Кэте Кольвиц

С тех пор посыльный иногда приносил художнице корзины с цветами. В послевоенные годы в Лейпциге не так легко было исполнить такой заказ.

И, весело улыбаясь, Фойгт говорит:

— Теперь я расскажу смешное.

Однажды ей позвонили из цветочного магазина и сказали, что у них нет сегодня корзины цветов для фрау Фойгт, заказанной советским офицером. Пришлось сказать, чтобы они не волновались, исполнили заказ, когда будет возможно.

Портрет писался только один сеанс. А. Горбунков возвращался в Москву. Он попросил изобразить себя в одежде эскимоса.

Потом след знакомства затерялся. Один из печатников Лейпцига побывал с делегацией в Москве, виделся с Горбунковым. На этом все оборвалось.

Элизабет Фойгт подарила мне этот этюд, свидетельствующий о неистребимой дружбе между нашими народами. Может быть, когда-нибудь эти страницы прочитает А. Горбунков и захочет взглянуть на свой портрет. Я бы очень хотела, чтобы это произошло.

Уже совсем стемнело, когда мы попрощались с Элизабет Фойгт. Был жаркий, неправдоподобно знойный день. У раскрытого окна долго еще стояла легкая, хрупкая фигура и махала мне вслед.

Одним из учеников графической мастерской Кольвиц был также польский художник Иосиф Шварцман. Когда ему пришлось покинуть Германию, он часто писал своей руководительнице.

Ее интересовало все: как он устроился, получил ли работу, достаточно ли зарабатывает на жизнь. Но главное, что не переставало занимать: продвигается ли он художественно, остается ли время для творчества. Она советует ему непременно участвовать на выставках. Нет ничего полезнее, как увидеть свои работы среди других.

Одно из писем своему бывшему ученику Кольвиц закончила таким молодым советом:

«Я хотела бы сказать: отпустите поводья, больше рискуйте. Всегда требуйте многого от своего искусства, но не ограничивайте себя так узко. Будьте в подлинном смысле слова легкомысленным. Я знаю хорошо, кому это говорю, а именно человеку с такой строгой художественной совестью».

Каждый день почтальон приносил пачки писем, адресованных Кэте Кольвиц. К ней обращались люди с самыми различными просьбами. Она старалась никому не отказывать, даже если речь часто шла о деньгах.

Она хорошо понимала отчаяние бедности.

Ни одно письмо не оставалось без ответа. Это было непреложным правилом, хотя и отнимало много сил.

Утро — работа в ателье, вечера — заочные разговоры с людьми, ожидающими ее поддержки. Среди огромной почты было много писем молодых художников. С ними через письма возникала дружба. И долгие годы заочные советы неутомимой женщины были для них направляющими.

Начиналось с самого простого. Молодая художница Мендель жалуется ей, что трудно даются быстрые зарисовки зверей. В художественной школе без них не обойтись.

Кольвиц приходит на помощь:

«Не отступайте… Именно то и другое должно идти рука об руку — верное натурное штудирование предметов при полном следовании им до мельчайших подробностей и быстрое схватывание существа явлений.

Когда я училась, преданное штудирование натуры было всем, грехом как раз считалось провести штрих, который нельзя было бы проверить на натуре. Это было односторонне. Тренируйте себя прилежно в рисовании по памяти, заостряйте Вашу память».

Другая подопечная — скульптор Гертруда Вейберлен — тоже долгие годы получала письма Кольвиц, в которых критически разбирались ее работы. Она знакомилась с ними по присланным фотографиям.

Критика обычно очень честная, доброжелательная, но и строгая. Цель одна — передать свой огромный опыт. Она пишет однажды:

«О Вашей работе… Законченность, конечно, хороша, она уже присуща Вам… Но я не могу согласиться с тем, как Вы делаете глаза. Создается впечатление, мне так кажется, что это завоевано не совсем честно пластически. Изменится освещение, и ничего не останется от того впечатления, которое сейчас дает тень. Все остальное в лице я нахожу хорошим».

