Страница 16 из 16
Во время сдачи города люди стали стихийно покидать его, после того как польско-литовский гарнизон уже был не в силах сопротивляться уходу из Москвы никого из осадных сидельцев: ни своих, ни чужих. Под охраной, на положении заложников оставались только московские бояре во главе с князем Федором Ивановичем Мстиславским. В обмен на их жизни начальники польско-литовского гарнизона выговорили сохранение своих жизней. Об этом говорилось в грамоте из самого ополчения, приурочившей окончательную сдачу города к 27 октября (6 ноября) 1612 г.: «Почали выбегать из Кремля сидельцы русские и литовские люди, а в роспросах сказывали, что бояр князя Федора Ивановича Мстиславского с товарыщи литовские люди роздали за крепкие приставы» [36, 96].
Боярин князь Федор Иванович Мстиславский даже поучаствовал в переговорах с главными воеводами земского ополчения, которые вел староста Николай Струсь. Переговоры велись в «застенке», в небольшом пространстве, отделявшем крепостную стену от вала, где глава московской Боярской думы бил челом «всей земле», что было необходимым подтверждением верховенства власти земского совета объединенного ополчения. «И мы, бояре и воеводы, и вся земля, – писали в грамоте на Белоозеро 6 ноября 1612 г., – город Кремль у литовских людей приняли и их бояр и литовских людей не побили, потому что они бояре посяместа были все в неволе, а иные за приставы» [36, 97]. Еще позднее об этом вспоминали как о чудесном освобождении, «что из адовых жилищ» всех «бедствующих и до конца погибающих» в Москве [25, 257].
Оказалось, что когда дело было сделано, главным воеводам земского войска постоянно приходилось удерживать его, чтобы оно не впало, по образцу плохих армий, в банальное мародерство и убийство пленных. Самую большую опасность представляли бывшие друзья-казаки, которые снова стали опаснее недавних врагов – литовских людей. Автор «Нового летописца» вспоминал, что когда из осажденного города первым выпустили самых слабых – женщин и детей, казаки были готовы убить князя Дмитрия Пожарского, «что грабить не дал боярынь». В статье «Нового летописца» «о выводе боярском и о здаче Кремля города» описывалось, как полк князя Дмитрия Михайловича Пожарского едва не вступил в бой с казаками, когда земское ополчение собралось со знаменами и орудиями на Каменном мосту, чтобы встретить выходившую из Москвы Боярскую думу. На следующий же день, когда дело дошло до выхода из стен Кремля последних воинов польско-литовского гарнизона, казаки взяли-таки реванш у князя Пожарского и расправились, вопреки договору, с теми, кто на свое несчастье был отведен в плен в «таборы».
Память о московской победе 1612 г. сохранила разные даты освобождения столицы. Между тем доверять нужно, как это делал П. Г. Любомиров, грамоте руководителей ополчения на Белоозеро, отправленной 27 октября (6 ноября по новому стилю) 1612 г. Там определенно говорилось, что 26 октября (5 ноября) из Москвы вышли бояре, а 27 октября состоялся вход ополчения в столицу. День взятия Москвы 26 октября, связанный с памятью Дмитрия Солунского, упоминает также автор «Повести о победах Московского государства» [45, 34–35]. В ближайшее воскресенье, 1 ноября, «…состоялся торжественный крестный ход с благодарственным за освобождение Москвы богослужением» перед Владимирской иконой Богоматери [29, 155]. Позднее освобождение Москвы оказалось связано в народной памяти с празднованием дня Казанской иконы Богоматери.[19]
После реформы отечественного календаря в 1918 г. даты всех церковных праздников были передвинуты на 13 дней вперед. Однако если буквально следовать исторической хронологии, то для перевода даты XVII в. на новый стиль нужно прибавлять 10 дней. Связано это с тем, что при введении григорианского календаря в 1582 г. его разница с юлианским составляла 10, а не 13 дней (в дальнейшем за столетие накапливалась хронологическая погрешность примерно в одни сутки). Дата нового государственного праздника – 4 ноября, вольно или невольно, взята современными законодателями из церковного календаря, поэтому она оказалась связанной с началом штурма Китай-города, а не с его взятием [32, 220–238]. Окончательное очищение Москвы от гарнизона польско-литовских войск произошло 26–27 октября по старому стилю, или 5–6 ноября по новому стилю [33].
