Гегель

Круг репрессий сужался вокруг философа. Уволили с работы Фёрстера, близкого друга и ученика Гегеля, преподавателя военного училища. На студенческом празднике в Пихельсберге в мае 1819 года он поднял тост «не за здоровье Занда, а за то, чтобы зло исчезло без кинжальных ударов». На этом празднике присутствовал и Гегель. Из университета изгнали Карове, репетитора его лекций. В прошлом Карове был руководителем умеренного крыла Буршеншафта.В 1819 году он издал брошюру об убийстве Коцебу, осуждающую с позиций гегелевской философии и преступникаи преступление. Брошюру извратили, и, хотя полицейское ведомство свидетельствовало о лояльности Карове, Альтенштейн не разрешил ему проходить в Берлине габилитацию. Карове перебрался в Бреслау, но там по требованию Франкфуртской следственной комиссии правительственный уполномоченный при университете учинил новое дознание. В результате путь к преподавательской деятельности для Карове был закрыт. Гонения, обрушившиеся на Карове, рассматривались как свидетельство того, что акции Гегеля в правительственных кругах упали.

Хеннинг, сменивший Карове в роли гегелевского помощника, был неожиданно арестован. Его продержали в тюрьме семь недель и выпустили, не предъявив никаких обвинений. Когда Гегель в августе 1820 года отправился в Дрезден, берлинская полиция проявила к этому живой интерес. Гегель был членом так называемого «Беззаконного общества» — светского клуба, где встречалась берлинская знать. Название, однако, шокировало верноподданнические уши, и Франкфуртская следственная комиссия решила проверить деятельность общества; ищейки успокоились лишь после того, как выяснилось, что членом клуба состоит шеф берлинской полиции фон Камптц.

Гегель все это время интенсивно работал над «Основами философии права». Книгабыла готова уже в 1819 году, но застряла в цензуре. Ее не запрещали, но и не разрешали. Понадобился год, чтобы пробиться через бюрократические рогатки. В свет новыйтруд Гегеля вышел лишь в октябре 1820года. Гегель облегченно вздохнул и послал экземпляры своей книги не только Альтенштейну, но и самому Герденбергу. В сопроводительном письме канцлеру Прусского королевства он уверял, что все его научные устремления направлены «на доказательство полного взаимосогласия философии с теми основоположениями, в которых испытывает необходимость вообще природа государства, наиболее же непосредственно на доказательство полного взаимопонимания философии со всем тем, что отчасти обрело, отчасти же столь счастливого обретет в дальнейшем под просвещенным правлением его величества короля и под мудрым руководством Вашего сиятельства Прусское государство, принадлежать каковому именно посему не может не быть поводом для особого удовлетворения».

Это письмо было написано осенью 1820 года. А летом того же года друзья Гегеля стали свидетелями его поступка совершенно иного рода. Однажды философ велел принести бутылку шампанского и предложил выпить «в честь сегодняшнего дня». Присутствующие терялись в догадках; день казался самым заурядным: никто не родился, никто не умер, не получил повышения, ничего примечательного в этот день не случилось ни в Берлинском университете, ни вообще в Прусском королевстве. Тогда Гегель торжественно заявил: «Сегодня 14 июля. Этот бокал за взятие Бастилии». Философ, служивший прусской монархии, каждый год отмечал юбилей французской революции.

*  *  *

В предисловии к «Основам философии права» (датированном 25 июня 1820 года) Гегель отмечает, что непосредственным побуждением к изданию книги является потребность дать в руки слушателей пособие к лекциям. Вместе с тем он не ограничивает свою задачу созданием учебника, представляющего, главным образом, обобщение и систематизацию известного и общепризнанного содержания. Он хочет вызволить философию из позорного упадка, в котором она находится. Для этого необходимо руководствоваться научным методом, так чтобы все произведение в целом, как и разработка его частей имели своим основанием дух логики. Задача состоит в том, чтобы преодолеть ошибочный взгляд, согласно которому истинным в нравственных предметах и государственных делах является лишь то, что каждый извлекает из своего сердца, своей души, своего вдохновения.

