Страница 10 из 94
«Какие сложности!» — подумал Джон.
Голос в трубке заметно потеплел.
— Ну, не ёжьтесь, мой мальчик! Перечтите Ветхий Завет, Книгу Ионы. И представьте, что он — это вы. Только вас проглотил не кит, а огромная страна. Вам сыро, холодно, неприятно в ее чреве. Но скоро в этой стране наступят большие перемены. И вы сыграете в этом существенную роль.
Трубка противненько захихикала.
— До встречи, избранничек! — гаденько сказала она.
Глава восьмая
Ненастье
Ни разу со времен денежной реформы и первого полета человека в космос жители старинного городка Малютова не были так потрясены и оскорблены в своих гражданских и человеческих чувствах, как холодным осенним утром 1977 года, когда…
Но — по порядку.
Накануне ночью разбушевалось последнее предзимнее ненастье. Деревянные избы на главной улице противно заскрипели от шквалистого ветра, напугав не только обывателей, но и их сожителей — рыжих тараканов. Под утро ветер стих и на город спустилось нечто вроде тьмы египетской. На Покров ждали снега, но снег не пошел, зато просыпался ледяной колючий дождь, исхлеставший ржавое железо крыш и речку Сестрицу, предательски покинутую своими стражами — белыми гусями. Затем непогода нехотя ушла на восток, и ненадолго усмехнулся ехидный рот молодого месяца.
В мире стало пустынно и холодно. Вода в реке успокоилась, однако спускавшаяся к Сестрице пожилая дурочка Зина уверяла, что вода в реке стонет и поэтому надо ждать больших несчастий. Дурочке не поверили. Каркала она и прежде, и всегда впустую, за что и была неоднократно бита заведующей универмагом, могучей суеверной бабой, о которой поговаривали, будто наворовала она столько, что ОБХСС не трогает ее из чистого профессионального любопытства: жалко раньше времени срывать такой великолепный, но еще не созревший плод. Зинке не верили до поры…
Она врала не только про воду. Тараща выпуклые, с красными прожилками глазки, Зинка говорила, будто вышла из реки молодая женщина, нагая и прекрасная, но без очей.
— А глазынки ей раки повыели. И глядела она пустозёнками своими на запад и кликала кого-то.
А тут еще в город пришел старец. Вернее, явился. Никак иначе нельзя было назвать прибытие этого персонажа, похожего одновременно на бродягу и старорежимного профессора. Он был одет в серый, вытертый, но опрятный пиджачок и черные трико, подсевшие и коротковатые в щиколотках. На ногах его были видавшие виды кеды, на груди большой кипарисовый крест на толстом шнурке, а на носу увеличительные очки со сломанной и обмотанной изолентой дужкой. Лицо чистое, розовое и изящно вылепленное. На высоком лбу ни одной морщинки. Глаза умные, пронизывающие. Узкие губы плотно сжаты, но это не делало его лицо сердитым. Подбородок заканчивался подстриженной клинышком бородкой, мерно качавшейся в такт с ольховой палкой, на которую старец не опирался, а только нежно касался земли, словно ощупывая перед собой путь, хотя при этом шагал бодро.
Не успели наиболее бдительные малютовцы обмозговать появление в их городе неизвестной и, быть может, весьма опасной личности, как случилось нечто уж совершенно невероятное. Старый священник Меркурий Беневоленский, живший в своем родовом доме на краю церковной площади, прямехонько напротив места исполнения своих, прямо скажем, сомнительных профессиональных обязанностей, выскочил из дома в одной рясе и шлепанцах, резво подбежал к старцу, поклонился ему до земли и припал губами к руке. При этом старец, выглядевший куда моложе попа, ласково погладил того по седой голове.
