Шолохов

«Люди Красной армии». Шолохов начал с рассказа о разведчике с интересным вводом в тему — герой очерка говорит автору очерка: «Первый раз вижу живого писателя. Читал ваши книги…» От Шолохова шло: «Я с не меньшим интересом смотрю на человека, шестнадцать раз ходившего в тыл к немцам… Он сутуловат и длиннорук. Улыбается редко, но как-то по-детски… Внимание мое привлекают его ладони: они сплошь покрыты свежими и зарубцевавшимися ссадинами. Догадываюсь: это оттого, что ему много приходится ползать по земле… Он неторопливо рассказывает, время от времени перекусывая крепкими зубами сорванный стебелек травы…»

Шолохова познакомили с радиоперехватом — в обзоре главной фашистской газеты «Фелькишер Беобахтер» прочитал: «Великий час пробил: исход восточной кампании решен… Военный конец большевизма!»

Страна в эти дни читала шолоховское воодушевляющее слово: «Какие бы тяжкие испытания ни пришлось перенести нашей Родине, она непобедима. Непобедима потому, что на защиту ее встали миллионы простых, скромных и мужественных сынов, не щадящих в борьбе с коричневым врагом ни крови, ни самой жизни».

Он на Западном фронте, но каждое утро впивается в сводки Информбюро, чтобы узнать — как дела на Южном направлении, быть ли надежной обороне? К концу сентября наши отступали и там тоже — немецкая группа «Юг» уже на подступах к Таганрогу и Ворошиловграду. Донщина рядом. В конце октября 1941-го в Ростове объявили о создании городского комитета обороны.

Стал известен приказ Гитлера: «Создана наконец предпосылка к последнему огромному удару, который еще до наступления зимы должен привести к уничтожению врага…»

Шолохов помнил казачье присловье: хочет взять, а не хотят дать. Но и бодрячком не был. В будущем военном романе появится прямое, солдатское: «Вон куда он нас допятил, немец… Стыд и ужас подумать, куда он нас допятил, сукин сын!»

В редакции ему рассказали, что в Америке один влиятельный журнал провел анкету среди литературных критиков — «Назовите лучшую книгу, изданную в США за июль — сентябрь». Пятнадцать назвали «Тихий Дон». Один критик добавил: «Шолоховский роман показывает, против чего (и кого) пошел Гитлер…»

Дополнение. В ноябре, когда Москва оказалась под угрозой падения, Сталин позвонил по прямому проводу из Кремля Жукову в его фронтовой штаб с неотступным вопросом: «Вы уверены, что мы удержим Москву?! Я спрашиваю вас это с болью в душе. Говорите честно, как коммунист».

Ответить ему мог и Шолохов. Он распознал в своем народе то, что переложил на бумагу столь проникновенно: «Жертвы, принесенные во имя спасения Родины, не убавили наших сил, а горечь незабываемых утрат не принизила нашего духа…»

Как раз в это зимнее время (а установилась уже жестокая зима) в дневнике генерал-фельдмаршала фон Бока появилась запись: «Представление, будто противник перед фронтом группы армий („Центр“. — В. О.) был „разгромлен“, как показывают бои за последние 14 дней, — галлюцинация».

Свидетельства друга Лугового

Октябрь. Редактор Ортенберг подписал приказ с именем военного корреспондента М. А. Шолохова — быть на Южном фронте. И разрешил короткую командировку на Дон — эвакуировать семью.

Шолохов побывал дома двумя наездами. Сначала оповестил семью об отъезде. Потом на машине умчался в Ростов, в штаб фронта. Затем снова в Вёшки — за семьей.

…Сборы к отъезду. Брат жены отказался уезжать — готовился стать партизаном. Маму уговаривали долго, она все никак не соглашалась: помру на родной земле, не хочу бросать на произвол судьбы ни дом, ни скотину.

Что взять с собой? Главное богатство — рукописи двух романов и переписку — уложили в ящик и закопали в сарае. Еще в одной яме схоронили охотничьи ружья.

О тех днях остались воспоминания райкомовца Петра Лугового. И о том, что Шолохов подарил ему свою фотографию с такой надписью: «За товарищество, за дружбу, которая в огне не горит и в воде не тонет. За нашу встречу и за нашу победу над окаянным фашизмом! Твой Шолохов. 11 октября 1941 г…».