Однако список этой иконы попал еще в Первое ополчение летом 1611 г., а значит, она не может вполне считаться покровительницей одного ополчения – Кузьмы Минина и князя Дмитрия Михайловича Пожарского. По преданию же, князь Дмитрий Михайлович Пожарский заказал для себя список Казанской иконы Богоматери, когда находился с нижегородским ополчением в Ярославле в 1612 г. Когда в 1636 г. на Красной площади в память о событиях, предшествовавших избранию на царство Михаила Федоровича, открывался Казанский собор, то все детали появления чудотворной иконы в полках под Москвой были уже не столь существенны. Главное, что список этой иконы действительно был в земском ополчении и именно с ней «вся земля» связала свою победу.
«Совет всея земли»
Четыре месяца – с 26 октября 1612 г. по 25 февраля 1613 г. – власть в Москве оставалась в руках земского правительства во главе с князьями Дмитрием Тимофеевичем Трубецким и Дмитрием Михайловичем Пожарским. Это был переходный период, главным содержанием которого стали выборы нового царя. В те дни, когда действовавший в ополчении «Совет всей земли» получил власть в Москве,[20] в Речи Посполитой «дозрели» до того, чтобы наконец-то представить юного самодержца Владислава Московскому государству.
Сейчас ноябрьский 1612 г. поход короля Сигизмунда III вместе с королевичем Владиславом к Смоленску и далее, к Москве, выглядит малообъяснимым. Хотя для едва народившегося земского правительства грядущее столкновение с польско-литовскими отрядами, возглавлявшимися полковниками Александром Зборовским и Андреем Млоцким, не сулило ничего хорошего. Король же действовал так, словно не было более чем двухлетнего промедления с исполнением договора с гетманом Станиславом Жолкевским о призвании королевича Владислава, а польско-литовский гарнизон по-прежнему удерживал в своих руках столицу. Сигизмунд III слал впереди себя послов – объявить Боярской думе свой приход. Но он опоздал и только зря потратил казну. Дальше Волока королевскому войску двинуться уже не пришлось, несостоявшийся претендент на русский трон вынужден был вернуться домой в Речь Посполитую. Что же заставило короля Сигизмунда III так быстро смириться с потерей выскользнувшей из его рук московской короны?
«Новый летописец» сообщает детали тех событий, как под столицу приехали Адам Жолкевский, князь Данила Мезецкий и Иван Грамотин «зговаривати Москвы, чтобы приняли королевича на царство». О серьезности угрозы свидетельствует описание реакции «всех начальников», которые «быша в великой ужасти». В начавшихся боевых стычках польско-литовским отрядом был захвачен «в языках» «смольнянин» Иван Философов. Он якобы очень удачно дезинформировал противника: «Москва людна и хлебна, и на то все обещахомся, что всем померети за православную веру, а королевича на царство не имати» [37, 128]. То же самое Философов потом подтвердил и перед самим королем Сигизмундом III в его походной ставке. Это и стало, по мнению летописца, главным аргументом для отмены дальнейшего похода.
Позднее обнаружились фрагменты делопроизводства королевского похода, не подтверждающие эту приукрашенную версию. Иван Философов действительно попал в плен и дал подробные сведения о том, что происходило в Москве после занятия ее войсками земского ополчения. Этот рассказ убеждал не ловкой ложью, а, наоборот, правдивостью. Польско-литовские полковники плохо понимали, почему посылавшиеся ими в Москву гонцы не возвращались, а русские люди вместо того, чтобы начинать переговоры, вступали в бой. При этом они не нашли ничего лучшего, как расположиться в шатрах в знакомых местах в Тушино. Пленник Иван Философов объяснил тем, кто пришел в ноябре 1612 г. от короля Сигизмунда III под самую Москву, что у королевича Владислава больше нет шансов на престол. Но лишь по той причине, что его сторонников из числа бояр в столице больше не слушают.
19
Начало успешного штурма Китай-города пришлось на четверг 22 октября (кроме архиепископа Арсения Елассонского об этой дате упоминали авторы «Нового» и «Пискаревского» летописцев). До событий Смутного времени в этот день традиционно праздновалась память Аверкия Великого, поэтому-то в «Новом летописце» сказано о взятии Китай-города: «…на память Аверкия Великого поидоша приступом и Китай взяша и многих литовских людей побиша». И только позднее в святцах под 22 октября было сделано дополнение об еще одном церковном празднике в память иконы Казанской Богоматери: «В той же день, празднуем Пресвятей Богородице чудотворный ради Ея иконы Казанския, и избавления ради царствующаго града Москвы от Литвы, еже бысть в лето 7121 (1612)» [37, 126].
20
Л. В. Черепнин обоснованно считал, что собор, созванный в ополчении, не был распущен, а продолжал свою деятельность в Москве [65, 187].
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.