Страница 2 из 57
Отмена крепостного права 19 февраля 1861 года фактически ликвидировала и старый, в каком-то смысле добрый патриархальный быт. Корпорация «столбовых крепостных», «рыцарей без страха и упрёка, исполненных преданности к господам до самозабвения», довольно быстро сошла со сцены, тихо исчезла. На смену упокоившимся на «смиренных кладбищах» слугам-домочадцам почти повсеместно пришли юридически свободные, обычно охочие до барыша «новые слуги», уже не имевшие никаких понятий о «семейном начале»[9]. Но единичные «милейшие существа, которых нельзя не любить», обретя полный соблазнов статус наёмных работников, хранили и сохранили-таки верность этическим преданьям дворянской старины.
Трогательные, в прабабушкиных чепцах, тени минувшего изредка появлялись и приживались в российских семьях (а в итоге роднились с ними) даже после всесокрушающей революции. «Эти няни в отношении текущей жизни всегда выглядели как люди, заблудившиеся во времени», — отметил, к примеру, в 1953 году оказавшийся в эмиграции публицист H. Н. Былов. И следом он, давнишний обитатель Буэнос-Айреса, добавил очень существенное: «Я, лично, видел одну такую няню»[10].
Немало подобных нянь запечатлено и в художественной литературе. Можно с ходу припомнить, допустим, добрую «мамку» из карамзинской «Натальи, боярской дочери» (1792) или не менее характерную «любимую няню» из повести A. A. Бестужева (Марлинского) «Роман и Ольга» (1823).
Ещё более популярна Наталья Савишна — «редкое, чудесное создание», персонаж повести Л. Н. Толстого «Детство», впервые напечатанной в «Современнике» в 1852 году (под названием «История моего детства»): «Она не только никогда не говорила, но и не думала, кажется, о себе: вся жизнь её была любовь и самопожертвование. Я так привык к её бескорыстной, нежной любви к нам, что и не воображал, чтобы это могло быть иначе, нисколько не был благодарен ей и никогда не задавал себе вопросов: а что, счастлива ли она? довольна ли?»
Весьма, кстати, показательно отношение этой «старушки» к пресловутой крепостной зависимости: «Когда maman вышла замуж, желая чем-нибудь отблагодарить Наталью Савишну за её двадцатилетние труды и привязанность, она позвала её к себе и, выразив в самых лестных словах всю свою к ней признательность и любовь, вручила ей лист гербовой бумаги, на котором была написана вольная Наталье Савишне, и сказала, что, несмотря на то, будет ли она или нет продолжать служить в нашем доме, она всегда будет получать ежегодную пенсию в триста рублей. Наталья Савишна молча выслушала всё это, потом, взяв в руки документ, злобно взглянула на него, пробормотала что-то сквозь зубы и выбежала из комнаты, хлопнув дверью. Не понимая причины такого странного поступка, maman немного погодя вошла в комнату Натальи Савишны. Она сидела с заплаканными глазами на сундуке, перебирая пальцами носовой платок, и пристально смотрела на валявшиеся на полу перед ней клочки изорванной вольной.
— Что с вами, голубушка Наталья Савишна? — спросила maman, взяв её за руку.
— Ничего, матушка, — отвечала она, — должно быть, я вам чем-нибудь противна, что вы меня со двора гоните… Что ж, я пойду.
Она вырвала свою руку и, едва удерживаясь от слёз, хотела уйти из комнаты. Maman удержала её, обняла, и они обе расплакались».
Незабываема и Агафья Власьевна, няня Лизы Калитиной из тургеневского «Дворянского гнезда» (1859): «Странно было видеть их вдвоём. Бывало, Агафья, вся в чёрном, с тёмным платком на голове, с похудевшим, как воск прозрачным, но всё ещё прекрасным и выразительным лицом, сидит прямо и вяжет чулок; у ног её, на маленьком креслице, сидит Лиза и тоже трудится над какой-нибудь работой или, важно поднявши светлые глазки, слушает, что рассказывает ей Агафья; а Агафья рассказывает ей не сказки: мерным и ровным голосом рассказывает она житие Пречистой Девы, житие отшельников, угодников Божиих, святых мучениц; говорит она Лизе, как жили святые в пустынях, как спасались, голод терпели и нужду, — и царей не боялись, Христа исповедовали; как им птицы небесные корм носили и звери их слушались; как на тех местах, где кровь их падала, цветы вырастали. <…> Года три с небольшим ходила Агафья за Лизой; девица Моро её сменила; но легкомысленная француженка <…> не могла вытеснить из сердца Лизы её любимую няню: посеянные семена пустили слишком глубокие корни. Притом Агафья, хоть и перестала ходить за Лизой, оставалась в доме и часто видалась с своей воспитанницей, которая ей верила по-прежнему».
