Страница 52 из 66
Иоанну Безземельному тем временем мало было того, что он сеял смуту в английских владениях. Многим из его сторонников приходилось быть начеку; тот самый Виндзорский замок, который он прибрал было к рукам, у него похитили. Ричард в это время покинул Трифельскую крепость. После собрания в Хагенау с ним уже обращались так, как подобало его сану, — не то что прежде, когда его содержали как заурядного злодея, закованного в цепи. Оставалось лишь собрать выкуп, каких-нибудь тридцать четыре тысячи килограммов серебра…
Во всей Англии шел оживленный сбор денег, что, впрочем, было обычной практикой в том случае, когда сеньор попадал в плен или заключение. За сбором бдительнейше надзирала сама королева-мать. Алиенора трудилась как помощница Губерта Готье, который 30 мая того же года был избран архиепископом Кентерберийским. На церковнослужителей и мирян, на людей благородного и подлого происхождения, на грады и веси повсеместно наложена была подать. Даже цистерцианцы, орден нищенствующий и, по определению, бедный, который обыкновенно пользовался привилегией и полностью освобождался от всякого королевского налогообложения, на этот раз должен был уплатить пошлину и пожертвовать на выкуп всю шерсть, которую удастся состричь ордену за целый год со своих стад. В итоге как раз цистерцианские монастыри вынуждены были возвести английское овцеводство до небывалых высот. Нынешней Англии остается только завидовать временам цистерцианского овцеводства, когда страна могла хвалиться высоким качеством своей шерсти и пряжи!
Между тем первоначальные усилия по налогообложению не смогли принести ту огромную сумму, которую затребовал император. Кожаные мешки скапливались в нишах собора Святого Павла в Лондоне. Сначала потребовалось выложить еще один ярус, затем оказалось, что не обойтись и без третьего. Для составления этого третьего яруса изо всех церквей и соборов по всему Английскому королевству были изъяты все потиры и иные священные сосуды. Тут и там потиры выкупались тщанием того или иного лица: так поступила сама Алиенора в аббатстве Святого Эдмунда в Бери. Но в целом Англию все эти меры по-настоящему придавили, обескровили и опустошили. На тот случай, если всю сумму собрать все же не удастся, было предусмотрено отправление двухсот заложников, которым пришлось бы дожидаться в неволе до тех пор, пока вся сумма выкупа не будет вручена императору.
Тем временем Иоанн Безземельный, с одной стороны, и Филипп Французский — с другой, возобновили отчаянные хлопоты, направленные на то, чтобы Ричард подольше задержался в плену. Впервые о его освобождении речь зашла 17 января 1194 года. Сама королева-мать возглавила конвой — можно себе вообразить, как его охраняли! — доставивший выкуп в Германию. И еще раз немецким князьям и вельможам пришлось уговаривать императора и убеждать его, что нельзя нарушать слово, тем более данное законному монарху Англии. Не обошлось и без попыток Филиппа с Иоанном опять захватить Нормандию и взять город Эврё. К Иоанну тем временем в самой Англии прислушивались все меньше и меньше: и деятельность Алиеноры, и верность сеньоров плененному королю предотвращали и укрощали его затеи.
