Страница 16 из 54
Рихард обладал природным даром к перевоплощению. Теперь у него зародилось дерзкое желание перенять не только нравы и обычаи народа, но и его психологию, чтобы при случае, переодевшись в национальное платье, стать неотличимым от сотен других японцев. Упорно, методично совершенствовался он и в языке, стремясь улавливать тончайшие оттенки речи. Конечно же, он приобрел кимоно, веер, научился одним росчерком рисовать аистов, перенимал жесты, учился «почтительно шипеть». Обзавелся маленькой металлической трубочкой на три затяжки, курительным ящиком. Это не было забавой. Он стремился разрушить грань отчужденности, какая неизбежно возникает при общении аборигена с иностранцем. Ему именно хотелось походить во всем на японца, чтобы во время длительных поездок по стране легче завоевывать симпатии простого люда. «В какую бы страну я ни приезжал, я старался познать ее. Такова была моя цель, и осуществление ее доставляло мне радость. Особенно это касается Японии и Китая…»
Япония, Япония… Страна, некогда вынырнувшая из пучин океана. Страна дремлющих вулканов, криптомерий и кривых сосен. Страна, сочетающая в себе древнюю мудрость Китая и индустриальный размах Европы и Америки. А там, у границы земель Кай и Соруги, Фудзияма вздымает к синему небу свою голову! Облака останавливаются в благоговейном изумлении, птицы не смеют взлететь на эту высоту, где снега тают от огня, а раскаленные лавы гаснут подо льдом… Богоравный по величию Фудзияма…
Если в токийской ассоциации Рихарда вначале встретили сдержанно (здесь не любили немецких корреспондентов, считая их всех нацистами), то постепенно лед растаял. Рихард в политические споры не ввязывался, не рассуждал о «прошлогоднем снеге», так как помнил, что каждый человек в день говорит пятнадцать тысяч слов и не всегда нужно выполнять норму, дабы не прослыть болтуном, не старался монополизировать беседу. Когда же просили высказать мнение, высказывал. Он обладал безошибочным политическим чутьем: всякий раз ставил смелые прогнозы, и прогнозы оказывались верными. Речь его отличалась лаконичностью, образностью. В нем было нечто, располагающее на откровенность, вызывающее невольное уважение. К его негромкому голосу стали прислушиваться все чаще и чаще. Его статьи, до предела насыщенные познавательным материалом, размышлениями над судьбами Японии, содержащие четкие политические выводы, заметили сразу же не только в Германии, но и в других странах. Все поняли, что на журналистском небосводе вспыхнула новая звезда. Тогда-то к Зорге и потянулись, стремясь выудить у него что-нибудь для себя: ведь этот удивительный человек был прямо-таки напичкан ценнейшей информацией! Рихард с щедростью талантливого человека охотно делился своими познаниями. Пресс-атташе Вайзе мог с гордостью повсюду рассказывать, что только благодаря его, Вайзе, заботам Рихард смог так быстро подняться… Зорге охотно поддерживал эту версию.
Газеты, в том числе и «Франкфуртер цейтунг», читали также и в германском посольстве в Токио. Особенно внимательно перечитывал статьи Зорге посол Герберт фон Дирксен. Посол был достаточно умен, чтобы не завидовать таланту Зорге, но фон Дирксена поражали эрудиция журналиста, его осведомленность по всем вопросам, умение заглядывать вперед, обобщать и делать выводы.
По существующим взглядам, посол всегда должен быть главным источником информации, а также толкователем политической обстановки, тенденций и настроений общественного мнения в той стране, где он аккредитован. Отчеты посла учитываются правительством при определении своего политического курса; как говорил еще Демосфен, во власти посла воспользоваться удобными обстоятельствами, и, следовательно, в его руках отчасти власть над событиями.
Посол — главный канал связи между правительствами обеих стран. А средство связи — отчеты, донесения.
