Кэте Кольвиц

Самое раннее соприкосновение Кэте с художественным ремеслом относится еще к дому на Вейдендамм. Там было странное длинное и низкое кирпичное здание. Оно стояло поперек между дворами и разделяло их. В нем жил литейщик по гипсу.

Кэте могла подолгу, не отрываясь, следить за тем, как литейщик формовал гипсовые отливки, как ловко он снимал половинки портретов, соединял их. Мастерская наполнялась белыми бюстами, барельефами. А над всем этим повисал запах сырого гипса, который очень нравился Кэте. Могла ли тогда девочка предполагать, что запах сырой глины будет потом наполнять ее ателье, а из податливых гипсовых отливок она уже на склоне лет будет создавать свои лучшие пластические работы.

Любимым выражением Юлиуса Руппа было: «Талант обязывает». Когда у Кэте обнаружились художественные способности, родители постарались найти хороших учителей. Первым был гравер Рудольф Мауэр, опытный офортист, он писал также портреты пастелью.

Вместе с двумя своими сверстницами Кэте приходила на 5роки, прилежная и почтительная. Учитель ставил перед ними гипсовые головы, иногда давал им копировать рисунки с этих же гипсов.

К окнам подступали густые ветви деревьев, раздавался ритмический стук каменщиков. Было жарко. Раскаленный воздух врывался в комнату с улицы. Но девочки, не отвлекаясь, старательно рисовали гипсовые орнаменты, тщательно тушевали, доводили до полной иллюзорности изображение античных слепков.

Потом Карл Шмидт перевел дочь к другому преподавателю, который руководил классом живописи в художественной академии Кенигсберга.

Эмиль Найде уже успел прославиться своей картиной «Утомленные жизнью». Брат его был полицейским комиссаром, может быть, поэтому художник выбирал несколько сенсационные сюжеты.

В своей нашумевшей картине он показал нарядно одетых мужчину и женщину перед самоубийством. На многих других полотнах художник изображал сюжеты, взятые из преступного мира.

Найде занимался с несколькими ученицами, которым в те времена был закрыт доступ в академию. В его классе Кэте познакомилась с основами живописи.

Уже тогда она не все принимала в творчестве своего учителя. Несмотря на молодость, умела отличать подлинное искусство от дешевой сенсации. Из всех его картин больше ценила скромный холстик, на котором без внешнего блеска было изображено убийство, совершенное на песчаном гравиевом карьере. Более эффектные полотна казались ей порой безвкусными.

Но такой трезвый подход к творчеству учителя не мешал ученице прилежно воспринимать его живописные советы. Он был опытным педагогом и на протяжении нескольких лет ее единственным наставником в изучении тайн колорита.

Когда проходили светлые часы дня и занятия кончались, Кэте с сестрой отправлялись бродить по городу. Каждый день это были открытия — новые уголки, новые маленькие улочки Кенигсберга.

Сестры любили эти прогулки и были благодарны родителям за то, что те позволяли им надолго уходить из дому.

Они быстро проходили по Королевскому саду, минуя высокие красные кирпичные ворота. Обычно в руках — кулек с вишнями или сливами, платки на шее развеваются, радостное ощущение свободы и новизны.

Больше всего привлекали улицы, ведущие к гавани, самый людный район торгового города. Отдыхали в лугах на берегу Прегеля, а потом возвращались к порту.

Подходили и уходили корабли. Каких только судов здесь не увидишь! Баржи, лодки, яхты. И как занятно стоять на мосту через Прегель, когда его разводят, чтобы пропустить высокие суда.

Кэте Кольвиц потом рассказывала об этих веселых прогулках: «Вот мы снова стоим и смотрим на грузчиков, на погрузку и разгрузку судов… Мы знали, где стоят суда, груженные зерном. На палубах — грузчики, в тулупах, с ногами, обмотанными тряпками. Русскими или литовцами были эти добродушные люди. По вечерам они играли на гармонике и танцевали на палубе.

Эти, — казалось бы, бесплановые прогулки были очень полезны для нашего художественного развития. И если мои последующие работы долгое время черпались только из жизни рабочих, то этому способствовали наши блуждания по тесным рабочим районам торгового города».

Чтение рано стало любимым занятием. В шкафу собрано много интересных изданий. Шкаф открыт. Можно брать все, что хочешь.

В четырнадцать лет Конрад дал Кэте томик стихов Гёте. Поэт сразу ее покорил. Она скажет позже: «Гёте очень рано пустил во мне корни».

По вечерам, когда собиралась вся семья, конечно, читали что-нибудь вслух, Катарина Шмидт, хорошо знавшая английскую литературу, читала в оригинале Шекспира, Байрона или Шелли. И музыка стихов запоминалась вместе со словами незнакомой речи. Так укреплялось знание языка.

Часто в тихой комнате звучала революционная поэзия. Особенно Карл Шмидт любил стихи Фердинанда Фрейлиграта, принимавшего деятельное участие в революции 1848 года.

Его стихотворение «Мертвые — живым» написано вскоре после мартовских событий. От имени павших на баррикадах поэт обращается к живущим, призывает их сохранить завоевания революции, клеймит за отступление от достигнутых завоеваний.

Пламенные строфы будоражат, бичуют, зовут. Кэте слушает замерев.

Воображение переносит слушающих к дням борьбы.

Кэте Кольвиц рассказывала: «Это стихотворение произвело на меня неизгладимое впечатление. Баррикадные бои — отец и Конрад принимают в них участие, — я им заряжаю ружья. Это были героические фантазии».

Поэзия Фрейлиграта стала всепоглощающим озарением юности, она давала сюжеты для рисунков.

Кэте проиллюстрировала стихотворение Фрейлиграта «Переселенцы», когда ей было около шестнадцати лет. Пригодились зарисовки, сделанные в кенигсбергском порту. Вместе с Фрейлигратом она прониклась сочувствием к бедным людям, покидающим родину:

Так появилась иллюстрация к стихотворению любимого поэта. «Первый рисунок, в котором совсем отчетливо даны типы рабочих… Этот рисунок по желанию отца я через год положила в Берлине перед моим учителем Штауффер-Берном, и он признал его очень характерным, каким он и в самом деле был для меня и для той среды, из которой я вышла».

Юность миновала. Надо было думать о серьезном художественном образовании. Небывалый по тем временам случай: девушку одну отпускали в другой город, да еще для того, чтобы приготовить ее к жизни художницы.

Перед разлукой как бы осмысливалось прожитое. «Это была, — думаю я, — благословенная почва. Мы росли тихо, но в плодотворной и содержательной тишине. Когда мы потом расстались с этим кругом, я уехала в Берлин, позже в Мюнхен, нахлынули в жизни другие волны, во всей этой борьбе и радости было столько увлекательного и могучего, что порой казалось, мы отдалились от Кенигсберга с его свободной общиной.