Алиенора, во главе флотилии, хорошо оснащенной в гаванях Ипсвича и Данвича и ведомой верным лоцманом Аленом Транчемером (который уже водил королевские корабли года четыре тому назад в Святую землю), беспрепятственно, несмотря на то что время надежного и безопасного мореплавания уже миновало, достигла берегов Германии. В Кёльне, где ее принял архиепископ Адольф Альтенский, она отпраздновала Богоявление 1194 года. Но вопреки ее расчетам весь январь пришлось провести в ожидании. Можно только догадываться, чего это стоило семидесятидвухлетней женщине, которой пришлось перебраться через море, столь изобилующее опасностями, кишащее пиратами, не говоря уже о том, что шторм мог бы проглотить все те огромные богатства, которые она собрала и которые теперь перевозила ради освобождения своего сына…
Освобождение пришло к Ричарду лишь 2 февраля, на Сретение. В этот день церквям положено освещаться светом множества зажженных свечей — они и сегодня зажигаются в воспоминание о Христе, Свете и человечности. В этот день в Майнце было созвано еще одно многолюдное собрание, на котором Ричард, наконец, по выражению хрониста Гервасия Кентерберийского, был «возвращен своей матери и своей свободе». На заседании председательствовал Генрих VI, подле которого сидел герцог Леопольд Австрийский. Королю Англии пришлось принести императору феодальную присягу — оммаж. Ричард присягнул с неохотой, это многого ему стоило, и, вероятно, он вряд ли пошел бы на этот шаг, если бы не настоятельный совет матери, которая куда спокойнее судила о том, какова на самом деле цена непомерному честолюбию и размашистым притязаниям человека, позволяющего себе роскошь тешиться пустыми мечтаниями. Пусть Генрих VI воображает свою монархию вселенской, но это не причина, чтобы тот, кто вынужден с ним разговаривать, терял разум. Главное, чтобы Ричард получил свободу. Потому он произнес присягу, вложив скуфью свою меж ладоней императора, который вернул ее и принял оммаж за обещание ежегодной выплаты подати в пять тысяч фунтов стерлингов. Ричард, в свою очередь, сумел помирить с императором и своего деверя Генриха Льва, герцога Саксонского, договорившись о будущем бракосочетании, которое соединит одного из сыновей герцога с одной из дочерей из имперской семьи. Наконец, 4 февраля 1194 года король Англии покинул Майнц вместе с Алиенорой, успев завоевать немалую популярность среди немецких князей. Алиенору с Ричардом приняли в Кёльне, где на благодарственной мессе в память святого Петра в узах и его вериг пели: «Мне ведомо ныне, что Господь прислал мне ангела Своего и избавил меня из рук Иродовых…», а затем в Антверпене, где герцог Лувенский уготовил им величественный прием.
Хронист Вильгельм из Нойбурга рассказывает в этой связи странную историю: после того как король уехал, император пожалел, что отпустил его и, «как во время оно фараон с египтянами», стал сетовать в кругу льстивых врагов короля, которыми был окружен, и искренне сокрушаться, что таким образом освободил «тирана сильного, воистину угрожающего всему миру и жестокости неслыханной». Но Ричард чудесным образом избежал этого нового приступа имперской злокозненности и поспешил уехать, предпочитая подвергаться необузданности стихий природных, нежели злобе человеческой. «Предосторожность столь же молниеносная, сколь мудрая», — говорит летописец. Люди, отправленные в погоню, должны были отказаться от нее, достигнув моря, и вернуться посрамленными к императору. Тот же, в отместку за свою неудачу, ужесточил условия содержания в узах тех заложников, которые еще оставались в его власти.
Было 13 марта, воскресенье после Дня святого Григория, когда Ричард наконец ступил на английскую землю, в Сандвиче, «с радостию великою», как говорит Рауль Коггесхолл. При этом он добавляет: «В час, когда король сошел на берег вместе со своими, то есть во втором часу дня, солнце ярко засверкало и явилось необычайное сияние, исполненное величия, которое на некотором, примерно в величину и длину тела человеческого, удалении от солнца, виделось красно-белым бриллиантом наподобие ириса. Многие из тех, кто узрел подобное сияние, почувствовали, что король, должно быть, высадился в Англии».
Ричард прежде всего направился в Кентербери и поклонился усыпальнице святого Томаса Бекета. Затем он прибыл в Лондон, где его приняли с безудержной радостью. «Весь город принарядился к встрече короля, облачившись во множество различных богатств всех родов и украсившись с чрезвычайным разнообразием». Все, люди благородные и простонародье, радостно выбегали ему навстречу, все хотели видеть его возвратившимся из плена — ведь «они слишком долго боялись, что он уже не вернется».
Рассказывают, что нескольких германских князей, прибывших вместе с королем и надеявшихся увидеть Англию обескровленной и опустошенной, ошеломило величественное зрелище встречи, устроенной королю. Богатство Лондона повергло их в изумление. «Мы восхищены, о король, — говорили они, — осмотрительностью твоего рода, который ясно показал свое богатство, сохраненное до твоего возвращения, для тебя, совсем недавно оплакивавшего бедность свою, когда наш император держал тебя в заточении!»