Вильямс

Особое значение имели для Вильямса лекции Климента Аркадьевича Тимирязева.

«Для меня, — говорил Вильямс, — представление о Дарвине, дарвинизме и о теории эволюции неразрывно связано с образом К. А. Тимирязева.

Помню первую лекцию Тимирязева… Вся наша молодая аудитория была захвачена увлекательной и остроумной лекцией об основах ботаники.

Начиная с этой первой лекции и до нашего выпуска из Академии, Климент Аркадьевич последовательно развертывал перед нами стройную картину природы, где нет непереходимых граней между миром животных и миром растений, где выживает все наиболее приспособленное к окружающей среде. А это предполагает изменчивость организмов и наследование приобретенных признаков.

Эта картина резко противоречила «истинам», которые старалось прививать студентам руководство Академии. Но кто стоял во главе этого руководства? Теперь кажется анекдотом, что директором Академии был профессор Юнге, по специальности окулист, — он лечил царицу. Лечение дало хорошие результаты. В награду окулисту достался пост… руководителя высшего сельскохозяйственного учебного заведения…

На Совете Академии дарвинисту Тимирязеву приходилось защищать науку от нападок самого махрового мракобесия: Юнге «доказывал» полную гармонию между наукой и… библией и яростно обрушивался на Тимирязева за его «обезьяньи» теории происхождения человека, за популяризацию учения Дарвина».

Многочисленные статьи и выступления Тимирязева о Дарвине и дарвинизме были хорошо известны Вильямсу еще в реальном училище. А в 1883 году — в год поступления в Петровскую академию — Вильямс прочел только что опубликованную книгу Тимирязева «Чарльз Дарвин и его учение»[4]. В этой книге Тимирязев, по словам Вильямса, «дал глубоко научное и вместе с тем популярное изложение дарвинизма». Книга Тимирязева о Дарвине в дополнение к его лекциям дала молодому Вильямсу яркое представление о передовой биологической теории и сделала его на всю жизнь стойким борцом за дарвинизм, за все новое, передовое и революционное в биологической науке.

Пропаганда дарвинизма в новой книге Тимирязева вызвала новую волну нападок на ученого со стороны реакции. Один из представителей этой реакции, Юнге, день ото дня усиливал травлю Тимирязева и вместе с тем вводил все новые и новые меры, направленные на «обуздание» непокорного студенчества.

По настоянию министерства директорская власть в Академии была резко усилена за счет умаления прав Совета Академии. Директору показалось мало того, что в Академии для надзора за студентами была специальная должность экзекутора, занимавшаяся отставным штабс-капитаном Макиевским-Зубок. Юнге настоял на назначении еще двух помощников экзекутора, на обязанности которых лежали прямые полицейские охранные функции. Эти лица должны были «не только знать каждого из студентов в лицо и по фамилии, но, по возможности, должны стараться узнать характер и наклонности каждого из них, а также кто имеет средства к существованию, как проводит время и в каком обществе вращается» (из официальной инструкции).

Один из прогрессивных деятелей в области русского сельского хозяйства, редактор популярного агрономического журнала «Хозяин» А. П. Мертваго, дал ядовитое объяснение назначению Юнге на пост директора Петровки: «Петровская академия всегда была бельмом на глазу у русского правительства, а потому туда и был послан окулист, чтобы это бельмо убрать».

Однако, несмотря на все свое верноподданническое усердие, Юнге не смог истребить тот прогрессивный, демократический дух, которым славилась Петровская академия.

Это, конечно, не значит, что все профессора и все студенты Академии были настроены прогрессивно.

С первых же дней пребывания в Академии Вильямсу пришлось слушать лекции по зоологии профессора К. Э. Линдемана. Этот профессор был довольно крупным специалистом и имел немалые заслуги в деле борьбы с сельскохозяйственными вредителями, но политически он был реакционной фигурой. Почти на каждом заседании Совета он предлагал различные меры, ограничивавшие свободу студентов. Он заявил на одном из заседаний Совета Академии: «Для спасения Академии правительство обязано вмешаться и закрыть Совет». Протоколы заседаний Совета сохранили следы горячей борьбы ряда профессоров Академии, и прежде всего Тимирязева, с реакционными выступлениями Линдемана.