Повторим и подчеркнём: упомянутые (и неупомянутые) няни и мамушки, как реальные, так и литературные, только формально, в ревизских сказках и прочих делопроизводственных документах, числились дворовыми людьми. В обиходе же такие женщины имели иной статус и существовали в ином, вне- и надсословном, пространстве — в пространстве дворянского дома, христианской семьи. И в пределах данной заповедной («понятийной») иерархии они сплошь и рядом трактовались владельцами не как банальные крепостные души, но как домашние, от века близкие люди — словом, как натуральная, почти кровная родня. Да и мамушки считали господский дом своим родным домом, а радости и неурядицы хозяев и хозяйских отпрысков переживались ими как собственные душевные волнения.
Видный духовный писатель Е. Поселянин (E. Н. Погожев) однажды заметил, что таким няням и дядькам, носителям «здорового русского бесшумного и безфразного идеализма», были «обязаны все те, кто в жизни не сбился душою с панталыка, не прожил врозь со своим народом, но дышал его верованиями и чаяниями». Завершая же очерк, он, не удержавшись, воскликнул: «Вечная вам память, земной вам поклон, тихо трудившиеся и тихо любившие люди, в рабстве явившие чудное зрелище свободной и благородной привязанности!»[11]
А вот для «мамушки», выведенной Евгением Боратынским в поэме «Бал», дом её любимой воспитанницы, похоже, был чужим жилищем. Чужим для неё человеком являлся и симпатичный муж княгини Нины. Припомним строки:
Старуха вроде бы жительствовала под той же крышей, бок о бок с княжеской четой, неусыпно ходила за Ниной, однако смотрела на дом на Тверской и его обитателей как будто извне — не как заправская няня, приравненная к домочадцам, а более как пришелица: то ли странствующая монахиня, то ли богомольная наёмная прислуга.
И эта деталь в прорисовке образа няни тоже могла задеть Пушкина.
Однако первопричина пушкинского недовольства «мамушкой» Е. А. Боратынского была, видимо, совсем иного свойства.
Суть в том, что незадолго до прочтения «Бала» поэт в Петербурге навеки простился с собственной престарелой няней, Ариной Родионовной. А люди, близко его знавшие, уверяли, что «он никого истинно не любил, кроме няни своей и потом сестры»[12]. Боль утраты к октябрю 1828 года ещё не утихла, поэтому любое случайно обронённое слово о мамушках могло разбередить сердечную рану. «Мамушка» Е. А. Боратынского, некстати попавшаяся Пушкину на глаза, неминуемо вызывала соответствующие скорбному контексту ассоциации:
К ней, няне из «Бала», Пушкин подошёл — а иначе тогда и быть не могло — с особой, сопоставительной меркой, и поэтическая, не слишком выразительная и нетипичная няня проиграла в сравнении с покойницей[13].
9
В «физиологическом» очерке конца XIX столетия «новые слуги» характеризовались как «личности очень тёмные и сомнительные», как «существа, уже давно искалеченные нравственно». Среди нянек и бонн доминировали, по утверждению публициста, «девицы, которые по ночам надевают платье и пальто вашей дочери и неведомо куда исчезают!». Страдали от таких раскрепощённых «мамушек» преимущественно воспитанники: «Их детство грустно, потому что около колыбели их не стоит няня Родионовна, приветливая, умная старушка, с чудной русской речью; грустно и отрочество их, потому что за ними тогда не зрит неподкупно верный дядька Савельич. Чаще всего слышат они безобразную, ломаную речь чухонки и постоянно пред ними мелькает непрезентабельный калейдоскоп последовательно изгоняемых и вновь поступающих прислуг» (Петрам. Новые слуги // Новое время. 1899. № 8470. 26 сентября (8 октября). С. 3).
К месту скажем, что в наши дни институт нянь в России быстро возрождается (он, что называется, входит в моду), однако «новые русские слуги» XXI века (как и их дореволюционные предшественницы) пока вступают с состоятельными «работодателями» исключительно в коммерческие отношения. Можно прогнозировать, что указанная тенденция будет преобладать и в дальнейшем. Надеемся, это не исключает и появления отдельных нянь по призванию, напоминающих баснословных «мамушек».
10
Цит. по: Образ совершенства: Из наследия первой эмиграции / Сост., вступ. ст. и коммент. М. Д. Филина. М., 1999. С. 166. Впервые: Былов Н. А. С. Пушкин как основа контрреволюции. Буэнос-Айрес, 1953.
11
Поселянин Е. Пушкин и его няня: К Пушкинской годовщине // Новое время. 1917. № 14 692. 29 января (11 февраля). С. 6.
12
Керн А. П. Воспоминания. Л., 1929. С. 60.
13
Сказанное в какой-то мере относится и к барону А. А. Дельвигу, который, как будет показано, хорошо знал, искренно чтил Арину Родионовну и посему не мог остаться безучастным к случившемуся.