Путешествие к Арктуру

– Это себялюбие, Маскалл, – спросила она, – или тебя влечет нечто, что сильнее тебя?

– Нам нужно быть благоразумными, – отвечал он, улыбаясь. – Я не могу поселиться в Пулиндреде, пока не выясню кое-что об этой вашей удивительной новой планете. Помните, какой далекий путь мне пришлось проделать… Но, скорее всего, я вернусь сюда.

– Ты обещаешь мне?

Маскалл заколебался.

– Не проси ни о чем трудном, так как я еще почти не знаю, что в моей власти.

– Это нетрудно, и я этого хочу. Обещай следующее – никогда не поднимать руку на живое создание, ни чтобы ударить, ни чтобы сорвать или съесть, не вспомнив сначала о его матери, страдавшей ради него.

– Возможно, я не дам такого обещания, – медленно произнес Маскалл, – но я возьму более серьезное обязательство. Я никогда не подниму руку на живое создание, не вспомнив сначала тебя, Джойвинд.

Она немного побледнела.

– Если бы Пейно знал о существовании ревности, он мог бы ревновать.

Пейно нежно коснулся ее рукой.

– Ты не говорила бы так в присутствии Создателя, – сказал он.

– Нет. Прости меня! Я немного не в себе. Возможно, это кровь Маскалла в моих венах… А теперь давай попрощаемся с ним. Помолимся, чтобы где бы он ни оказался, он творил лишь благородные дела.

– Я провожу Маскалла, – сказал Пейно.

– Нет необходимости, – ответил Маскалл. – Дорога ясна.

– Но разговор сокращает путь.

Маскалл повернулся, чтобы уйти. Джойвинд мягко повернула его лицом к себе.

– Ты не будешь из-за меня думать плохо о других женщинах?

– Ты – благословенный дух, – ответил он.

Она тихо отошла в глубину пещеры и стояла там, размышляя. Пейно и Маскалл вышли на открытый воздух.

На полпути вниз на склоне скалы им встретился маленький родник с бесцветной, прозрачной и газированной водой. Утолив жажду, Маскалл почувствовал себя иначе. Все окружавшее его стало таким реальным по живости и цвету, и таким нереальным в своей призрачной загадочности, что он спускался по склону, как во сне.

Когда они достигли равнины, перед ними предстал безграничный лес из высоких деревьев, выглядевших совершенно необычно. Листья их были прозрачными, и, подняв взгляд, он увидел над собой как бы стеклянную крышу. Едва они оказались под деревьями, жара пропала, хотя солнечные лучи продолжали проникать – белые, безжалостные, слепящие. Нетрудно было представить, что они бредут по ярким прохладным полянам эльфов.

Через лес, начинаясь у самых ног, шла идеально прямая, не очень широкая дорога, уходившая так далеко, насколько мог видеть глаз.

Маскалл хотел поговорить со своим спутником, но почему-то не мог найти слова. Пейно взглянул на него с загадочной улыбкой – суровой, но обаятельной и немного женственной. Затем он нарушил тишину, но что странно, Маскалл не мог понять, говорит он или поет. С губ его срывался медленный музыкальный речитатив, в точности похожий на пленительное адажио басового струнного квартета – но было одно отличие. Вместо повторения и вариации одной или двух коротких тем, как в музыке, тема Пейно была очень длинной – она не кончалась и скорее напоминала разговор, обладающий и ритмом, и мелодией. И в то же время это был не речитатив, в нем не было напыщенности. Это был долгий тихий поток приятной эмоции.

Маскалл слушал завороженно и взволнованно. Песня, если это можно было назвать песней, казалось, вот-вот станет ясной и понятной – не так, как понимают слова, но так, как человек разделяет настроение и чувства другого; и Маскалл чувствовал, что вот-вот будет высказано что-то важное, объясняющее все происшедшее ранее. Но объяснение неизменно откладывалось, он так и не понял – и все же каким-то образом понял.

К концу дня они подошли к поляне, и там Пейно прекратил свой речитатив. Он замедлил шаг и остановился, как человек, который хочет дать понять, что не намеревается идти дальше.

– Как зовется эта местность? – спросил Маскалл.

– Это Люзионская равнина.

– Эта музыка была чем-то вроде искушения – ты не хочешь, чтобы я шел дальше?

– Твое дело лежит впереди, а не сзади.

– Тогда что это за музыка? Какое дело ты имеешь в виду?

