Даль

Дневниковую запись от 18 декабря Шевченко предваряет измененными строками из Капниста:

И дальше: «С какою же целию такой умный человек, как В. И., переводил и толковал эту аллегорическую чепуху? Не понимаю. И с каким намерением он предложил мне прочитать свое бедное творение? Не думает ли он открыть в Нижнем кафедру теологии и сделать меня своим неофитом? Едва ли. Какое же мнение я ему скажу на его безобразное творение? Приходится врать, и из-за чего? Так, просто из вежливости. Какая ложная вежливость. Не знаю настоящей причины, а, вероятно, она есть. В. И. не пользуется здесь доброй славою…»

В записи от 18 декабря привлекает внимание недоумение Шевченко — не тем лишь вызванное недоумение, что Даль переводил «чепуху», но тем также, что предложил поэту прочитать «бедное творение». В словах: «И с каким намерением он предложил мне прочитать свое бедное творение?» — многое открывается, если поставить ударение на «мне». Мне, Тарасу Шевченко, взгляды которого ему, Далю, хорошо известны. «Неравнодушие» кобзаря к «библейской поэзии» — в стремлении наполнить известные образы новым бунтарским смыслом. Нельзя упустить в дневниковом отрывке и слова «неофит»: именно в эту пору Шевченко завершил работу над поэмой «Неофиты» — поэма не годилась ни для чтения с «кафедры теологии», ни для печати.

После записи от 18 декабря Даль надолго исчезает из дневника Шевченко и, похоже, из жизни его: пребывание поэта в Нижнем изучено весьма досконально, новых встреч его с Далем нигде не отмечено.

Все их рознило: не только философия, но и воззрения политические, и полное несходство личностей. Далю могли передать язвительно-уничтожающие суждения Шевченко о его «безобразном творении» — такие обиды трудно прощаются; и во взгляде на освобождение крестьян — об этом бурно заговорили в Нижнем, когда там был Шевченко, — и во взглядах на другие общественные вопросы, о которых тогда вокруг спорили, у поэта, «с благоговением облобызавшего» первый увиденный им номер «Колокола», и у Даля было мало общего.

Да и слова о «недоброй славе» Даля мы не просто так привели: уже перед отъездом Шевченко из Нижнего, 3 марта, в его дневнике снова — и в последний раз — появляется Даль: «Сухой немец и большой руки дрянь». Мы привели эту запись не для того, чтобы упрекать Шевченко, бросившего в адрес Даля незаслуженно резкие слова, и не для того, конечно, чтобы словами Шевченко оценивать Даля; резкие слова о Дале в дневнике Шевченко не бросают тень на поэта: его право относиться к Далю как угодно, приязнь же Даля к нему Шевченко в своих дневниковых записях неизменно отмечает.

Многое их рознило — и все же связующее звено между Шевченко и Далем есть; внешне неприметное, ими самими не почувствованное, а есть! Это звено — Украина.

«Да, благословенная Украйна! Как бы там ни было, а у тебя за пазушкою жить еще можно… Оглобля, брошенная на землю, за ночь зарастает травой; каждый прут, воткнутый мимоходом в тучный чернозем, дает вскоре тенистое дерево. Как сядешь на одинокий курган, да глянешь до конца света, — так бы и кинулся вплавь по этому волнистому морю трав и цветов — и плыл бы, упиваясь гулом его и пахучим дыханием, до самого края света!» — мечтательно и восторженно писал Даль.

Герцен считал Даля «малороссом по происхождению»; Белинский заметил: «Малороссия — словно родина его». «Словно» — обмолвка Белинского: Украина — в самом деле родина Даля. Даль прожил семьдесят один год, из них двадцать на Украине. Эти годы не слишком заметны — они не так явно связаны с главным делом жизни Даля: четырнадцать детских лет, пять лет службы на Черноморском флоте, пребывание на Украине вместе с армией после русско-турецкой войны; позже он бывал там наездами. Но и в старости признавался: «Будучи родом из Новороссийского края и проведя там молодость свою, я с родным чувством читаю и вспоминаю все, относящееся до Южной Руси и Украины»[90].

