Хроника великого джута

Когда посыльного, крепко придерживая за локти, отвели, Абсемет подмигнул мне и мягко сказал: «Ничего не бойся, я все устрою. Сам провожу тебя за заставу». Дело в том, что неподалеку от аула, на торной дороге, ведущей к руднику, стояла солдатская застава. Говорят, бандитов они ловили… Каких там бандитов – одних беглых скотоводов!.. Никто не мог свободно проехать мимо нее…

Абсемет одержал слово. С кем-то переговорил на караульном посту, и мы беспрепятственно миновали заграждение. Проехали еще с версту, и он остановил коня. «Ну, милая, мне дальше нельзя. Езжай смело вперед: никаких бандитов здесь нет. Да поможет тебе Аллах!» – И на прощание он поцеловал меня в лоб…

Я поехала одна-отца Бокана Абсемет вернул обратно, сказал, что из-за него пострадает сын…

Непривычно выглядел Карсакпай этой осенью 1931 года. Сотни островерхих шалашей окружили рудник. Между ветхими жилищами неприкаянно бродили истощенные больные люди. «Что это?» – спросила я у одного из встречных. «Не знаешь?.. Беда в степи. Голод. У них отняли последний скот…»

Беженцы надеялись найти работу на руднике, но, конечно, ожидания большинства из них были напрасны. Я смотрела в запавшие глаза столпившихся возле нас людей – они без слов выпрашивали хлеба. Но где было его взять, когда я сама кормилась милостью попутчиков… Дни уже были морозные, а у них ни еды, ни топлива. Живут в шалашах… Там же лежат дети, простуженные и голодные. Их укрыли кошмами, тулупами, но разве спасешься от холода? Это были те, у которых активисты отобрали все, что смогли. Байские дети… Я услышала рассказы о голодающих. Люди бежали на юг, в Пахтаарал и Саксаул, надеясь добыть пропитание, но попали в такое отчаянное положение, что отдавали старикам своих дочерей, лишь бы спастись от смерти. Девушек отдавали замуж за ведро проса…

В Кармакчах я разыскала мать. Она отправила двух детей в Алма-Ату, а брата Бахытжана устроила в кзыл-ординский интернат. Дожидалась меня. Кармакчи – поселок, расположенный на берегах бурной, широкой Сыр-Дарьи. До сих пор не могу представить, как эта, прежде могучая и полноводная, река теперь чуть ли не до дна пересохла…

В Кармакчах положение ухудшалось с каждым днем. Сотни и сотни голодающих переполнили небольшой пыльный поселок. Их привозили на грузовиках из Карсакпая… У столовой, где два раза в день выдавали жидкую похлебку, ругались обездоленные люди, то и дело вспыхивали драки тех, кто не поделил еду. На базаре толпился голодный народ, хотя за пустыми прилавками никто уже не торговал съестным. На деревянных скамьях вокзала сидели двое древних стариков в пропыленных обтрепанных чекменях, с отсутствующими взорами. В их глазах, казалось, застыла мука и желание смерти. Не сразу я узнала этих измученных полунищих старцев; это были известные на весь Тургай девяностолетние почтенные аксакалы, потомки самого знатного в наших краях батырского рода. Не обращая ни на кого внимания, они грызли старые арбузные корки. Кажется, лишь тогда, глядя на них, я наконец поняла, какое страшное бедствие обрушилось на казахов и что за мучения нас ожидают впереди.

Мы с мамой уже отчаялись найти приют, как вдруг кто-то окликнул нас в базарной толпе. Я с недоумением смотрела на русоволосую женщину с приятным открытым лицом, улыбающуюся мне. «Не узнаешь? Крошкой ведь ты тогда была… Ну, Груня я, Груня Колесникова! Твоя няня!» – И женщина бросилась ко мне и трижды расцеловала. Оказывается, Груня издалека узнала маму и лишь потом поняла, кто я… Так мы, совсем было потерявшиеся среди чужих и незнакомых лиц, нашли своих. А значит, нашли и кров и кусок хлеба.

Груня с мужем забрали нас к себе. Поровну делили с нами свой скудный паек, помогли нам с жильем и работой. Весной 1932 года с откочевниками приехала сюда семья моего дяди Амирали, мы наняли юрту и зажили одним большим семейством.

Когда потеплело, дядя предложил переехать на остров, лежащий между Сыр-Дарьей и Кара-Узеком. Дело в том, что в поселке стало уже опасно жить: столовую закрыли, продпомощь прекратилась, и голодающие часто набрасывались с ножом друг на друга, калечили, убивали за кусок лепешки, у всякого подозревая припрятанную где-то еду. Дядя раздобыл лодку, и вскоре мы перебрались на остров. По утрам мы с ним уезжали на службу, а женщины и дети ловили целый день рыбу. Попадались все больше длинные серебристые рыбины, по-местному лаха. Если поймают одну-две, варят в котле, бросив туда горсть проса. Никогда не было, чтобы мы ели тайком, одни: дядя обязательно привозил на лодке голодных людей. Обычно он их и знать не знал, просто отыскивал на улице самых нуждающихся и брал с собой.

