Шарлотта Корде

По привычке Шарлотта проснулась рано утром и отправилась гулять по городу. Она вполне могла дойти до Тюильри, дабы своими глазами взглянуть на цитадель, скрывавшую чудовище. Но, возможно, от Деперре она уже знала, что Марат болен и редко появляется в Конвенте. Возможно, она просто бродила по улицам, размышляя, как осуществить свой замысел. Резоннее всего предположить, что она отправилась осматривать город, но оснований для такого предположения нет. Натура цельная и сосредоточенная, Шарлотта не могла позволить себе отвлекаться на мелочи, а все, что не было непосредственно связано с целью ее приезда, сейчас не имело для нее никакого значения.

К десяти она вернулась в гостиницу, вскоре пришел Деперре, и они отправились в министерство, на улицу Нев-де-Пти-Шан. Гара был занят, и им сообщили, что принимать он начнет только после восьми вечера. Неудача огорчила обоих. По дороге в гостиницу (Деперре вызвался проводить «гостью столицы») депутат, поразмыслив, сказал Шарлотте, что готов еще раз пойти с ней к министру, но ему кажется, что усилия их будут напрасны, ибо у мадемуазель Корде нет письменной доверенности от мадемуазель Форбен, и потому она не вправе официально хлопотать по делу подруги. Шарлотта попыталась еще раз убедить Деперре покинуть Париж, но тот, подозрительно взглянув на нее, сказал, что не намерен покидать Конвент, куда его избрал народ.

Во второй половине дня Деперре зашел к Шарлотте — сообщить, что по приказанию Конвента бумаги его опечатаны, он сам под подозрением, а потому не в силах помочь мадемуазель Корде; теперь знакомство с ним может лишь повредить ей. Деперре не знал, что про себя Шарлотта думала то же самое, но в отличие от Деперре не могла открыться ему, а потому, встревожившись, вновь принялась уговаривать депутата уехать. И вновь безуспешно.

Вряд ли Деперре приходил в гостиницу еще раз. Но если судить по письму, направленному гражданкой Гролье следователям из Комитета общественной безопасности после обыска, произведенного в номере у неблагонадежной постоялицы, Деперре несколько раз побывал у приезжей из Кана.

Вот это письмо гражданки Гролье:

«Означенная Корде, именуемая Мари Анной Шарлоттой, проживала в гостинице "Провиданс" на улице Вьез-Огюс-тен с одиннадцатого июля, и ее посещал мужчина ростом в пять футов четыре дюйма, волосы, брови, борода темно-русые, лоб высокий, одет в костюм светло-желтого цвета, лицо прыщеватое, полный, в треугольной шляпе, проживавший, кажется, неподалеку от Лувра, кажется, на улице Сен-Тома-дю-Лувр. Этот человек приходил к ней в гостиницу "Провиданс" четыре или пять раз.

Подпись: Луиза Гролье».

Ниже следует приписка:

«Этот человек написал три письма для той женщины, эти письма были отосланы в Кан почтой; гостиничный слуга видел, что они лежали на кровати, и переложил их на стол».

На допросе у судьи свидетельница Гролье рассказала, «что одиннадцатого числа настоящего месяца в два часа пополудни означенная Корде прибыла к ней в гостиницу в сопровождении посыльного с почтовой станции; прибыв, она попросила приготовить ей постель, чтобы она могла лечь спать; потом, подумав, она сказала рассыльному, что не станет ложиться, а пойдет в Пале-Рояль и еще на какую-то улицу, название которой свидетельница не запомнила, но, кажется, это где-то неподалеку от Лувра. Свидетельница заявила, что к указанной Корде приходил человек, которого она не знает, но помнит, что на нем был фисташкового цвета фрак. Росту в нем было пять футов четыре дюйма, лицо круглое и прыщавое, и лет ему было от сорока до сорока шести, и это все, что она может сообщить». Гражданка Гролье, которой, судя по протоколам, было двадцать шесть лет, то есть немногим больше, чем Шарлотте, не намеревалась проявлять повышенную революционную бдительность, однако быть обвиненной в пособничестве ей не хотелось.

