Вагнер

Вагнер всё больше времени старался уделять творчеству. Он «болел» «Парсифалем», и любые неурядицы, отвлекавшие от работы, выводили его из себя. Козима отмечала, что муж стал слишком раздражительным и вспыльчивым, временами домашние его «буквально боялись». С другой стороны, такое состояние Вагнера было понятно при столь интенсивной работе.

Поэтому Козиме, чтобы хоть как-то облегчить жизнь мужа, ничего не оставалось, как взять на себя рутинные переговоры с Мюнхенским придворным театром относительно авторских отчислений за готовящиеся постановки «Кольца нибелунга». К тому времени Вагнер дал разрешение ставить тетралогию и в других театрах. Разумеется, первым заявил о своем желании видеть «Кольцо нибелунга» на своей сцене Мюнхенский придворный театр, где уже были представлены и «Золото Рейна», и «Валькирия» (правда, тогда спектакли прошли вопреки воле композитора). На этот раз Вагнер выдвинул непременное условие, что «Кольцо» ставится только целиком или не ставится вовсе, и оно было принято.

В это тяжелое в финансовом отношении время «спонсором» Вагнера вновь выступил Людвиг II. Он заранее выкупил у композитора право поставить «Парсифаля» в Мюнхене, а в ожидании этого счастливого события заплатил ему довольно солидное вознаграждение. Таким образом, доходы, полученные от мюнхенских представлений «Кольца», и аванс за «Парсифаля» от баварского короля помогли если не покрыть долги, то, по крайней мере, благополучно просуществовать до лета 1878 года. Вагнер занимался исключительно «Парсифалем». Если 1847 год был в его жизни «годом Лоэнгрина», то 1878-й поистине стал «годом Парсифаля».

К лету стало ясно, что и в 1878 году фестиваль не состоится. Вагнер был вынужден признать, что любые «патронатные общества» или «союзы» не в состоянии обеспечивать финансирование «байройтского дела». Он с горечью констатировал, что у его великого начинания фактически никогда «не было „патронов“, а были только зрители, весьма любезно оплачивающие свои места». Судьба сыграла с композитором злую шутку: идея создания идеального театра, задуманного в качестве средства борьбы с коммерциализацией искусства, погибла в этой неравной битве — деньги победили…

Забегая вперед скажем, что целых пять лет потребовалось преобразованному в 1877 году «Союзу патроната» на то, чтобы собрать необходимые средства для постановки «Парсифаля», премьера которого восстановила традицию проведения Байройтских фестивалей. Второй Байройтский фестиваль не только покрыл все финансовые издержки, но и принес значительную прибыль. Однако после смерти Вагнера Фестшпильхаус стал таким же платным театром, как и любой другой.

На очередном собрании делегатов от «Союза патроната» в сентябре 1878 года Вагнер подвел печальный итог всего предприятия: «Мы находимся в ужасном состоянии. О помощи со стороны Рейхстага не стоит и думать. В Рейхстаге заседает не тот человек, который в состоянии понять и поддержать наше дело. Бисмарк, вероятно, сказал бы в ответ на нашу просьбу о поддержке: „Вагнер достаточно получил; многие князья, даже сам кайзер приезжали к нему, чтобы посмотреть его спектакли; к чему еще стремится этот человек?“»[532] Ответ на этот вопрос даст сам композитор в 1882 году своим «Парсифалем».

В декабре 1878 года Вагнер написал полное горечи письмо Людвигу 11 (в конце концов, без его помощи и первый фестиваль не состоялся бы): «Я больше не надеюсь на „немецкий дух“, на который раньше уповал, выражая доверие к нему еще в посвящении к „Нибелунгам“; у меня есть мой опыт, и я молчу. Я не надеюсь ни на Померанию, ни на маркграфство Бранденбург, ни на какую-либо еще провинцию этого странного германского Рейха; я даже не надеюсь на маркграфство Байройт. Но — я заключаю мир с этим Миром, и первый пункт моего договора с ним гласит: пусть Мир оставит меня в покое!»[533]

После такого признания кажется, что, кроме творчества, композитора в «этом Мире» удерживала лишь его семья, его любимая жена и дети. К дню рождения Козимы, 24 декабря, Вагнер, несмотря на свое угнетенное состояние, фактически повторил волшебство «Идиллии „Зигфрид“», только на этот раз для Козимы прозвучало вступление к «Парсифалю» в исполнении специально приглашенного оркестра и со специально сочиненной для этого случая концовкой.

