Костычев

Анненков был большим знатоком систематики растений. Еще в 1849–1851 годах он издал впервые в России гербарий московской флоры, состоящий из 800 видов растений. По этому гербарию ученики могли легко определить многие растения, собранные ими в окрестностях Москвы. Еще большее значение и для учеников школы и для русских натуралистов и агрономов имел впервые изданный в 1859 году «Ботанический словарь». До этого почти все сочинения по флористике издавались на латинском языке. В словаре Анненкова для каждого растения были даны названия на латинском языке, на русском, а для некоторых растений и на других языках народов России. Приводились также названия на французском, английском и немецком языках. Этот огромный труд, не имевший себе равного в научной литературе, был не только первым международным ботаническим словарем, но и первым народным словарем.

В своей работе Анненков много уделял внимания сближению ботаники с практикой. В «Ботаническом словаре» он собрал множество сведений об использовании растений в промышленности, медицине, сельском хозяйстве. Словарь Анненкова служил настольной книгой для учеников школы. Имевшиеся в школьной библиотеке несколько экземпляров этой книги были нарасхват.

Костычев мечтает купить себе словарь, но у него нет денег. Родители, все чаще прихварывавшие после отъезда сына, присылали ему изредка несколько рублей. Но он тратит эти деньги на оплату писем домой да на покупку бумаги и чернил.

Большой интерес Костычева вызвала и другая книга Анненкова — «Простонародные названия русских растений». Она моментально была раскуплена. Павел узнал, что не только в его родном Шацком уезде народ сделал множество ценнейших наблюдений над дикорастущими и культурными растениями и дал им меткие, как говорил Анненков, «бытовые», названия, но что такая незаметная работа проводилась во многих местах России.

Он узнавал в книге Анненкова «по-научному» многие растения, хорошо знакомые ему с самого раннего детства. Особенно заинтересовали мальчика кормовые травы. В программе школы им уделялось немалое внимание; ведь еще М. Г. Павлов считал эти травы восстановителями плодородия почвы и хорошим кормовым средством. Хозяйственным значением трав был занят и Н. И. Анненков.

Как появился у Костычева интерес к кормовым травам, интерес, не утраченный им до конца жизни? Читая павловский «Курс сельского хозяйства», Павел Костычев видел, что некоторые травы при разведении их на полях дают много сена, но в то же время не истощают, а обогащают почву. После трав, на следующий год, хлеба тоже дают повышенные урожаи. В чем тут дело? И почему все-таки во влажных районах России так мало разводят трав?

В здании школы находился прекрасно обставленный зал заседаний Московского общества сельского хозяйства. Учеников туда не пускали. Богатая мебель была покрыта белоснежными чехлами, в зале строжайше соблюдалась чистота. Иногда сюда съезжались члены общества: генералы со звездами на груди, какие-то старички с голубыми лентами через плечо и много других важных господ. На заседаниях общества они тщетно искали ответа на мучивший их вопрос: как сохранить свои привилегии и увеличить доходы за счет крестьян. Подлинная наука их не интересовала. Но Анненков и другие учителя участвовали в заседаниях и вели горячие споры и обсуждения. Кое-что об этих спорах ученики узнавали у дядек. Кроме того, они слышали, как на следующий день после заседания учителя обменивались мнениями, а то и продолжали незаконченный спор. Иногда любопытство было так сильно, что, невзирая на угрозу сурового наказания, кто-нибудь из учеников пробирался поближе к дверям зала и подслушивал.

Споры на заседаниях общества особенно заинтересовали Костычева. Он мог уже кое в чем разобраться критически.

И вот однажды он услыхал, что травосеяние — вредная и глупая затея, для России она, мол, не подходит. Плодородие же почвы понижается не из-за трехполья, а потому, что крестьяне, «разбалованные волей», плохо отрабатывают барщину, которая фактически существовала и после так называемого «освобождения».

Но ведь Павлов, которого юноша Костычев так уважал, в своих книгах не только много говорил о пользе трав, — но он доказал эту пользу цифрами. Да и сам Костычев видел на Бутырском хуторе, что дают травы хозяйству и что они делают с почвой. Несомненно, травосеянию в северной и средней полосе России принадлежит большое будущее. Но много здесь еще и неясного.