И о том, как чуть не погибли: «Шолохов поехал в штаб Южного фронта, в дорогу он взял меня, мне нужно было в обком, нас обстреливали с воздуха немецкие самолеты, бороздившие небо над Каменском. Уцелели мы каким-то чудом, одна очередь прошла прямо над головой, вторая — слева, разбив боковое стекло, третья — справа, в 20–30 сантиметрах от машины…»

Запомнил Луговой и то, каким был Шолохов в качестве военного корреспондента: «Беседовал с военнопленными немцами, ездил на передовую. В этих поездках Шолохов простыл, заболел и был помещен в госпиталь. Откуда скоро вернулся, заявив, что, когда идет война, ему нужно работать».

Осталась запись и самого Шолохова о встречах с пленными; она интересна как «кухня» журналистской профессии: «Немец. 24 года. Фриц Нуль 274 т 94 тд 26. 12 Урож. Кельна, ефрейтор, в армии с февр. 1940 г., был во Франции 3 м-ца, отец рабочий. Небольш. роста, круглолиц. Черные глаза, полуофицерские брюки, почти красив, узкоплеч. Сапоги, шерстяные носки и бумажные (обычно имеют портянки парусинов., носки), папиросы немецкие по 6 штук».

15 октября Шолохов привез семью в волжскую слободу Николаевскую. Разыскал дорогу в райком — секретарю запомнилось: «Ранним утром ко мне в кабинет зашел невысокого роста военный с четырьмя „шпалами“ в петлицах, в длинной кавалерийской шинели, серой шапке-ушанке. Представился: „Полковой комиссар Шолохов“. В первую очередь конечно же поделился мыслями о положении на фронте. Фашисты рвались к Москве. Михаил Александрович сказал: „Лезут гады, как саранча. Но ничего, остановим. Должны остановить“».

Секретарь райкома уговорил Шолохова выступить перед курсантами местного военного училища; они уходили на фронт.

Шолохов двадцать лет не знал, что его «Тихий Дон» тоже способствовал победам как раз в это близкое к катастрофе время, да где — за рубежом. В 1961-м ростовский шолоховед Константин Прийма получил письмо из Болгарии, от одного из героев этого романа — командующего повстанческой армией на Дону Павла Кудинова, с 1920-го эмигранта. В нем было такое признание от имени тех, кого фашисты вербовали в спецдивизии: «Те казаки, кто читал роман М. Шолохова, как Откровение Иоанна, кто рыдал над его страницами и рвал свои седые волосы (а таких было тысячи), — эти люди в 1941 году воевать против Советской России не могли…»

Многие мысли романа стали созвучны воюющим в эту лихую для родины годину; они натыкались на такие в нем речения, которые сами в душу просились: «Помните одно: хочешь быть живым, из смертного боя целым выйтить — надо человечью правду блюсть» (Кн. 1, ч. 3, гл. VI) или — «Поднявши меч браный от меча да погибнет. Истинно» (Кн. 3, ч. 6, гл. XLVI).

Было и утешающее для тех, кто в тылу получал скорбные похоронки: «Травой зарастают могилы — давностью зарастает боль. Ветер зализал следы ушедших — время залижет и кровяную боль, и память тех, кто не дождался родимых и не дождется, потому что коротка человеческая жизнь и не много всем нам суждено истоптать травы…» (Кн. 2, ч. 5, гл. I).

…Военные будни. Украинский поэт Андрей Малышко запомнил свою встречу с Шолоховым как раз в то время, когда немцы уверовали, что Москве «капут»: «Поздним вечером в номере гостиницы „Москва“, где мы тогда сидели, зазвонил телефон. Звонил Михаил Шолохов, возвратившийся из кавалерийского корпуса Белова. Через полчаса он и сам явился в белом фронтовом кожушке и в шапке ушанке, уставший, но очень подвижный, разговорчивый. Когда он здоровался, я увидел его большие синие мудрые глаза, которые, казалось, смотрели прямо в душу. На ужин у нас были холодная картошка в „мундире“, немного хлеба, кусочек сахара и кипяток, который мы именовали чаем. Михаил Александрович сел с нами за стол и вытащил из своей походной сумки еще банку каких-то консервов — так что ужин вышел на славу». Не забыл, что звучала поэзия: «Я читал стихи из книги „Украина моя“, в которой вспоминается и седой Днепр, и вся наша Родина, что страдала и горела тогда в огне».