Шарлотта Корде

Отношения Шарлотты с религией всегда были очень личными; ее республиканский стоицизм являлся для нее своего рода верой. Период пассионарного служения Богу остался в монастырском прошлом. В Кане она сопровождала тетушку в церковь; подняв взор к куполу, она смотрела на резные замковые камни, на великолепные витражи готических окон и быстро переставала понимать, отчего у нее кружится голова — от буйства каменных узоров или от мыслей, посещавших ее под церковными сводами. Не будучи ревностной прихожанкой, она тем не менее презирала и ненавидела присягнувших священников — возможно, потому, что свобода совести у нее всегда была неотделима от гражданской свободы. И, возможно, потому, что мы обычно сочувствуем преследуемым, а великодушное сердце Шарлотты возмущал даже призрак несправедливости. Ходил слух, что незадолго до отъезда в Париж она ездила в Мениль-Имбер, чтобы тайно причаститься у тамошнего неприсягнувшего кюре… Пока Шарлотта вынашивала намерение принять постриг, христианка брала верх над римлянкой, но когда монастырь закрыли, и она лицом к лицу столкнулась с бурлящей революционной повседневностью, она стала черпать силы и искать прибежище не в церкви, а в античных республиках.

Увидев на улице ликующую толпу, молодые люди подбежали к окну, и Шарль де Турнели во весь голос закричал: «Да здравствует король!» Из-за шума его не услышали, и он, распахнув окно, собрался повторить выходку, но тут Шарлотта, схватив его за руку, спешно увела его в глубь комнаты. «Неужели вы не боитесь, что ваше проявление чувств навлечет неприятности на ваших близких? К чему такая бравада?» — укорила она его. «Но, послушайте, мадемуазель, — ответил ей молодой человек, — разве не вы только что оскорбили чувства вашего отца, вашего брата, всех здесь присутствующих, отказавшись присоединиться к здравице в честь нашего короля, чье имя дорого сердцу каждого истинного француза?» — «Мой отказ, — ответила Шарлотта, — мог повредить мне одной, а вы без всякой определенной цели только что рисковали жизнью не только собственной, но и всех, кто вас окружает».

Арманда Луайе вместе с семьей уехала в Руан, договорившись с Шарлоттой часто писать друг другу. В своих воспоминаниях мадам де Маромм утверждала, что получила от Шарлотты больше дюжины писем, из которых, к сожалению, сохранилось только два, случайно положенных в отдельную шкатулку. Ибо после сообщения об убийстве Марата некой девицей «Корде де Сент-Арман», как сначала назвали Шарлотту газеты, мать Арманды вытащила из тайника письма подруги дочери и уничтожила их. По свидетельству Арманды, в уничтоженных письмах звучали печаль, сожаления о бесполезности жизни и разочарование ходом революции. Возможно, горечь мадемуазель Корде усугублялась еще и тем, что эмиграция постепенно забирала молодых людей, среди которых она смогла бы отыскать себе друга сердца. «Снедаемая потребностью любить, внушая и чувствуя иногда самые первые симптомы любви, она вследствие осторожности, зависимости и бедности всегда удерживалась от окончательного признания; она разрывала свое сердце, чтобы уничтожить узы, которые смогли бы связать ее. Ее любовь, отвергнутая таким образом рассудком и судьбой, изменила не свойство свое, а идеал. Она превратилась в смутную, но горячую преданность мечте об общем благе. Ее сердце было слишком обширно для того, чтобы вмещать в себя только одно личное счастье. Она хотела вместить в нем счастье целого народа. Страсть, которую она питала бы к одному человеку, она перенесла на отечество», — писал о Шарлотте Корде Ламартин.