– Похоже, она произвела на тебя впечатление, Маскалл.

– Она мне показалась музыкой Создателя.

И едва Маскалл произнес эти слова, как тут же удивился, зачем он это сделал, теперь они казались ему бессмысленными. Пейно, однако, не выказал удивления.

– Создателя ты найдешь везде.

– Я сплю или бодрствую?

– Бодрствуешь.

Маскалл глубоко задумался.

– Да будет так, – сказал он встряхнувшись. – Я теперь пойду дальше. Но где мне ночевать сегодня?

– Ты дойдешь до широкой реки. По ней ты сможешь завтра отправиться к подножию Мареста; но в эту ночь тебе лучше переспать там, где встречаются лес и река.

– Тогда прощай, Пейно! Не хочешь ли еще что-нибудь сказать мне?

– Только одно, Маскалл: куда бы ты ни шел, помогай делать мир прекрасным, а не уродливым.

– В этом никто из нас не может ручаться. Я простой человек, и не стремлюсь сделать жизнь прекраснее – но скажи Джойвинд, что я постараюсь сохранить чистоту в себе.

Расстались они довольно холодно. Маскалл стоял там, где они остановились, и провожал Пейно взглядом, пока тот не исчез. Не раз он вздохнул.

Он вдруг понял, что что-то вот-вот произойдет. Воздух был недвижим. Вечерние солнечные лучи проникали беспрепятственно и окутывали его тело сладострастным жаром. Над его головой на огромной высоте по небу неслось одинокое облако.

Одиночный трубный звук раздался позади него в отдалении. Сначала ему показалось, что звук отстоит на несколько миль; но затем звук понемногу усилился и все приближался и приближался, одновременно становясь громче. Звучала одна и та же нота, но теперь ее будто извлекал гигантский трубач, находившийся прямо над головой Маскалла. Затем сила звука понемногу уменьшилась, и он переместился, оказавшись впереди Маскалла. Закончилась нота очень тихо и вдалеке.

Он почувствовал себя наедине с Природой. Святое спокойствие охватило его сердце. Прошлое и будущее было забыто. Лес, солнце, день не существовали для него. Он не осознавал себя – не было ни мыслей, ни чувств. И все же никогда Жизнь для него не была так высока.

Прямо перед ним стоял, скрестив руки, человек. Его одежды покрывали тело, оставляя открытыми конечности. Он был скорее молод, нежели стар. Маскалл заметил, что на лице человека не было никаких специфических органов Торманса, с которыми он даже теперь не мог свыкнуться, лицо было гладким. Казалось, весь его облик излучал избыток жизни, похожий на дрожание воздуха в жаркий день. Глаза светились с такой силой, что Маскалл не мог встретиться с ним взглядом.

Он обратился к Маскаллу по имени, необычным голосом, звучание которого как бы раздваивалось. Первичное раздавалось будто издалека, второе звучало полутоном, как благожелательная звенящая струна.

Стоя рядом с этим человеком, Маскалл ощутил нарастающую радость. Он был уверен, что с ним происходит что-то хорошее. Он обнаружил, что ему физически трудно произносить слова.

– Почему ты меня останавливаешь?

– Маскалл, посмотри на меня хорошенько. Кто я?

– Я думаю, ты Создатель.

– Я Суртур.

Маскалл вновь попытался взглянуть ему в глаза, но почувствовал резь.

– Ты знаешь, что это мой мир. Как ты думаешь, зачем я привел тебя сюда? Я хочу, чтобы ты служил мне.

Маскалл больше не мог говорить.

– Те, кто подшучивает над моим миром, – продолжало видение, – те, кто насмехается над его суровым вечным ритмом, его красотой и величественностью, которая не поверхностна, а проистекает из глубинных корней, они не ускользнут безнаказанными.

– Я не насмехаюсь над ним.

– Задавай свои вопросы, и я на них отвечу.

– У меня их нет.

– Ты должен служить мне, Маскалл. Разве ты не понимаешь? Ты мой слуга и помощник.

– Я не подведу.

– Это ради меня, а не ради тебя.

И едва эти последние слова сорвались с губ Суртура, как он вдруг резко начал расти, становясь выше и шире. И, подняв глаза к небу, Маскалл увидел, что фигура Суртура заполняет все поле зрения – не в виде конкретного человека, а в виде огромного, вогнутого изображения, хмуро смотрящего на него сверху вниз. Затем изображение погасло, как гаснет свет.