В другом письме еще более подробный профессиональный разговор:

«Сегодня я получила Ваш подарок и хотела бы сразу написать. Я нахожу Вашу работу превосходной. И все же хочу сделать много замечаний. Так, как Вы передали сюжет, он мне кажется неразрешимым пластически. Он распадается на три части: голову, средний кусок и ноги, начиная с колен.

Средний кусок я нахожу превосходным. Голова слишком детализирована и раздроблена.

Ноги я отвергаю».

И дальше совет, как лучше скомпоновать скульптуру, чтобы стать не столь многоречивой, скупее в средствах, но выразительнее в итоге.

Иногда Кольвиц шутливо извиняется, что действительно советы у нее получаются, как у настоящего профессора.

Но не помочь она не может.

Когда к ней пришел студент-украинец, изучающий медицину во Фрейбурге, и показал свои скульптурные работы, он был принят в семье как друг.

Ему трудно учиться — Кольвиц посылает деньги, не изредка, а постоянно. Накопилось много скульптур. Она помогает устроить выставку, радуется статье в журнале о показанных им вещах.

Опанас Шевчукевич уехал потом на родину и сейчас живет в Черновицах, лепит портреты знатных людей Украины.

В Берлине Шевчукевич когда-то сделал портрет Кэте Кольвиц. Она оставила его у себя и сама нарисовала Опанаса Шевчукевича — за работой, изобразила его с далеко протянутыми руками, положенными на кусок глины. Рисунок подписан: «Портрет скульптора Опанаса Шевчукевича».

К числу тех, кто следует заветам Кэте Кольвиц, относится скульптор Ф. Кремер, работающий в Германской Демократической Республике. Многие произведения, созданные в послевоенные годы, скульптор посвятил жертвам фашизма.

В мае 1929 года Кэте Кольвиц наградили орденом Почетного легиона — высшей наградой, которой в Германии отмечали людей науки и искусства.

Но Кольвиц, которая была «против всех титулов», отнеслась и к этому событию юмористически.

Она рассказала Беате Бонус, в какой комичной обстановке произошло вручение ордена. В ателье ей позировала мать с крошечным ребенком. Сеанс пришлось прекратить, так как надо было малышу сменить пеленки. Модель и художница были заняты этим обычным женским делом, когда в дверь постучали и швейцар закричал громко: «Ваше превосходительство фон Харнак».

Ребенка быстро завернули, и мать отнесла его в соседнее помещение, а Кольвиц встретила гостя.

Но этим забавным эпизодом торжественность момента была нарушена. Кольвиц не любила официальных примет признания. Она ценила внимание людей, для которых творила. Как ни трудны эти ежевечерние часы, отданные письмам, в них и большая отрада.

Соратник в борьбе

Короткая жизнь Рейнгардта Шмидхагена сгорела, как яркий факел. Он прожил 31 год, из них 12 лет при фашизме. Его убили туберкулез и наци.

Он рано узнал о своей обреченности, поэтому зрелость пришла к нему раньше, чем положено по годам.

Художественная одаренность была напористой, страстной. Он спешил творить.

Два семестра в Мюнхенской академии искусств — вот и все художественное образование. В фашистской академии ему делать нечего. И Шмидхаген избрал себе в учителя мастеров, которых наци заклеймили как представителей «вырождающегося» искусства.

Путеводной звездой его стала Кэте Кольвиц, которой он поклонялся с юности. Она и не знала, с какой жадностью искал молодой художник ее новые работы, как он ждал их, сколько дум они вносили в его жизнь.

В короткие месяцы между клиниками и санаториями, когда набирались силы, Шмидхаген набрасывался на творчество, как бы торопясь сказать людям все, что отпущено его большому таланту.

В 1935 году Шмидхаген уехал в Тессин — швейцарский городок. Ему нужен был мягкий климат юга и стал непереносим нацистский «климат» Германии.

Три года единоборства болезни и таланта. Рисунки Шмидхагена появлялись в короткие промежутки, когда прекращалось кровохарканье.