Немецкая аккуратность требует, чтобы документация была в идеальном порядке. До сих пор Дирксену казалось, что он занят серьезным делом, регулярно посылая отчеты в Берлин, — отчеты представляли образец аккуратности, все было разбито по пунктикам, по параграфам. Но вскоре Дирксен стал понимать, что там, в Берлине, о политическом состоянии Японии отныне судят не по отчетам и докладам посольства, а по статьям вездесущего доктора Рихарда Зорге. Властью над событиями фон Дирксен не обладал. Конечно, государственному человеку фон Дирксену не приходится так тесно общаться с иностранными газетчиками, забираться в японские министерства, как журналисту Зорге; Дирксен не может в такой степени быть информирован о местных интересах, настроениях, о тех подводных камнях, среди которых ему как послу приходится волей-неволей маневрировать. Дирксен близко знаком с государственными людьми Японии, но с японцами трудно разговаривать в доверительном тоне — никогда не знаешь, что у них на уме, даже иногда трудно оценить, каким влиянием пользуется каждый из них, и сложно быть посредником между ними и своим правительством. Дирксен причислял себя к старой школе дипломатов: он считал, что дипломатия — это искусство переговоров, и ничего более. Он отделял дипломатию от политики, говорил, что дипломат не должен заниматься политикой, он — инструмент своего правительства, и неважно, кто стоит у власти. Он слишком большое значение придавал связям, был уверен, что исход важных переговоров во многом зависит от того, какие связи имеет и поддерживает посол во время своего пребывания на посту, в какой степени ему доверяют в той стране, где он находится, то есть посол должен знать, с кем имеет дело, чтобы заранее можно было оценить слабые и сильные стороны партнеров по переговорам, их надежность или же противоположные качества. Вот тут-то он и не мог сказать ничего определенного. Доверяют ли ему японцы? Связи носят строго официальный характер, душевного контакта нет и не может быть. За всеми сотрудниками посольства да и за самим послом неотступно следит японская полиция. И вообще находиться в этой стране — проклятие. Иногда Дирксена охватывало ощущение собственной ненужности, он начинал чувствовать себя незначительным, сосланным в эту нелепую Японию, где живешь, словно в парной бане, и из которой, по-видимому, никогда не выбраться. Если бы удалось обратить внимание рейхсканцлера или хотя бы министра иностранных дел Нейрата на свою особу, вот уж тогда…
И фон Дирксен неизбежно пришел к мысли, к которой с самого начала подводил его Зорге: при составлении отчетов в Берлин консультироваться с компетентным человеком! Таким компетентным человеком в вопросах внутреннего положения Японии был Зорге. И никто иной. Посол имеет право консультироваться с любыми осведомленными людьми — в этом нет ничего предосудительного. Хорошей сети осведомителей Дирксену так и не удалось создать. Нельзя же всерьез полагаться на информацию такого работника, как Эйген Отт!
В немецкой колонии, а также в посольстве неожиданно открыли, что у них под боком живет талантливый журналист; многие помнили, что «Франкфуртер цейтунг» пользуется особым покровительством Геббельса. Если на Рихарда вначале смотрели с любопытством, как на этакий газетный феномен, то потом прониклись к нему симпатией, стали зазывать на обеды и ужины, каждый искал дружбы с ним. В посольстве он появлялся редко, просто для того, чтобы засвидетельствовать свое почтение чиновникам и фрейлейн Гааз. И здесь он сделался желанным гостем. Ведь с ним никогда не было скучно. Он приносил с собой атмосферу большой жизни, и всем начинало казаться, что они, корпя в прокуренных комнатах, участвуют в событиях исторической важности. Так уж получалось всякий раз: стоило Рихарду заглянуть в рабочую комнату фрейлейн Гааз, как сюда устремлялись все, кому хотелось переброситься парой фраз с корреспондентом, узнать последние новости, а возможно, нечего греха таить, и получить приглашение провести вечер в шумной журналистской компании. Подобные вечера, само собой, устраивались не в надоевшем немецком клубе, а на фоне японской экзотики, в «злачных» местах. Рихард приглашал охотно, ибо отлично знал: из всех категорий людей, проживающих за границей, наибольшей скупостью славятся сотрудники посольств. Тут крылась некая загадка.