Страница 54 из 99
В конце апреля, несмотря на различные «перегибы и извращения», которые, как обычно, Голощекин свалил на низовых работников, план по заготовке хлеба остался невыполненным. Коллективизация едва-едва зарождалась, а между тем первый секретарь крайкома поставил задачу создания крупных животноводческих и полеводческих совхозов. Ни много ни мало – сразу крупные совхозы подавай. Это при кочевом-то и полукочевом скотоводстве и множестве мелких земледельческих хозяйств!..
Об уровне, так сказать, колхозного сознания того времени говорит небольшая газетная зарисовка, напечатанная в «Советской степи» 14 мая 1928 года:
«ПРОПИЛИ КОЛХОЗНЫЕ ДЕНЕЖКИ
(с. Бурно-Октябрьское Сыр-Дарьинской губернии).
Решила бурно-октябрьская беднота организовать сельскохозяйственную артель. Собрались в нее большие рвачи, а не сторонники коллективизации сельского хозяйства…
Получили трактор, семена и кредит.
Послали гр. Шигалева покупать лошадей, а он добрался до водки и пропустил все артельные денежки. Говорит, конечно, что у него украли.
Не лучше и с трактором.
Артельщики решили его испытать.
– Пашет?
– Пашет!
– А телегу возить может?
– Может!
Испытывали на всякие лады. А потом кто-то додумался:
– По воде плавать не может.
– Кто? ён? Трахтор? Да ён не то что по воде, по воздуху плавает, ежели к нему пузыри приделать.
Началось испытание. Загнали трактор в реку…
Трактор крепился долго, потом напоролся на камни, изувечился и отдал себя во власть дюжины добротных волов, выволакивающих его на берег.
Теперь трактор безнадежно ждет ремонта, а поля артели так же безнадежно ждут пахарей: лошадей пропили, трактор загнали в гроб.
Вот урок нашим партийным и советским органам того, как осторожно надо подходить к формированию артелей.
Сляпанная наспех артель может принести только вред: ухлопать денежки и подорвать самую идею колхозного движения».
Тем временем активисты обследовали хлебные сусеки и с возмущением заявляли, что запасы зерна имеются не только у кулаков, но и у середняков и бедняков. Разоблачали «кулацкие» слухи о войне и отмене нэпа. Ну, опасностью войны как раз пугал не кулак, а власть; нэп же свернули, это было ясно всем здравомыслящим: на селе уже вовсю свирепствовала продразверстка. Удивительно ли, что людей охватила сильная тревога и они запасались хлебом впрок, опасаясь голода, – ведь с голодных лет военного коммунизма прошло совсем немного времени. Однако сытые и обеспеченные власти негодовали на крестьян, посмевших утаить от продажи по дешевке хлебные «излишки». «Сейчас вся работа по хлебозаготовкам сводится, чтобы развернуть свою агитацию за немедленную продажу государству всех излишков хлеба. Если только каждый середняк продаст по 15-20 пудов, мы выполним в срок план хлебозаготовок. Сейчас пока перелома еще нет…» – писала газета.[232]
В «Советской степи» появилась постоянная рубрика «Удары по вредителям заготовок».
«Кто вопит о голоде?» – вопрошал заголовок в номере от 12 июня. Оказывается, у четырех обывателей, «изъятых» из очереди, при проверке обнаружились «большие запасы хлеба». Эти-то «спекулянты» (человек, стоящий в очереди, ни за что ни про что задерживается, у него производят обыск и при этом еще называют «спекулянтом») и «создавали панику»: дескать, хлеба нет! идет голод! спасайся и запасайся!..
В скором будущем выяснилось, что люди правильно поняли, к чему ведут народ революционные маневры. Но тех, кто раньше других догадался об этом, травили и засуживали в первую очередь.
Полистаем «Советскую степь».
18 июня 1928 года. «Еще о пугающих голодом. (От нашего акмолинского корреспондента.)
Ст. Вознесенская Ворошиловской волости… На собрании бедноты сорганизовавшееся кулачество сделало напористое выступление против заготовок, нагнав всякие страхи о голоде. В результате кулацкого давления собрание вынесло такую резолюцию:
«Ввиду того, что мы голодные и советская власть обрекает нас на голодную смерть, хлеб не сдавать, а уже заготовленный хлеб оставить за собой…» Каково? Вот и выпирают кулацкие рожки…
Проверка выявила, что в станице имеется более 20000 пудов необмолоченного хлеба…
Противодействие это должно, наконец, быть сломлено».
