюда новую, в стиле всего строения, мебель, а у Маши не было средств для ее покупки. Собственно говоря, никакой обстановки тут и не имелось, кроме перекошенного шкафчика, да старенького диванчика, обитого выцветшим шелком, да большой шахматной доски, покоящейся на стопках пожелтевших рукописей и выполняющей роль кухонного стола.