Страница 49 из 51
Легко смотреть, когда под огнём другие. И к автоматным обстрелам привыкаешь относительно легко. Но когда артиллерия, тем более крупнокалиберная, тем более своя, а она снаряды не жалеет… Все прижались к земле. Сижу в БМП, смотрю в «ночник» и понимаю: если что — броня ни от чего не убережёт.
Вдруг — в башню стучат. Открываю: это прибежал Димка. Стал что-то просить. Сквозь грохот неслышно ни черта. Наконец я понял, зачем он пришёл сюда. Он попросил написать стих-признание в любви своей подруге, чтобы в посмертном письме отправить ей. Дима решил списать всё со счетов. Как-то сразу спокойно стало внутри.
Я вылез из БМП и под фонариком и осветилками начал писать. Димка палил в сторону села из автомата, но иногда, прерываясь, смотрел на мой лист. «Не проеби фишку — чехи пойдут, тогда они твоё письмо и отправят!», — кричал я ему, и продолжал сочинять.
Стих получился на двенадцать, кажется, четверостиший. К сожалению, он у меня не сохранился в памяти… А если и сохранился, то не стану я его воспроизводить, не вашего ума это дело!
Довольный Димка ушёл к себе под обстрелом, а я остался сидеть, облокотившись на катки БМП. В жизни не каждый день тебя обстреливают из гаубиц. Желание жить, немного притуплённое, просит ноги бежать куда-нибудь, но здравый смысл берёт верх — куда ныкаться? В БМП? Её всё равно как банку тушёнки пробьёт. Я просто сидел и смотрел кино про войну, только почему-то рядом рвались снаряды.
На следующий день мы обожрались шашлыков и фруктов. В селе — только раненые и взорванные сараи. Жертва одна — корова. Ментам и спецам чехи не стали её отдавать, позвали нас. На ротном УРАЛе корову — «груз-200» — из села привезли на позиции роты. Её порвало в аккурат пополам. Отдавая корову, чехи сказали, что артиллеристам они объявили джихад. Попутно в селе набрали фруктов. Летёха весь день вспоминал Москву, а Димка ходил сам не свой. Хотя, так ходили все молодые. Да и некоторые старослужащие…
…Через три дня мы вернулись в часть. Снова объявили, что назавтра намечен строевой смотр. Маразм не кончился вплоть до увольнения. Учения, смотры, наряды… всё намешано в полку при штабе дивизии. В придворном полку.
А ещё через неделю Димка пробегал мимо меня мыться-стираться и я вдруг, неожиданно для самого себя, попросил дать взглянуть на фотку его подруги. Любопытство, конечно же, и всё же я имел на это какое-то право. Он вздохнул, бросил мыло, щётку и пасту, достал из тумбочки и сунул мне в руки фото.
Девушка была очень красивой. Одетая в красный пиджак, белую кофту и чёрные штаны, она мило улыбалась мне с фотоснимка. Я смотрел не отрываясь и не мог отделаться от мысли, что знаю её, что где-то мы с ней встречались. И вдруг, подобно яркой вспышке, я вспомнил всё: яркое майское утро, сотни молодых воодушевлённых лиц, и её с флагом НБП в руках. Посмотрел на Димку:
— Я знаю её. Твоя подруга со мной в одной Партии!
Он растерянно улыбнулся:
— Не может быть. Она… Она — нормальная.
— А я и не говорил, что она сумасшедшая…
И тут он переменился в выражении лица:
— Подожди, постой. Я вспомнил. Была какая-то история, она рассказывала: однажды её забирали и допрашивали эфэсбешники за то, что она отхлестала какого-то губернатора букетом цветов…
На фотоснимке была отображена очаровательная Таня Малышева.
«Лимонка» № 220 апрель 2003 г.
Тишина
«Лимонка» № 263 январь 2005 г.
Тишина — очень сильная вещь. Современный человек ничего так не страшится, как тишины. И потому для борьбы с ней бросил все силы: от «Фабрики Звезд» до хохмачей-юмористов. Системе совершенно не важно о чем болтают, лишь бы привлекали внимание, лишь бы обыватель ни на минуту не оставался один, лишь бы не задумывался.
Помню, как только наш полк прибыл в Чечню, в поведении личного состава начались странности. Никто и не ждал от чисто мужского коллектива сюсюканий, но количество матов возросло на порядок. В чистейшем горном воздухе, оскорбляя величие и красоту заснеженных вершин, далеко разносились истеричные выкрики российских воинов. Какой контраст с торжественным пением муллы из соседнего аула…
Такое поведение меня поначалу несколько удивляло, пока не понял: это от тишины. Ломка, как у наркоманов. Весь шумовой гной, которым Система нафаршировывает людей полез наружу. Гнойник лопнул. Это прошло через месяц. Офицеры, впрочем, спасались от тишины круглосуточным просмотром мелких телевизоров, сажая аккумуляторы БМД и «Уралов». И хоть смеялись над солдатами, мол, к мамке захотели, чувствовалось, что домой к женам их тянет гораздо сильнее. Так и промаялись они весь срок…
Я же с тишиной в ладу. Практически сразу впился в тамошнюю жизнь, стал незаменимым человеком в роте и не заметил, как пролетела командировка. Приучил себя вставать по пению муллы (около половины шестого) независимо от того, сколько удалось поспать. К счастью, у нас не было электричества, и потому транзисторный приемник использовался только для прослушивания новостей. Тишина была для меня другом…
Не зря в старину молчание и отшельничество считались одними из самых трудных монашеских подвигов. Тишина просветляла человека. Вместо суетного шума возникало нерушимое осознание Вечного.