Шолохов

Шолохов мог примерить этот монолог на себя. Нет, даже в своей писательской юности он не соблазнился модой и не порвал с классическими традициями — с реализмом.

— Он (писатель) должен знать теорию Маркса и Ленина, — продолжил Сталин, — но должен знать и жизнь. Художник прежде всего должен правдиво показывать жизнь. А если он правдиво будет показывать нашу жизнь, то в ней он не может не заметить, не показать того, что ведет ее к социализму. Это и будет социалистическим искусством. Это и будет социалистическим реализмом.

Вот какое — стратегическое на многие десятилетия — наставление.

Шолохов порой в речах и статьях на злобу дня употреблял это трудно произносимое словосочетание «социалистический реализм». Однако проницательные читатели и не думали числить «Тихий Дон» по разряду этого самого «соцреализма». Знали: роман — великолепный образец истинного реализма без всяких толкований.

Шолохов, вероятно, удивился: «Поднятая целина» никак не прозвучала на этой встрече. Ни Сталин, ни Горький, ни остальные — что друзья, что враги — не сказали о романе ни слова. Странно.

Совсем уже опустился вечер… Покидали дом Горького гости. Сначала вождь и окружение. Потом, неохотно, братья-писатели: не утихли всплески от услышанного и посуленного, да и не все было выпито… Шолохов исчез, как мы уже знаем, раньше всех.

…«Страхопущание» приближалось от Сталина неукротимо и вошло в жизнь страны прочно с середины этого десятилетия. Обрушилось оно и на участников встречи — почти каждый четвертый ее участник погиб в лагере или был расстрелян.

Была и еще одна жертва той встречи: после сталинского суждения о Мелехове этот персонаж по воле критиков чаще всего проходил только по одной статье: враг! Для творческой логики романа такая трактовка притушевывала правду революции. Двойственным было и восприятие у читателей: одно входило в души со страниц романа — иное вдалбливали учителя, журналисты, пропагандисты и ретивая рать конъюнктурщиков в звании шолоховедов.

«Правда» и все другие газеты и журналы ничего не сообщили о встрече. Уже вторая такая встреча прошла как бы засекреченной.

И еще одна загадка: отчего Шолохов нигде не описал эту свою встречу со Сталиным?

Горький продолжал собирать у себя дома зачинателей нового Союза писателей. И по-прежнему привечал Шолохова. Леонид Леонов впечатляюще рассказывал: «Длинный стол. Накурено. Дым стоял слоями, стол кажется поэтому еще длиннее. На том конце Горький с Шолоховым…»

…Заканчивался 1932 год. Шолохову было что вспоминать, то радуясь, то огорчаясь.

Случился повод рассказать ему о своем житье-бытье Викентию Викентьевичу Вересаеву, почтеннейшему старцу, начавшему писать задолго до революции. Шолохов прослышал о его мнении: «„Поднятая целина“ — это полуправда». И решил с ним познакомиться, узнать из первых уст, чем вызвана такая оценка, может, и поспорить.

От той встречи — состоялась-таки — в дневнике Вересаева осталось огромной ценности свидетельство. Пусть и кратко, но записан шолоховский рассказ о том, как ему довелось рассказать Сталину об ужасах коллективизации: Сталин слушал молча, а потом неожиданно, не сказав в ответ и слова, встал и вышел.

К концу года Шолохову становится не до литературы. Беда все стремительнее надвигалась на Дон. Голодомор! Вёшенец предчувствовал беду. Год назад в статье «За перестройку» он предупреждал и о засухе, и о том, что «часть колхозов грешила против качества», и даже о том, что донской колхозник не заинтересован в труде, ибо плохо — несправедливо — он оплачивается. А затем обратился, напомню, с письмом к Сталину.

Каково же мнение вождя о результативности колхозов? Шолохов мог бы получить в январе следующего года ответ на свою критику — своеобразный — в докладе Сталина «Итоги первой пятилетки»: «Я, к сожалению, не могу сейчас остановиться на недостатках и ошибках, так как эти рамки порученного мне итогового доклада не дают для этого простора». Странно, что по обыкновению не «остановился» на недостатках. Но это факт. И это, догадываюсь, не случайность, не «рамки». Сталин редко просчитывался. Он сознательно умалчивал о недостатках и ошибках.