22 июня. «Семь кулаков арестованы
Семипалатинск. (Наш корр.) Группа кулаков с. Александровки Поздняковской волости Бухтарминского уезда организовала покушение на председателя Совета – демобилизованного красноармейца, активно работающего по хлебозаготовкам… 7 кулаков арестованы и преданы суду».
25 июня. «Дюжина битых тузов
Петропавловск. В Интернациональной волости преданы суду за укрывательство хлебных излишков 12 кулаков».
«Кулацко-поповский блок
Семипалатинск. В Краснооктябрьской волости в селе Секисовка большие запасы хлеба обнаружены у попа… Осужден к 1 году лишения свободы. Излишки хлеба конфискованы».
7 августа. «Делают ли казахи запасы хлеба? (От нашего сыр-дарьинского корреспондента.)
Не может быть, чтобы казах, какое бы хозяйство он ни вел, не делал бы запасов хлеба для пропитания своей семьи…»
Газета, озабоченная тем, чтобы у степняков не завелся лишний хлеб, словно бы и забыла, что двумя неделями раньше напечатала постановление Совнаркома СССР, запретившее применение чрезвычайных мер, как-то: «обход дворов и обыски с целью изъятия хлебных излишков, внесудебные аресты и другие взыскания, а также присуждение к судебной ответственности крестьян за задержку выпуска хлеба на рынок…»
Однако своя логика в этой подозрительности была: Голощекин еще раньше нацелил активистов, где и у кого следует искать припрятанный хлеб. 29 апреля 1928 года он писал в «Советской степи»:
«Нельзя обойти вопрос о взаимоотношениях между аулом и деревней… Они смыкались по линии бая и кулака. Кулак прятал хлеб у бая, бай составлял единый фронт с кулаком…»
Давление на крестьянство увеличивалось, с полеводов и животноводов стали драть по три шкуры. Этого власть и не скрывала. В июле 1928 года на пленуме ЦК ВКП(б) Сталин говорил:
«С крестьянством у нас обстоит дело в данном случае таким образом: оно платит государству не только обычные налоги, прямые и косвенные, но оно еще переплачивает на сравнительно высоких ценах на товары промышленности – это во-первых, и более или менее недополучает на ценах на сельскохозяйственные продукты – это во-вторых.
Это есть добавочный налог на крестьянство в интересах подъема индустрии, обслуживающей всю страну, в том числе крестьянство. Это есть нечто вроде «дани», сверхналога…
Дело это, что и говорить, неприятное. Но мы не были бы большевиками, если бы замазывали этот факт и закрывали глаза на то, что без этого добавочного налога на крестьянство, к сожалению, наша промышленность и наша страна пока что обойтись не могут».
Несмотря на «большевистскую прямоту», откровенный Коба не сказал, что дань выплачивают порабощенные люди, и не определил сроки этого «пока что»… Мало того, что крестьяне выплачивали дань, их еще считали при этом злейшими врагами власти.
Людское взаимоожесточение, сродни тому, что было в гражданскую войну, росло подобно раковой опухоли и изо дня в день раздувалось пропагандой.
Газетные заголовки кричали:
– Усилим наступление на кулака и бая!
– В руках кулацкой шайки;
– В объятиях бая и аксакала;
– Выгнать баев и преступников!
– Крепче ударим по кулаку и баю!
– В атаку на кулака и бая!
Небольшая заметка «Муж-зверь» об убийстве жены за то, что сняла чадру, быть может, лучше всего свидетельствует об этом накапливающемся ожесточении.
«Узбека Алмышбаева» требовали расстрелять женщины, организации и – школы, то есть дети.[233]
Войне, развязываемой партийной верхушкой, нужны были враги – и потому их становилось все больше и больше. Горячие струйки невинно пролитой крови (уже были расстреляны пятеро шахтинских «вредителей») только помогали этому. Главного врага усердно лепили из «кулака» или «бая», сваливая на них все просчеты в экономике.
232
Там же. 1928, 11 июня.
233
Там же. 1929, 1 марта.