Нет, пока не окончен «Парсифаль», Вагнер не может уйти из «этого Мира»!

Наступивший 1879 год, по его мнению, непременно должен был стать годом завершения «Парсифаля». Он считал, что дольше просто не выдержит такого напряжения душевных и физических сил, и непрерывно работал над партитурой, никуда не выезжая вплоть до начала лета.

Стоит ли говорить, что уже заранее было ясно: в 1879 году Байройтский фестиваль вновь не состоится. Представленный Вагнеру отчет «Союза патроната» доказывал, что дефицит не покрыт и средств на новые постановки нет. Статья Вагнера «Хотим ли мы надеяться?», написанная в то время для «Байройтских листков», в основном посвящена больному для композитора вопросу взаимоотношений искусства и социума. На фоне финансового кризиса «байройтского дела» она воспринимается как вопль одинокого художника, отчаявшегося, но всё еще из последних сил борющегося за торжество своих принципов, на которое остается лишь надеяться.

В конце лета в Байройт приехал Лист. 28 августа, в день 130-летнего юбилея Гёте, он исполнил на рояле в библиотеке виллы «Ванфрид» свою «Фауст-симфонию» для узкого круга избранных гостей. Лист вообще славился умением «превращать» рояль в целый оркестр; уезжая, он предложил Вагнеру регулярно проводить в «Ванфриде» музыкальные вечера, создав, таким образом, настоящий музыкальный салон. При этом не было совершенно никакой необходимости приглашать даже камерный оркестр, можно было вполне обойтись одним роялем. Лист хотел тем самым поддержать и ободрить друга; создать «иллюзию фестиваля». Вагнер и сам временами устраивал музыкальные вечера, но давать их регулярно всё же не собирался. Творчество отнимало слишком много сил и времени, чтобы размениваться на что-то помимо него, не говоря уже о том, что воспитание детей тоже требовало усилий со стороны отца семейства.

Со своей стороны Козима старалась максимально оградить Вагнера от любых дополнительных забот. Кроме того, она, всячески подчеркивая значимость сохранения наследия своего гениального супруга, особенно усиленно работала в те месяцы над третьим томом автобиографии Вагнера «Моя жизнь». Благодаря ее стараниям в начале 1880 года книга была завершена и начата подготовка к ее изданию.

Супруга Вагнера не ограничивалась лишь записыванием под диктовку его автобиографии, а делала собственные записи, о которых сам композитор сообщал в письме Людвигу II: «При этом она ведет для нашего сына необычайно подробный дневник, в котором каждый день записываются мое состояние, итоги моей работы, мои случайные высказывания»[534]. Этим дневникам долгое время не было суждено выполнять свое прямое назначение — показывать потомкам, каким был в домашней обстановке великий Рихард Вагнер. Дело в том, что Ева, вторая дочь Вагнера и Козимы, запретила публиковать записи матери. Согласно ее завещанию, лишь 30 лет спустя после ее собственной смерти эти дневники могли быть извлечены из закрытого семейного архива. Ева умерла в 1942 году, и только в 1972-м дневники Козимы Вагнер (с купюрами) увидели свет.

Забота о детях в семье Вагнеров не ограничивалась музыкальным воспитанием и «культом отца». К «наследнику престола», десятилетнему Зигфриду, был приглашен частный учитель. Им стал начинающий поэт и философ Генрих фон Штайн (Stein). Штайн заступил на новую должность 30 октября 1879 года и с тех пор был практически неразлучен с семьей Вагнер.

Только ранняя смерть в 1887 году не позволила этому талантливому молодому человеку занять достойное место в истории литературы.

В декабре 1879 года стало совершенно ясно, что здоровье Вагнера подорвано изнурительным трудом и довольно сырым климатом Байройта. Пришлось спешно отправляться в более теплую любимую Италию. А партитура «Парсифаля» всё еще не была завершена…

532

Цит. no: Bauer J. H. Op. cit. S. 70.

533

Цит. no: Ibid.

534

Цит. no: Strobel O. Op. cit. B. 4. S. 137.