Все больше опухших от голода людей привозили на грузовиках из Карсакпая. Среди них было много тургайцев, бросивших свои аулы. Они рассказывали о страшном голоде в наших краях. Мы ходили к землякам, пытаясь узнать хоть что-нибудь о судьбе родственников.

Однажды я встретила в Кармакчах земляка – почтенного пожилого мужчину по имени Турсунбек. В Тургае он пользовался большим уважением – добрый, справедливый, исключительно порядочный. Оказалось, что совсем недавно умерла от истощения и болезни его жена, а сын пропал в толпе. Дядя, узнав, что Турсунбек в поселке, велел мне отыскать его и пригласить к нам на остров. Я нашла Турсунбека с большим трудом. Он сидел в полном одиночестве на берегу Сыр-Дарьи у края небольшого двухметрового обрыва, одетый в тщательно вычищенный чекмень, в круглой черной шапочке на голове. Отрешенно смотрел в быстрые бегущие желтые воды могучей Дарьи. «Агай, – позвала я, – приходите к нам сегодня на ужин. Дядя зовет!» Турсунбек безучастно оглянулся на голос, и я увидела худое, изрезанное морщинами лицо. Глаза его, всегда ясные и умные, покраснели и были мутны. Когда успел состариться человек! «Хорошо, приду», – после затянувшегося молчания произнес он. «Но вы же не знаете дороги, куда же вы придете? – забеспокоилась я. – У нас лодка… Я провожу вас…» – «Ступай. Я обязательно приду», – так же медленно и бесстрастно сказал он. И что-то такое прозвучало в голосе, что ослушаться было невозможно. Спотыкаясь, я зашагала обратно, но через несколько мгновений невольно оглянулась на крик людей. У обрыва никого не было! Я бросилась к месту, где лишь минуту назад сидел Турсунбек, и вдруг взглянула на стремнину реки. Мощный водоворот уносил распластанный знакомый чекмень, а немного впереди мелькала в желтой глинистой воде черная шапочка…

В августе 1932 года меня вновь уволили по чьему-то доносу. Дочь «конфискованного бая» не имела права работать в советском учреждении… Теперь и мы должны были куда-то кочевать. Нас было пятеро: мы с мамой, две сестры и младший брат. Колесников разузнал, что в Мерке работает заместителем председателя исполкома воспитанник отца и наш дальний родственник Буркутов. И мы поездом отправились к нему, уверенные, что он-то поможет. И, действительно, Буркутов устроил нашу семью. Поселились в узбекской хибарке, он сам привез нам накануне зимы саксаул и невиданное по тем временам богатство – мешок муки. «Ну, надеюсь, теперь перезимуете. А к себе взять не могу: полон дом наехало, спать на полу всем места не хватает».

Вскоре в Мерке с запада и севера нахлынули голодающие из восемнадцати аулов Батпаккаринского района. Помню, как огромной толпой они появились на местном базаре – за полчаса раскупили все продукты. На следующий день базар был ограблен, и больше там торговать не решались. Начались кражи, грабежи: где-то утащат курицу, где-то – хлебную лепешку. Накануне зимы каждый искал кров. Трудно вообразить, в какой тесноте тогда жили люди. Село не могло принять всех, кто спасался от голода и холода. Среди прикочевавших было много тургайцев, и, конечно, вскоре кто-то нажаловался на Буркутова, что он пригрел байские семьи. Приехала комиссия, и наш защитник был уволен. Нас с мамой вычеркнули из списка голодающих. Хорошо хоть, в самые студеные месяцы была крыша над головой…

Нужда погнала нас дальше на юг. Буркутов и Джангильдин через своего друга Георга Шмидта помогли нам выбраться из Мерке и переехать в Андреевку, на автобазу. Я стала работать там в бухгалтерии, потом временно устроилась в Чимкентском облпотребсоюзе. Однажды на чимкентском базаре я встретила бывшего тургайского муллу Зияуддина, который в свое время сопровождал повстанческие отряды Амангельды Иманова, благословляя их на сражения. Зияуддин, усевшись по-восточному, разбрасывал на коврике кости, гадая прохожим. Так он зарабатывал на жизнь себе и трем малым детям, что тут же и сидели, тесно «прижавшись к нему. Я подошла и поприветствовала его. Бывший мулла, услышав, что я состою на службе, забыл про гадание и стал умолять, чтобы пристроила детей в интернат. «Да кто меня послушает? Мне самой-то всего восемнадцать». – «Иди, проси! У тебя получится».