Вагнер

Эдвард Григ у себя на родине также печатал заметки о Байройтском фестивале в нескольких номерах газеты «Бергенпостен» в период с 20 августа по 3 сентября 1876 года. «Только духовные импотенты или беспробудные ленивцы, — писал он, — могут остаться здесь равнодушными… Ничего более трогательного не создавала музыка (имеется в виду сцена прощания Вотана с Брюнгильдой из финала „Валькирии“. — М. З.)… Каковы бы ни были наши частные возражения, одно несомненно: Вагнер создал грандиозное творение, исполненное смелой оригинальности и трагического величия… Вагнер положил начало новому значительному периоду в истории искусства»[524].

На первом Байройтском фестивале присутствовали великий герцог Карл Александр Саксен-Веймар-Эйзенахский, художники А. фон Менцель, Ф. фон Ленбах и П. В. Жуковский, всё еще не познакомившийся с Вагнером лично, несмотря на явное желание Козимы, с которой к тому времени у него сложились довольно теплые отношения, а также Фридрих Ницше, Эдуард Шюре, впоследствии написавший книгу «Рихард Вагнер и его музыкальная драма», Антон Пузинелли; Мальвида фон Мейзенбург, Матильда и Отто Везендонк; Джесси Лоссо, Юдит Готье…

Как мы помним, в свое время Вагнера связывали с Джесси Лоссо довольно запутанные отношения. После их прекращения она не перестала быть верной поклонницей его гения. Ныне рядом с Джесси сидела 31-летняя красавица-француженка Юдит Готье (Gautier) — талантливая писательница, знаток Востока, дочь знаменитого Теофиля Готье. «Любовное кольцо» Вагнера символически замыкалось. Некоторыми биографами Вагнера Юдит названа «его последней любовью» и, более того, «музой „Парсифаля“»[525].

Неужели после всех страданий, вынесенных Рихардом вместе с Козимой, его сердце смогло изменить этой жертвенно преданной ему женщине? На первый взгляд факты подтверждают это. Сохранилась и даже была частично опубликована переписка Вагнера с Юдит, где можно прочесть откровенные и недвусмысленные строки. 4 сентября 1876 года он пишет: «Может быть, это было в последний раз, когда я держал Вас в своих объятиях сегодня утром? Нет, я хочу Вас видеть. Я желаю этого, потому что я Вас люблю»[526]. Всего лишь несколькими днями позже в Париж отправлено послание: «Драгоценная душа моя! Очаровательная подруга! Всё еще люблю Вас! Вы всегда оставались для меня единственным лучом любви в течение тех дней, которые были так радостны для одних и так печальны для меня. Но Вы были для меня полны очищающего, умиротворяющего и пьянящего огня! О, как хотел бы я еще вновь и вновь целовать Вас. Дорогая, очаровательная… Каков глупец! Прежде всего, я сам — ведь я хотел последовать Вашему совету и забыть Вас!»[527] Казалось бы, все сомнения отпадают…

Вагнер был знаком с Юдит со времен «трибшеновской идиллии». Она гостила у него одновременно с четой Серовых летом 1869 года, что подтверждает Валентин Серов в своих воспоминаниях. Однако лишь во второй половине 1876 года, практически сразу после Байройтского фестиваля, в письмах Рихарда начинает преобладать «лейтмотив любви». Сама же переписка прерывается в 1878 году не без участия Козимы, решительно потребовавшей прекратить «отношения с француженкой» и взявшей на себя написание нескольких ответных писем в Париж. Но были ли эти отношения любовными на самом деле? В том, что чувства Вагнера к Юдит носили исключительно платонический характер, не сомневаются даже сторонники «теории последней вагнеровской весны». Кроме упомянутых писем, больше нигде — ни в дневнике Козимы, ни в вагнеровской переписке с другими многочисленными корреспондентами, ни в воспоминаниях современников — нет ни одного свидетельства того, что Вагнер в эти годы страдал. Вернее, он страдал по вполне понятным и явным причинам — из-за банкротства фестиваля, из-за постепенной утраты веры в торжество своих идей, из-за злобной критики в свой адрес, которую он никогда не мог переносить спокойно. Но от несчастной любви Вагнер не страдал! И это он, чья порывистая, неукротимая, страстная натура не мыслила любви, не освященной страданием. Тем более что он находился в разлуке с предполагаемым предметом своей страсти. Тем более что он должен был испытывать муки вины перед Козимой, если бы подобная страсть действительно имела место. Тем более что он работал над «Парсифалем» — этим гимном сердечной чистоте.