Но революционное отечество проявляло не слишком много интереса к прекрасной половине своих граждан. Провозглашая всеобщее равенство, революционные законодатели имели в виду равенство мужчин и оставляли за бортом новых законов женщин. «Естественные права», о которых так много говорили философы XVIII столетия, оказывались присущими только мужчинам. О праве женщин участвовать в голосовании даже речи не шло. Хрупкие, подверженные постоянным недомоганиям, склонные к нервическим припадкам — разве можно допускать такие создания к выборам? Только Кондорсе пытался доказать гражданам, а главное, депутатам, что женщины достойны выступать на равных на политической арене, но голос его не был услышан. Единственным правом, полученным женщиной от революции, стало право на развод. Не желая мириться с таким положением, революционно настроенные гражданки объединялись в клубы республиканок, приносили клятвы не брать в мужья аристократов и, стремясь превзойти мужчин в гражданских добродетелях, требовали права вступать в армию наравне с мужчинами. Но власти, быстро спохватившись, вернули женщин на кухню, а Шометт, взявший себе звучное греческое имя «Анаксагор», подвел итог боевым устремлениям амазонок, заявив, что Жанна д'Арк была необходима только во времена Карла VII.

Огюстен Леклерк, управляющий, секретарь и казначей мадам де Бретвиль, пытался претендовать на роль наставника Шарлотты. Будучи в курсе новых веяний, он давал девушке читать Руссо и Вольтера, рассказывал о последних событиях во Франции и Нормандии, приносил газеты и, говорят, даже выдавал ей деньги на благотворительность. Правда, злые языки шептались, что повышенное внимание к мадемуазель Корде Леклерк проявлял прежде всего потому, что подозревал в ней конкурентку, претендующую на ключ от кассы тетки. Но Шарлотта никогда не поддавалась никакому влиянию; собственно, она даже не замечала, что на нее пытаются повлиять.

Шарлотта пристрастилась к чтению газет и брошюр, самой злободневной литературы того времени. Она подписалась на «Журналь де Перле» {Journal de Perlet), читала умеренные газеты: «Курье франсе» (Courrier français) аббата Понселена, «Курье универсель» (Courrier universet) Николя де Ладвеза, вполне могла читать роялистскую «Ла Котидьен» (La Quotidie

Выборы в Законодательное собрание не успокоили, а только разожгли страсти. Депутатом от департамента Кальвадос избрали епископа Фоше. Отовсюду раздавались голоса, требовавшие отречения монарха и установления Республики. Из разных мест поступали известия об очередных бесчинствах вооруженных групп людей. Во время бандитского нападения на аббатство Троарн, где после закрытия монастыря располагалась больница, пострадали многие монахини. Подруга Шарлотты, канонисса Александрии де Форбен, написала, что боится оставаться в Троарне и уезжает в Швейцарию. Храмы больше не спасали прихожан. Религиозный раскол принимал политическую окраску. Прямо перед окнами дома мадам де Бретвиль, выходившими на церковь Сен-Жан, разыгралась ужасная сцена: члены Общества друзей конституции, проведав о том, что неприсягнувший кюре церкви Сен-Жан хочет втайне отслужить мессу, ворвались в церковь и принялись избивать прихожан и громить утварь. Завязалась драка, в ход пошли штыки и огнестрельное оружие, несколько человек были убиты; беспорядки выплеснулись на улицу, кое-кто бросился громить жилища аристократов. Охваченная революционным неврозом толпа не разбирала, где аристократы, а где случайные прохожие. В результате восемьдесят четыре человека были арестованы и препровождены в тюрьму. К счастью, то ли нашлись разумные головы, сумевшие остановить толпу, то ли холодные ветры остудили пыл рьяных патриотов, но тюрьму штурмовать не стали и разошлись по домам. Во время стычки пострадал де Мениваль, дядя Шарлотты с материнской стороны; напуганный, он в скором времени эмигрировал, сведя шансы отца Шарлотты получить причитавшееся ему приданое покойной жены практически к нулю. Надрывные, призывающие к кровопролитию пророчества Марата разносились по всей Франции. Голос почитаемого Шарлоттой аббата Рейналя, предупреждавшего, что «тирания народа» куда более опасна, чем тирания короля, звучал не в пример тише. «Когда невозможно жить в настоящем, когда нет будущего, надо уходить в прошлое и искать в нем тот идеал, который отсутствует в жизни», — размышляла Шарлотта. А когда кто-то из ее знакомых усомнился в величии античных Греции и Рима, она ответила: «Вы можете говорить все, что угодно, но только в Спарте и Афинах мы видим мужественных женщин!»

40

Корнель. Ираклий / Пер. Ю. Корнеева.