Доброго, мирного отца Меркурия в Малютове не любили только двое: уже упомянутая заведующая универмагом и церковная старостиха. Старик недавно овдовел и держал в помощницах смазливую девушку Настю. О сем вопиющем факте его недоброжелательницы регулярно сообщали в обком партии и местное епархиальное управление, частенько перепутывая адреса. И всякий раз письма оставались без последствий — о безупречном моральном облике отца Беневоленского хорошо знали и в обкоме, и в епархии. Впрочем, однажды нагрянувший с инспекцией отец благочинный, внимательно рассмотрев Настюшку и крякнув от сугубо мужского одобрения, строго-настрого приказал Меркурию сменить прельстительное чадо на что-нибудь более приличествующее сану и возрасту. На это Меркурий Афанасьевич неожиданно твердо возразил, что после матушки-попадьи он с иными старушками нигде, кроме как в храме, общаться не может, а наипаче — терпеть в своем домашнем хозяйстве, где все напоминает о покойной. Иерей вздохнул, еще раз бросил сердитый взор на обмершую от страха девушку и мудро постановил утопить собственное распоряжение в хрустальной рюмочке со «Столичной», нарочно хранимой Меркурием для подобного случая.
Маленькое, но чистое и светлое жилище Меркурия Афанасьевича новоприбывший гость, не лукавя, похвалил. Похвалил и Настю за чудесные щи с грибами. Погладив девушку по голове, старец вдруг высунул остренький язычок и скорчил такую уморительную гримасу, что Беневоленский чуть в обморок не упал, а Настя, наоборот, залилась счастливым смехом, точно маленькая девочка от шутки слегка подгулявшего отца.
Престранный разговор состоялся тогда между старцем и хозяином дома.
— Откуда вы меня знаете?
— Да как же! — удивился священник. — Ведь мы с вами вместе учились! Только вы курсом старше. О вас только и разговоров в семинарии было! В пример и подражание нам ставили. Я и потом, простите за суетное любопытство, за карьерой вашей следил. И когда вы, совсем молодой, епископом стали, я чрезвычайно гордился: вот с каким человеком вместе учиться довелось!
— Это давно было, — поморщился старец.
— У меня и статьи ваши из «Богословского вестника» хранятся. И книга «Тернии на пути в Небесный Иерусалим».
— Плохая книжка, — возразил старец. — По молодости и глупости написанная.
Отец Меркурий расстроился. Заметив это, старец устыдился.
— Ну, хорошо, — продолжал он, — а о визите моем как вы догадались?
— Да как же! — снова удивился Меркурий Афанасьевич. — Мне Петя Чикомасов сказал.
— Какой еще Петя?
— Секретарь нашей районной комсомолии. Прекрасный человек!
— У вас все прекрасные. Ну а этот ваш… Чикомасов… откуда про меня слышал?
Беневоленский всплеснул руками.
— Разве вы не знаете, что за вами следят?
— Это я отлично знаю. Но с какого припека вы здесь оказались?
Беневоленский смотрел на него, изумленно хлопая глазами. Старец густо покраснел.
— Я не потому спрашиваю, что вас подозреваю. Но как-то странно… вы и… комсомол?
— Ничего странного. — Беневоленский пожал плечами. — Комсомольцы такие же, как и мы, люди. Среди них замечательные личности есть. Вот Петя Чикомасов, например. Я с ним часто беседую. У него кабинет уютный, и картинки по стенам хорошие висят. Такой аккуратный молодой человек! А какой внимательный! Всегда чаем с конфетами угостит. Я и с партейными товарищами состою в отношениях. И они ко мне прекрасно относятся. Я ведь — но это тайна! — детишек у многих из них крестил. И даже их самих.
Старец захохотал.
— Я смотрю, у вас тут полная идиллия!
Наступило неловкое молчание. На помощь пришла Настя.
— Меркурий Афанасьевич намедни тако-ое учудил! Уж я смеялась, смеялась! Пригласил его к себе Чикомасов и спрашивает, кто из комсомольцев нашего города крещеный. Ему, мол, список нужен… Ой, не могу! Вы, батюшка, сами расскажите!
Отец Меркурий улыбнулся.
— Я ему и говорю: изволь! Первый в списке ты. Он побледнел и кричит: не может этого быть! Его матушка парторгом на фабрике работает. Я говорю: как не может, когда я тебя в твоем доме в купель опускал и крестик на шею повесил? Я, говорю, твой домашний батюшка получаюсь. Так в списочке своем и пометь. Очень он, бедный, расстроился.
Все трое долго смеялись.
— Решил я в вашем городе на некоторое время остановиться, — отсмеявшись, сказал старец. — Нет ли у вас гостиницы?