Постепенно Костычев приходит к мысли, что сначала надо хорошо научиться определять травы из разных семейств, прочитать все, что написано о них в книгах, а там и путь дальнейших исканий станет яснее.

Зимний московский вечер… Рано стемнело… В небольшой комнате, носящей громкое название ботанического кабинета, сидит, склонившись над гербарными листами, черноглазый юноша с худым, болезненным лицом. Это Костычев. Он упросил престарелого служителя позволить ему поработать одному в кабинете. Служитель недоволен: уж больно он задавлен любовью к строгим порядкам, но все-таки пускает ученика в кабинет. Ведь этот мальчишка пользуется уважением учителей и чуть ли не самого директора, а кроме того, на старика действует серьезность Костычева.

Павел разворачивает листы гербария. Это разные бобовые травы. Летом он сам их собрал под Москвой, в окрестностях Бутырского хутора. Рядом на столе лежит определитель московской флоры Анненкова, тут же его словарь. Кое-какие растения Павел узнает сразу, с другими приходится повозиться. Какое он испытывает удовольствие, определяя растения! Вот это, несомненно, клевер, или, как говорит Николай Иванович, любитель народных названий, «дятловина». Но какой именно? Ведь есть много разных видов клевера. А вот это «медунка», или, по-научному, люцерна. Следующий лист — «петушья головка», или эспарцет.

Нужно знать обязательно и латинские названия растений. Но вот беда, в школе не учат латынь и в уездном училище не учили. Костычев самостоятельно принимается за латынь. Некоторую помощь оказал ему в этом самый молодой педагог — Сергей Петрович Карельщиков.

Н. И. Анненков, занятый директорскими делами, не мог целиком посвятить себя преподавательской деятельности. Его ближайшим помощником по преподаванию биологии был талантливый ботаник С. П. Карельщиков (1834–1869). Этого преподавателя занимали многие научные вопросы: изучение болезней растений, вызываемых ржавчинными грибками, еще больше — какое число устьиц бывает на листьях разных растений в разные периоды их жизни и о размножении луговых трав корневою порослью.

Обремененный большой семьей, больной туберкулезом легких, Сергей Петрович вынужден был преподавать и в других местах, бегая по частным урокам. По вечерам он все же «забегал» на Смоленский бульвар, чтобы на досуге немного поработать в ботаническом кабинете: его интересовали микроскопические грибки — плесени, головня, хлебная ржавчина. В кабинете Карельщиков часто встречал Костычева, который оказывал своему учителю помощь в приготовлении препаратов, мыл посуду, протирал микроскоп. Карельщиков не оставался в долгу.

Он помогал Павлу в определении растений, показал, как нужно читать по-латыни. Учитель поражался способностям ученика, который все быстро схватывал и, казалось, навечно запоминал. Карельщиков, являвшийся одним из первых дарвинистов в России, подробно рассказывал своему юному ученику о книге Дарвина «Происхождение видов», смело раскрывал перед ним картину вечного развития и обновления природы.

Костычев и другие ученики очень ценили Карельщикова. Ботаник С. М. Розанов (1840–1871), вспоминая впоследствии Карельщикова, говорил: «В Земледельческой школе он пользовался любовью своих учеников, которые особенно любили его уроки зоологии». Девизом Карельщикова было: «…не только убеждать и вразумлять слушателей, но давать им также возможность убеждаться и вразумляться собственным наблюдением и опытом».

Шутливо и в то же время с грустью рассказывал Карельщиков о своем безрадостном детстве, о трудном пути «в науку». Он происходил из обедневшей купеческой семьи. Отец его был типичным самодуром. Самодурство отца усиливалось его неудачами на торговом поприще. Увлечение сына естествознанием встречало со стороны родителей самое резкое неодобрение. Особенно возмущался отец «ботаническими экскурсиями» по окрестностям Москвы, которые Сергей Карельщиков начал предпринимать со второго класса гимназии. Мальчика безжалостно секли, оставляли без обеда, но не могли подавить его страсть к ботанике.