Кармалюк

Несказанно сердило пана Феликса, что какой-то там мужик приобрел славу грозного разбойника и наводит на всех страх. Грозился он, что поймает разбойника. Кармалюк же, узнав об этом — а он имел везде шпионов, — объявил, что пустит с огнем дом и имущество Янчевского, а самого пана, закоптит в дыму.

И вот началась борьба. Скрытная, упорная, продолжительная. Кармалюк, желая получить самые подробные сведения о своем противнике, часто заглядывал в Кальную-Деражню, главным образом к жившему там шляхтичу Ольшевскому, своему горячему стороннику. Местный арендарь, хорошо знавший Кармалюка, высмотрел, где он останавливается, и тотчас же поспешил к пану Янчевскому с известием, которое и зачел в доплату за дешево купленную у него пшеницу.

Нужно было перетянуть шляхтича на свою сторону. Пан Феликс поспешил зазвать к себе Ольшевского и стал убеждать его, что как ни преступен он перед законом, но с него снимут обвинение в соучастничестве, если он даст знать о прибытии Кармалюка».[17] Так передают одну из страниц истории Кармалюка его современники, люди враждебно к нему настроенные и тем не менее вынужденные отдать должное его смелости, находчивости, его влиянию в народе.

Не видя никакой возможности поймать Кармалюка, суд решил сделать это «через употребление на то даже денежного вознаграждения». Заседатели обыскивали дома тех, на кого падало подозрение в сочувствии Кармалюку. Унтеры ходили с командами солдат по корчмам и хватали всех, кто попадался под руку. Каждому хотелось поймать Кармалюка и получить вознаграждение. Фельдфебель 6-й мушкетерской роты Казанского полка схватил одного мужика «по неимению письменного вида», привел к командиру роты, браво доложил:

— Ваше благородие, по всем приметам Кармалюк пойман!

— Где? Как? — удивился поручик Лазаревич.

— Лично мной, ваше благородие! В корчме Гдовой! Но он говорит, что не Кармалюк, а Жук. Но мы знаем таких жуков!

— Давай его сюда!

Фельдфебель привел пойманного, и поручик принялся допрашивать:

— Как прозываешься?

— Грыцько Жук, — отвечал тот и, не ожидая вопроса, зачастил: — Сидел два года, ваше благородие, в Литинском остроге. Совсем безвинно. Выпустили по милостивому манифесту. Преступления никакого не сделал, про разбойников ничего не знаю. Про Кармалюка, про какого пытал пан фельдфебель, совсем не знаю.

— Глядите, ваше благородие: точно по уставу чешет! Слово в слово все то, что мне тарабанил. А ведь по роже видно — разбойник. Разбойник, и с самой большой дороги! Я его вмиг раскусил.

— Молчать! — перебил фельдфебеля поручик.

— Слушаюсь! — вытянулся перед начальством фельдфебель, а Жук, глядя на него, тоже опустил руки по швам и испуганно замигал глазами.

— Так ты, значит, не Кармалюк? — снимая пистолет со стены, продолжал допрос поручик. — И даже ничего не слышал про него?

— Ни, ваше благородие! Я Жук…

— Молчать! Да как же ты, протоканалья, ничего не слышал о Кармалюке, когда о нем вся губерния только и говорит? Молчать! А сидел за что? За разбой! Молчать! — рявкнул опять поручик, видя, что Жук хочет возразить. — За разбой! А под чьим атаманством? Под Кармалюковым! И чему же ты, подлец, научился в остроге! Молчать! Тебя, мерзавец, государь помиловал, а ты опять за свое? Куда ты из острога был отправлен?

— В Нетечинцы Новые.

— Почему не стал там примерно трудиться, а опять ушел шататься? Отец у тебя есть?

— Нема. Он давно уже с земли ушел.

— Значит, и отец, и дед гайдамаки? Весь род? Кто твой помещик?

— Пан Тверовский, ваше благородие.

— Порол он тебя розгами?

— Ой, клято порол, ваше благородие. Потому я и ушел, что никакого терпения мово…

— Молчать! Мало он тебя, каналью, порол! Прогнать бы тебя, мерзавца, сквозь строй в четыре тысячи человек! Ты бы тогда не стал разбойничать с шайкою Кармалюка!