Вагнер продолжал жить своей обычной жизнью: работал, писал статьи, занимался детьми, принимал участие в концертах для поддержания финансового благополучия семьи, общался с друзьями, путешествовал, причем совершенно не рвался во Францию. Зная натуру Вагнера, предположить, что он был при этом в кого-то влюблен и никто из окружающих не догадывался о его чувствах, совершенно невозможно.

Конечно, самой Юдит Готье льстило внимание немецкого гения и она сделала всё возможное, чтобы об этом стало широко известно. Вот только можно ли считать объективной подобную оценку самолюбивой творческой личности? Или она выдавала желаемое за действительное — хотела видеть себя возлюбленной, будучи на самом деле просто хорошим другом и приятной собеседницей?

Процитированные нами отрывки из писем есть не что иное, как очередной пример высокопарной и экзальтированной эпистолярной стилистики XIX века. Еще раз обращаем внимание на переписку Вагнера с Людвигом II. Общаться с другом как с возлюбленной было для того времени в порядке вещей. Рассматривать Вагнера вне среды, в которой он жил, и мерить его сегодняшними мерками — значит искажать его психологический портрет.

Но при всем этом вполне можно понять ревность Козимы; на ее месте многие жены отреагировали бы аналогично и в XIX, и в XXI веке. Козима вообще отличалась ревнивым характером и не собиралась разбираться в тонкостях этих взаимоотношений. И это тоже можно понять: после всего, что она вынесла во время борьбы за свою любовь, она считала, что имеет право ни с кем не делить своего мужа, что со времени переезда в Байройт становилось всё проблематичнее. Но такова участь всех спутников жизни публичных людей. Имея не менее страстную натуру, чем Вагнер, его жена старалась не давать волю своим эмоциям. Но и ее терпению иногда (вернее, весьма часто и не всегда обоснованно) приходил конец. Таким образом, реакцию Козимы на отношения Вагнера и Юдит Готье никак нельзя считать доказательством их любовной связи.

Весьма сомнительным нам представляется также утверждение, что Юдит была для Вагнера «музой „Парсифаля“». «Парсифаль» был задуман Вагнером еще в 1857 году, задолго до знакомства с ней, а музыкальное воплощение получал в течение пяти лет — с 1877 по 1882 год; при этом отношения с Юдит были прерваны в 1878-м. Значит, целых четыре года Вагнер творил без своей музы? Не говоря уже о том, что в самом содержании «христианской мистерии» нет ни намека на реальных прототипов, в отличие, например, от «Тристана и Изольды». А раз Юдит нет места в творчестве, значит, ей не было места и в сердце Вагнера.

Повторим еще раз — по-настоящему Вагнер любил только дважды в жизни, и его муз звали Матильда и Козима! Кем была для Вагнера Юдит Готье? Поклонницей его таланта, умной и образованной собеседницей, наконец, просто красивой женщиной, созерцание которой должно было доставлять эстетическое удовольствие мужчине, наделенному богатым художественным воображением. Но нам представляется очевидным, что никакой сердечной раны она ему не нанесла. В 1878 году Вагнер сказал Козиме: «Ты увидишь, я умру на твоих руках…»[528] Это больше, чем любовное признание. Рядом с ним меркнут все «юдит готье» вместе взятые; после него теряют смысл все рассуждения на тему неверности Вагнера.

…Торжественное открытие фестиваля состоялось 13 августа 1876 года исполнением Девятой симфонии Бетховена и спектаклем «Золото Рейна». На следующий день на сцене Фестшпильхауса шла «Валькирия», 15-го — «Зигфрид»; 16-го — «Сумерки богов». В течение фестиваля тетралогия «Кольцо нибелунга» была дана полностью трижды: второй цикл прошел с 20 по 23 августа; третий — с 27 по 30 августа.

524

Григ Э. Избранные статьи и письма. М., 1966. С. 112–132.

525

См.: Gutma