Особенно показательным было столкновение Тимирязева с Линдеманом в связи с открытием памятника Пушкину в Москве. По предложению Тимирязева и других профессоров, намеченные на этот день экзамены были перенесены на другое число, чтобы студенты могли принять участие в этом русском национальном торжестве. Линдеман возражал против переноса экзаменов, заявив, что «интересы студентов в таком важном для них деле, как экзамены, принесены были в жертву совершенно постороннему делу, скорее имеющему значение удовольствия».

Выступив с горячей отповедью, Тимирязев сказал: «Было бы комично пускаться здесь в рассуждения о значении пушкинского праздника… я полагаю, что чувства г. Линдемана не могут считаться обязательными для каждого русского человека, и специальное мировоззрение профессора зоологии не может считаться обязательным для каждого вообще образованного человека. Я полагаю, что поступил так, как поступил бы каждый грамотный русский человек, который имел бы на то возможность… Если бы я поступил иначе, то, быть может, подвергся бы еще более красноречивому обвинению: меня укоряли бы, что вследствие жалкого формализма я лишил студентов возможности участвовать в национальном торжестве».

Расслоение существовало и среди профессоров Академии и среди студентов. В Академии учились не только бедняки-разночинцы, тяжелым трудом прокладывавшие себе путь в науку, но и значительное число «белоподкладочников»: помещичьи сынки, дети крупных чиновников и высшего офицерства, носившие обычно франтоватые мундиры на белой подкладке. Эти «белоподкладочники» шли в Академию для того, чтобы им было потом легче вести свое помещичье хозяйство. Их мало интересовали агрономические науки. Об их отношении к Академии можно было судить по анонимной статье одного из них в газете «Неделя» начала девяностых годов. Профессор Академии А. Ф. Фортунатов так изложил суть этой статьи:

«Неизвестный автор живо описывает разочарование, вынесенное им из четырехлетнего пребывания в. агрономической школе. Очевидно, автор по недоразумению попал в научную школу; в результате получились сетования на то, что в этой школе нельзя научиться нанимать рабочих, подешевле покупать и подороже продавать, что там даже не говорят о том, будто рабочие работают тем лучше, чем меньше им платят».

Студенчество Петровки не представляло собой единой, дружной семьи. Вильямсу были глубоко чужды интересы помещичьих сынков, нелюбовь к ним жила в нем еще со времен рассказов бабушки и няни. Он стремился приобрести такие знания, с помощью которых мог бы принести народу наибольшую пользу. Поэтому все свои силы он посвящал науке, той передовой биологической науке, которая в это время начинала завоевывать прочные позиции среди прогрессивных русских ученых.

Вильямс в то время предполагал еще, что и в существовавших тогда социально-экономических условиях передовая наука может приносить реальную пользу народу.

Совмещая слушание лекций и практические занятия с беготней по урокам, усиленно занимаясь по ночам, недоедая и недосыпая, Вильямс успешно усваивает программу первого курса, и в его зачетной книжке появляются пять пятерок и одна четверка — таковы были результаты переходных экзаменов с первого на второй курс.

На втором курсе заниматься Вильямсу стало еще более трудно: во втором полугодии объем практических занятий настолько возрос, что они заканчивались иной раз только в восемь часов вечера. Ежедневное двадцатидвухверстное путешествие из Москвы и обратно сделалось совершенно невозможным, и Вильямс вынужден был выделить из своего скудного бюджета 7 рублей в месяц, чтобы снять угол в крестьянской избе на Петровских выселках, располагавшихся по соседству с Академией. Он продолжал давать уроки здесь же, в Петровско-Разумовском. В Москву, домой, удавалось попадать нечасто, и каждый такой приход был радостным событием для младших братьев и сестер, которым очень недоставало их постоянного предводителя — организатора игр, создателя террариума и аквариума. Те редкие свободные вечера, которые Вильямсу удавалось провести в Москве, он посвящал музыке, которую он полюбил с детства, слушая игру своей старшей сестры Сони.

4

Первые статьи о Дарвине Тимирязев опубликовал еще в 1864 году в журнале «Отечественные записки».