Долго поручик вел допрос в таком «поучительном» плане, а потом приказал фельдфебелю отправить Жука в суд. А суд определил: «Как из собственного его показания видно, что он, не находясь на грунте, скитался по разным местам, то и наводит на себя сомнения — не был ли в шайке Кармалюка. Для того означенного Жука для улики в том, не участвовал ли он в нападении на шляхтича села Комаровец Островского, препроводить по открытому листу з караулом к вашему благородию, так как производится о сем нападении исследование». А исправник не медленно водворил Жука в тот же острог, откуда он совсем недавно был выпущен по манифесту. Логика тут была железная: участвовал ли он в разбое вместе с Кармалюком или нет, пусть сидит под замком — так оно спокойнее будет.

На основании точно таких же «неопровержимых улик» в острогах Литина, Летичева, Могилева, Каменец-Подольска и других городов томились сотни людей. Многие из них не имели действительно никакого отношения к загонам Кармалюка. А те, кто действовал с Кармалюком, ни под какими угрозами не признавались в этом, как и Жук, и властям оставалось только удивляться преданности народа Кармалюку.

Поиски человека, который согласился бы предать Кармалюка, начались среди шляхты. Как только исправник узнал, что шляхтич Ольшевский связан с Кармалюком, он немедленно приказал доставить его в Литин. Выдержав его несколько дней под самым строгим арестом, исправник принялся за обработку. И шляхетская душонка Ольшевского не выдержала: за то, что его освобождали из-под ареста и обещали не привлекать к суду, он дал письменное обязательство исправнику «не упустить открыть место нахождения Кармалюка с товарищами».

— Тоже за Кармалюка?

— За його, люды добри, — отвечал Грыцько Жук своим соседям по камере.

Не успел Жук осмотреться, как дверь вновь открылась и в камеру втолкнули старого солдата.

— Тоже за Кармалюка?

— За него, братцы, за него…

— А ты, служивый, хоть видел его?

— Видел не видел, то начальству, поди, лучше знать, — шуткой ответил солдат. — А вот как Кармалюк двух панов оставил в дураках — могу рассказать, ежели охота послушать.

— А ты шо, вид самого Кармалюка чув?

— Нет. Но один человек клялся, что был в то время с ним за слугу, а я за что купил, за то и продаю, — хитро щурясь, говорил солдат. — Переоделся Кармалюк однажды, значить, в полную форму полковника. Едет в фаетоне, добрыми конями запряженном. Надулся, важный. Не подходи…

— А это он умеет, — восхищенно подтвердил один из арестантов. — Он, слышал я, и цвенькать по-ихнему может.

— Может! И режет так, точно и родился шляхтичем, — подтвердил солдат. — Так вот подкатил он к панскому двору…

— А як того пана? Не Фигнер?

— Того, что совсем недавно разгромил? Да, может, и к нему, точно сказать не могу, не спросил того человека. Ну, подъехал, видит, экономия большая, дом богатый, можно, значит, поживиться. Послал слугу своего к пану доложить, что полковник, мол, переночевать просится. А то, конечно, не слуга был, а его верный товарищ, наряженный слугой. Пан вышел к самым воротам, просит, кланяется. Заехали. Гость приветливый, всякие небылицы рассказывает. Пан смеется. Сели ужинать, выпили хорошо. Хозяин разошелся и начал все про свои дела выкладывать: сколько у него земли, сколько скота, сколько хлопов. Как люди его боятся, какие он балы закатывает на радость всему панству. Все подчистую рассказал. А потом начал на своего соседа жаловаться: взял, мол, в долг десять тысяч, а возвращать не хочет, «Ах, он лайдак![18] — говорит Кармалюк. — Такого славного человека обманывать! Да если пан позволит, то я сам поеду, возьму у него деньги и привезу». Пан подскочил от радости. Так благодарит, так благодарит. Даже целоваться полез. Он уже считал, что деньги те пропали.

— Такой черта за грош поцелует…

— Все паны такие. Ну, так вот. Переночевали. Утром полковник взял письмо к тому соседу и поехал. Опять послал слугу своего доложить. Тот пан тоже просит его в дом. Когда поужинали, гость закурил трубку и говорит: «Слушайте, что же вы это своего соседа обижаете? Деньги взяли, а возвращать не хотите. Или вы пошутили? Лучше верните, потому я таких шуток не люблю. Я Кармалюк!..»

17

«Киевская старина», март 1886 года. В этой книжке журнала опубликована работа Ролле о Кармалюке, в которой приведено много воспоминаний современников и архивных документов, впоследствии утерянных.

18

Лайдак — бездельник.