Особое раздражение у Гегеля вызывают рассуждения на эту тему Фриза — вождя «поверхностности, которая называет себя философствованием». Гегель цитирует его речь на Вартбургском празднике и заявляет, что подобные взгляды ведут к разрушению не только нравственности а совести, правды и любви в отношениях между частными лицами, но общественного порядка и государственных законов. Поэтому следует считать счастьем для науки, что такого рода философствование пришло в соприкосновение с действительностью и дело дошло до «открытого разрыва». Зная судьбу Фриза и его окружения, мы можем понять, на что намекает Гегель.

Это место было встречено негодованием. Но в еще большей степени знаменитый афоризм, занимающий центральное место в предисловии: «Что разумно, то действительно, и что действительно, то разумно». У Гёте был заготовлен ответ: «Сущее не делится на разум без остатка».

Гегель сам почувствовал шаткость своего афоризма и в заново написанном введении к «Энциклопедии философских наук», увидевшем свет в 1827 году, пояснил свою мысль. Он отмечал, что только бог один «истинно действителен», что существование представляет собой лишь часть действительности. В повседневной жизни называют действительностью всякую причуду, заблуждение, зло и т. д., но на самом деле случайное существование не заслуживает громкого названия действительности.

«Действительность по Гегелю, — писал Ф. Энгельс, — вовсе не представляет собой такого атрибута, который присущ данному общественному или политическому порядку при всех обстоятельствах и во все времена. Напротив. Римская республика была действительна, но действительна была и вытеснявшая ее Римская империя. Французская монархия стала в 1789 г. до такой степени недействительной, то есть до такой степени лишенной всякой необходимости, до такой степени неразумной, что ее должна была уничтожить великая революция, о которой Гегель всегда говорит с величайшим воодушевлением. Здесь, следовательно, монархия была недействительной, а революция действительной. И совершенно так же, по мере развития, все, бывшее прежде действительным, становится недействительным, утрачивает свою необходимость, свое право на существование, свою разумность. Место отмирающей действительности занимает новая, жизнеспособная действительность, занимает мирно, если старое достаточно рассудительно, чтобы умереть без сопротивления, — насильственно, если оно противится этой необходимости. Таким образом, это гегелевское положение благодаря самой гегелевской диалектике превращается в свою противоположность: все действительное в области человеческой истории становится со временем неразумным, оно, следовательно, неразумно уже по самой своей природе, заранее обременено неразумностью; а все, что есть в человеческих головах разумного, предназначено к тому, чтобы стать действительным, как бы ни противоречило оно существующей кажущейся действительности. Повсем правилам гегелевского метода мышления, тезис разумности всего действительного превращается в другой тезис: достойно гибели все то, что существует» [18].

Вместе с тем надо отметить, что в контексте предисловия к «Основам философии права» мысль Гегеля звучала в достаточной мере консервативно. Гегель призывал к тому, чтобы за видимостью преходящего увидеть непреходящую субстанцию. Философия, которая обращает внимание на суетное и «лучше понимает, как устраивать жизнь», сама есть «праздная суета». Вступая во внешнее существование, разумное обретает бесконечное богатство форм. обводит свое ядро пестрой корой, а поверхностное сознание застревает в ней; лишьпонятие проникает сквозь эту кору, чтобы нащупать внутрений пульс и ощутить его биение также и во внешних образованиях. Бесконечный материал внешней оболочки и его регулирование не есть предмет философии; в этом отношении она может избавить себя от труда давать благие советы. Платон мог бы воздержаться от того, чтобы рекомендовать нянькам укачивать детей, а не держать их спокойно на руках. А Фихте не следовало тратить силы на совершенствование паспортной системы (он, оказывается, придумал помещать в паспорте подозрительных лиц не только их собственноручную подпись, но и портрет).