Малороссийские песни, которыми «угощала» Тараса Шевченко одна из дочерей Даля, безусловно, не случайны, как не был случаен «Ехал козак…», которого разучивала когда-то матушка Даля с маленькой Катенькой Мойер.

Даль с детства свободно владел украинским языком. Летом 1844 года он отдыхал в Полтавской губернии: «Я охотно стал опять болтать на этом ясном языке, где речь выходит замысловата, простодушна и очень забавна». Мы почти не вспоминаем Даля-переводчика, а ведь он первый познакомил русских читателей с повестями Квитки-Основьяненко. Перевод повести «Солдатский портрет» Жуковский «приказал» напечатать в «Современнике»[91] — в первой после смерти Пушкина книжке его журнала, как бы посвященной памяти поэта. Даль делает примечание к переводу — он хотел бы привлечь взоры русской читающей публики к украинской литературе: «Я только желаю возбудить, хотя в немногих, охоту прочесть подлинник — вот почему решился я на перевод».

Прежде чем «решиться на перевод», Даль выступил с несколькими теперь позабытыми статьями о творчестве Квитки-Основьяненко, в них много любопытного об украинском языке, который «всюду себе равен»: «Трудно написать по-русски книгу о каком бы то ни было предмете, чтобы ее понял каждый мужик… Между тем возьмите любое малороссийское письмо, читайте его чумакам, дивчатам, парубкам, кому хотите: если предмет не будет выходить из круга их понятий, то язык и смысл целого будет им понятен вполне». Даль из-за этой разницы русского языка книжного и народного никому не советует браться за перевод повестей Основьяненко — выйдет «переводня, а не перевод». Но сам решился, взялся. «Перевод по словарю годен только для школьника и не удовлетворяет ни мысль, ни чувство, — твердил он. — Быт и жизнь народов так тесно связаны с языком их, что одного нельзя отделить от другого». Даль знал и язык и быт украинского народа — оттого, должно быть, перевод удался.

Белинский считал повесть Квитки-Основьяненко «Солдатский портрет» «замечательной», а перевод Даля «прекрасным».

На Украине Даль занимался тем же, чем всегда и везде, — собирал слова. Крестьяне в малороссийских губерниях, «чумаки, дивчата, парубки», так же легко, как русские мужики, принимали Даля за своего. По селам Полтавщины он путешествовал с украинским писателем Гребенкой, но чувствовал себя свободнее, чем его спутник: он «вовлекал» Гребенку «в шутки и разговоры с крестьянами».

Запасы украинских слов Даль скопил обширные; поначалу у него «созрела было мысль, что русский словарь без малороссийского был бы далеко не полон»… Но и когда «Толковый словарь» определился как великорусский, Даль продолжал работать над словарем украинским. Часть этого труда он передал Лазаревскому — письмо из Нижнего к нему подписано: «Преданный вам и ожидающий малороссийского словаря». С Максимовичем, известным украинским ученым, Даль обсуждал особенности говоров, «поднаречий малорусских», «подслушанные уклонения… между Пирятином, Решетиловкой, Кременчугом», — он хотел различать их, как различал говоры тамбовский и тверской. В письме его к Максимовичу читаем: «Составлены у меня и мало- и белорусский словари — не знаю, как полны окажутся; все-таки более, чем теперь есть» (видимо, речь о запасах, а не об окончательно подготовленных словарях). Радуясь первым выпускам «Толкового словаря», старый товарищ старого Даля профессор Редкин писал ему: «Но в этом отечестве есть еще и родина моя (кажется, и твоя) — Малая Русь. Ведь и для нее собирал ты, кажется, и пословицы, и слова, а кто же будет обрабатывать и издавать это собрание?» И снова, через несколько лет, когда гигантский труд Даля был завершен: «Дождемся ли мы, малороссияне, чего-нибудь подобного? Подвинь-ка и это дело своею энергическою рукою!»[92]

90

ПД, № 7485/XIV б. 139.

91

ГПБ, ф. 539, оп. II, № 467.

92

ПД, № 27381/CXCVI б. 8.