После визита Деперре Шарлотта наверняка упрекала себя за то, что она не только привезла из Кана депутату «запрещенную литературу», но и на глазах у хозяйки гостиницы и швейцара общалась с ним. И все же почему Лоз Деперре не бежал из Парижа, пока еще была возможность? Неужели же ему, как и всем жирондистам, были присущи идеализм и вера в справедливость? И он полагал, что сможет выкрутиться? А может, его охватила апатия, которая вскоре охватит всю Францию, подавив у людей способность сопротивляться Террору?

Возможно, именно в этот день Шарлотта сердцем почувствовала, что удар, который она собиралась нанести, обернется не только против нее самой, но и против ни о чем не подозревавших людей. И возможно, именно эти мысли побудили ее написать «Обращение к французам, друзьям законов и мира», чтобы все знали: она сама, одна, не посвящая никого в свои планы, решила убить чудовище.

«Доколе, о, несчастные французы, вы будете находить удовольствие в смутах и раздорах? Слишком долго мятежники и злодеи подменяют общественные интересы собственными честолюбивыми амбициями; почему же вы, жертвы их злобы, хотите уничтожить самих себя, дабы на руинах Франции была установлена желанная им тирания?

Повсюду вспыхивают мятежи, Гора торжествует благодаря преступлению и насилию, несколько чудовищ, упившихся нашей кровью, руководят этими отвратительными заговорами… Мы готовим нашу собственную погибель с гораздо большим рвением и энергией, нежели когда-то трудились во имя завоевания свободы! О, французы, еще немного времени, и от вас останется одно лишь воспоминание!

Возмущенные департаменты движутся на Париж, огонь раздора и гражданской войны уже охватил половину этого огромного государства; однако есть еще средство потушить сей огонь, но применять его надо немедленно. И вот Марат, самый гнусный из всех злодеев, одно только имя которого вызывает перед глазами картину всяческих преступлений, пал от удара мстительного кинжала, сотрясая Гору и заставляя бледнеть Дантона, Робеспьера и их приспешников, восседающих на сем кровавом троне в окружении молний, удар которых боги, мстящие за человечество, отсрочили только для того, чтобы падение их стало еще более громогласным и устрашило всех, кто попытался бы, следуя их примеру, построить свое счастье на руинах обманутых народов!

Французы! Вы знаете своих врагов, вставайте! Вперед! И пусть на руинах Горы останутся только братья и друзья! Не знаю, сулит ли небо нам республиканское правление, но дать нам в повелители монтаньяра оно может только в порыве страшной мести… О, Франция! Твой покой зависит от исполнения законов; убивая Марата, я не нарушаю законов; осужденный вселенной, он стоит вне закона. Какой суд станет судить меня? Если я виновна, значит, был виновен и Алкид, истребляя чудовищ…

О, друзья человечества, вы не станете жалеть дикого зверя, упившегося вашей кровью, а вы, печальные аристократы, с которыми столь сурово обошлась революция, тем более не станете жалеть его, ибо у вас с ним нет ничего общего.

О, моя родина! Твои несчастья разрывают мне сердце; я могу отдать тебе только свою жизнь! И я благодарна небу, что я могу свободно распорядиться ею; никто ничего не потеряет с моей смертью; но я не последую примеру Пари[69] и не стану сама убивать себя. Я хочу, чтобы мой последний вздох принес пользу моим согражданам, чтобы моя голова, сложенная в Париже, послужила бы знаменем объединения всех друзей закона! И пусть шатающаяся Гора увидит свою погибель, написанную моей кровью! Пусть я стану последней их жертвой, и пусть отмщенный мир признает, что я оказала услугу человечеству! Но даже если на мое поведение посмотрят иначе, меня это не волнует.

69

Убийца Лепелетье де Сен-Фаржо; при аресте застрелился.

70

Вольтер. Смерть Цезаря. Акт III, сцена 2 / Пер. А. Полякова.