Казанова

Прибыв в Венецию, он первым делом бросился к своему покровителю Дандоло. Старик обнял его, а потом долго расспрашивал, внимательно слушая его рассказ. Когда они наконец распрощались, Казанова отправился домой: Дзагури предоставил в его распоряжение принадлежавший ему дом. Переступив порог своего нового жилища, Казанова расчувствовался: наконец-то он дождался наисчастливейшего дня в своей жизни. В ту минуту он думал так совершенно искренне. Обустроившись, Казанова отправился во Дворец дожей, где заседали инквизиторы: он чувствовал себя обязанным лично выразить свою признательность. Произнося благодарственную речь, он даже повинился в своем побеге из Пьомби, заявив, что был неправ: его непременно вскорости оправдали бы, ибо никаких преступлений он не совершал. Его благосклонно выслушали, а затем пригласили на обед, во время которого он, разомлев, подробно рассказал о своем побеге из Пьомби. И хотя история эта была известна уже, по крайней мере, половине Европы, хотя случилась она много лет назад, сотрапезники слушали, затаив дыхание и восхищаясь изобретательностью и целеустремленностью героя. Рассказчик был доволен: ему внимали патриции и сенаторы, а именно их благоволения он теперь добивался. Когда-то ему, актерскому сыну, благодаря дерзости и недюжинным талантам удалось завоевать этот город, стать вхожим в лучшие его гостиные, и теперь он хотел повторить сей подвиг, полагая, что сделать это будет легче: надобно только отыскать прежние связи, нащупать нужную ниточку.

К сожалению, время нельзя повернуть вспять. Его приемный отец Брагадин, всегда поддерживавший его своими влиятельными связями и цехинами, умер, разоренный Казановой. Никогда не отказывая ему ни в деньгах, ни в протекции, патриций постепенно снискал себе дурную славу и оставил после себя одни долги. Барбаро тоже умер, а влияние престарелого Дандоло постепенно сходило на нет. Дзагури, который был моложе Дандоло и которому было что терять, не был расположен к постоянной поддержке Авантюриста, памятуя о его неприятностях с полицией разных государств. Женщины, способствовавшие в свое время возвышению Казановы, искали теперь иных любовников. Не утратив ни шарма, ни обаяния, ни остроумия, Соблазнитель более не был молод. Он по-прежнему точно знал, когда следует говорить комплимент, когда приложиться к ручке, когда сорвать нежный поцелуй, а когда пригласить на ужин. Он прекрасно танцевал, великолепно одевался, превосходно разбирался в модных нарядах, как мужских, так и женских, был готов говорить на любые темы, исторгая фейерверк познаний в самых различных областях человеческих знаний. Но он более не был молод. Пытаясь компенсировать наступление старости ярким платьем и удвоенной говорливостью, он вызывал в лучшем случае жалость, а в худшем — насмешку. Тем более что тело его все чаще отказывалось повиноваться его воле. Оставался последний способ — деньги, но их у него не было. Никогда не пытаясь откладывать на черный день, не задумываясь о дне завтрашнем, он очутился в поистине безвыходном положении, и если бы не крохи, оставленные ему Барбаро и выделяемые Дандоло, ему пришлось бы голодать. К счастью, у него было где жить. Даже поправить дела свои игрой — как было ему привычно — он не мог, ибо за два месяца до его приезда закрыли игорные залы Ридотто, где можно было играть, не снимая маски. Конечно, другие заведения, где стояли столы, покрытые зеленым сукном, оставались, однако посещать их он не решался, сознавая, что находится под бдительным оком инквизиции.