Что думал Шолохов о результативности колхозов? В конце его статьи дан вывод: только что созданная колхозная система нуждается — уже! — в перестройке. Вот как это изложено: «Нужно крепко драться за перестройку колхозного хозяйства. Нужно так хозяйствовать, чтобы давать стране в достаточном количестве не только хлеб, но и мясо, и шерсть, и даже строевую донскую лошадь, и тем самым увеличить благосостояние колхозов. Данные для этого есть, надо их только осуществить».

…К концу год. Зима пришла на Дон и смерть за собой пригласила. Как ни читай газеты, как ни вникай в речи Сталина — о голоде-голодоморе ни слова.

Партия сообщала о победах и свершениях. И они были — одновременно с тем, что несколько миллионов человек обречены на вымирание.

Шолохов свидетель и достижений, и горя. Может быть, поэтому ни одно его произведение не одномерно. Газеты сообщают в ноябре-декабре 1932 года:

Харьковский тракторный завод к 7 ноября выпустил не 1690 машин, а 1820…

Киев рапортует о первом в СССР сварочном котле («лучший в мире»)…

Построены тепловоз «Иосиф Сталин», первый советский электровоз и первый советский локомотив в 500 лошадиных сил…

Появились первые образцы советского телевизора и легковой автомашины…

Дополнение. Шолохов уловил противоречия в сталинских установках для писателей. В канун той встречи в доме Горького вождь провел еще одну встречу с писателями-коммунистами. Там порой высказывал то, что можно расценить как партийную ересь:

«Монополия в литературе одной группы ничего хорошего не принесет…»;

«Цель у нас одна: строительство социализма. Конечно, этим не снимается и не уничтожается все многообразие форм и оттенков литературного творчества. Только при социализме, только у нас могут и должны расти и расширяться самые разнообразные формы искусства; вся полнота и многогранность форм; все многообразие оттенков всякого рода творчества…»;

«Почему вы требуете от беспартийного писателя обязательного знания законов диалектики?.. Толстой, Сервантес, Шекспир не были диалектиками, но это не помешало быть им большими художниками…»;

«Литературному мастерству можно учиться и у контрреволюционных писателей — мастеров художественного слова…»

Одно вождя «оправдывает» — эти его антисоцреализмовские откровения в жизни не проявлялись.

Квачи и кадильницы

У Шолохова радость. Из Москвы сообщили, что ГИХЛ вызвалось на следующий год переиздать «Поднятую целину» в сериях «Книгу социалистической деревне» и «Дешевая библиотека ОГИЗа». Редактором стал Юрий Лукин (с того времени у них сложилась дружба на всю жизнь).

В типографии книга пребывала всего 16 дней. Может быть, сказалось то, что тираж был мал — всего 50 тысяч. Истинно мал, ибо в стране к этому времени насчитывалось более 200 тысяч колхозов и около пяти тысяч совхозов. Странно — такой тираж не очень-то соответствовал той бравурно-восторженной оценке книги, которую она получила от правдиста Карла Радека.

Не стала «Поднятая целина» настольной книгой советского крестьянства и партактива в деревне. Шолохов мог узнать: брошюра Радека о Сталине издана тиражом 225 тысяч экземпляров.

Третье издание «Поднятой целины» выделялось не только впервые помещенной на обложке картинкой — трактор-фордзон в борозде и молодой тракторист с поднятой в приветствии рукой (соблазны для покупателя). В книге появилось обращение: «Издательство и автор обращаются ко всем читателям с просьбой о присылке отзывов на эту книгу. Если производится коллективное обсуждение — желательно получить протоколы, резолюции и т. д.».

И в самом деле пошли отзывы. Только — вот удивление — не было никакого единодушия.

Писатель догадывался, что роман заталкивают в прокрустово ложе политических пристрастий. В январе 1933 года высказался «Бюллетень ГИХЛ», который снабжает советами-рекомендациями библиотекарей, книготорговцев, учителей и преподавателей, партработников, агитаторов и пропагандистов, журналистов, то есть профессионалов чтения. Явно по лекалу Радека сконструирована бюллетенем инструкция, как читать роман: «Автор „Тихого Дона“ выступает с первым звеном новой эпопеи о героической борьбе за колхозы в станицах Северного Кавказа».