Не имея более ни кошелька с цехинами Брагадина, ни безграничного кредита у д’Юрфе, Казанова столкнулся с пренеприятнейшей проблемой: где брать средства к существованию, тем более что существовать он привык на широкую ногу. Единственным, хотя и не слишком привлекавшим его способом добывания денег была работа, ибо иные способы получения денег (то есть разновидности «благородного мошенничества») в Венеции были для него под запретом. Для начала Казанове предложили вести хронику венецианских событий, но он отказался: платить либо не собирались вовсе, либо не сразу. Затем ландграф Гессен-Кассельский попросил его занять место его личного представителя в Венеции, посулив щедрое вознаграждение. К сожалению, пришлось отказаться: власти Республики косо смотрели на своих граждан, служивших иностранным государям. Попытавшись предложить свои услуги, он везде получил отказ: слухи о его похождениях, неприятностях с полицией и принадлежности к масонам исправно доходили до Венеции, и не только власти, но и многие сограждане поглядывали на него с опаской. Тогда он решил попробовать зарабатывать на жизнь пером и талантом и принялся делать комментированный перевод «Илиады». Ему удалось заручиться поддержкой трехсот тридцати девяти подписчиков, и в 1775 году он издал первый том перевода. Однако дохода, на который рассчитывал Казанова, издание не принесло, равно как и публикация двух томов «Истории польской смуты», и его вновь стали посещать мысли о необходимости найти место. Издание третьего тома также не обогатило его.

Работу Казанова нашел у своих давних врагов-инквизиторов, предложивших ему должность штатного осведомителя. Пересилив себя, Казанова согласился. Чтобы подписывать отчеты, он взял себе псевдоним: Антонио Пратолини. По мнению казановистов, Авантюристу пришлось занять столь незавидное место не столько из-за нужды в деньгах, сколько от острого, давно мучившего его желания обрести наконец ощущение безопасности, почувствовать себя защищенным, негонимым. Прощенный, он вернулся в родной город, но следом на крыльях молвы примчалась и его дурная слава. Оказавшись под жестким надзором властей, он в полной мере почувствовал, как прошлое довлеет над ним. Никто не считал его преступником, однако говорили о нем разное. К тому же недавно в Венеции была раскрыта запрещенная по тем временам масонская ложа, среди членов которой оказалось много знатных патрициев. Обнаружил существование этой ложи старый знакомец Казановы, Джанбаттиста Мануцци, отец того самого графа Мануцци, с которым Казанова смертельно разругался в Мадриде и помирился в Риме. Молодой Мануцци, несомненно, знал о принадлежности Авантюриста к вольным каменщикам и вполне мог сообщить об этом отцу, по-прежнему служившему осведомителем, а тот, в свою очередь, рассказать об этом своим начальникам. Следовательно, власти имели основания подозревать Казанову в тайных сношениях с местными масонами, то есть с людьми, занимавшимися противозаконной деятельностью, а возможно, и в стремлении восстановить разгромленную ложу. И вот, руководствуясь пословицей, бывшей в ходу еще у римлян: «Ворон ворону глаз не выклюет», Казанова принял предложение инквизиторов: он хотел обезопасить себя от любых подозрений.

В департаменте, кроме Казановы, состояли еще трое. В их обязанности входило все замечать и составлять отчеты обо всех нарушениях порядка. Отчеты писали о разном: о подозреваемых в шпионаже и в государственной измене, об изменявших женам и об оскорблявших общественную нравственность, об авторах непристойных стихов и богохульниках. Решения и меры на основании этих отчетов принимали начальники-инквизиторы. Все, что соглядатаи узнавали на службе, они были обязаны хранить в глубокой тайне; нарушителей ожидало суровое наказание, поэтому таковых не было. Возможно, поэтому о периоде службы Казановы в департаменте инквизиции известно немного, и в основном из косвенных источников.

Серьезных поручений Авантюристу не давали, памятуя о его прошлом. Ему было поручено наблюдать за нравами и время от времени исполнять роль цензора новых книг и спектаклей. Первый гневный отчет Казановы был направлен против роскоши, разврата, проституции и той легкости, с которой церковь стала соглашаться на разводы. Последнее явление он приписывал коррумпированности священнослужителей, готовых развести супругов из-за любого пустяка, лишь бы получить обещанную плату. В сущности, он лицемерно хулил ту жизнь, которой всегда жил сам, неизменно получая от нее удовольствие. Пожалуй, только развод возмущал его искренне, Ибо сам он всегда был сторонником брака, полагая сей институт наилучшим способом устройства женской судьбы. При этом супружескую верность он вовсе не почитал обязательной. Панегирик нравственности в устах (и под пером) Казановы звучал насмешкой; все понимали, что, отрекаясь от прошлого, Авантюрист пытается упрочить свое нынешнее, весьма шаткое положение. В искренность его, разумеется, не верил никто.