Страница 60 из 87
— Не довольно ли, господа? — сказала тут Скавронская, у которой руки были также отбиты уже докрасна. — А во что же теперь?
— В кошку и мышку! — послышались кругом голоса.
— Да, да, в кошку и мышку!
— Но кому быть мышкой?
— Конечно, мадемуазель Врангель! — заявил Пьер Шувалов.
— Да, да, мадемуазель Врангель! — поддержал единодушный хор других кавалеров.
— А я буду кошкой, — сказал Шувалов.
— Нет я! Я! Я! — откликнулись другие.
— Придется вам, господа, тянуть узелки, — объявила Скавронская.
Три раза подряд Лили была мышкой, но благодаря ее грациозной увертливости ни одной из трех кошек не удалось поймать ее.
Наконец пришлось сделать паузу, чтобы запыхавшиеся кошки и мышки могли перевести дух и прохладиться мороженым. Шувалов не замедлил присоседиться к Лили и начал, не то шутя, не то уже серьезно, говорить ей любезности.
— Перестаньте, пожалуйста, Петр Иваныч! — сказала она. — Вы забываете, что я не Юлиана.
— Вы, Лизавета Романовна, как новая комета, вашим блеском совсем ее уже затмили.
— Знаете, Петр Иваныч, мне хотелось бы вас хорошенько наказать!
— Попробуйте.
— Вам хочется быть наказанным?
— Вами? Да.
— Хорошо.
Порхнув через зал к Скавронской, она стала что–то ей нашептывать. Та, покосившись на Шувалова, лукаво усмехнулась и возгласила:
— Господа, прошу вас взять стулья и сесть в два ряда, да не слишком близко друг к другу.
— И мне тоже сесть? — спросил Шувалов.
— Нет, вы будете главным действующим лицом.
Когда все уселись, она попросила сидящих вытянуть вперед ноги так, чтобы носками касаться носков своих vis–à–vis,[17] затем, обратясь к Шувалову, предложила ему перешагнуть через все эти ноги, никого не задев.
— Только–то? В чем же тут мудрость? — сказал он и по французской поговорке «faire bo
— Брависсимо! — похвалила его Скавронекая, когда он успешно выполнил задачу. — Дайте–ка сюда ваш платок и наклоните голову.
И она повязала ему платком глаза.
— Теперь извольте–ка пройти опять назад с завязанными глазами.
В то же время она сделала всем сидящим молчаливый знак, чтобы те убрали под стул свои ноги. Шувалов, воображая, что препятствия все те же, двинулся вперед с осторожностью слепца и без надобности высоко подымал свои ноги.
— Выше, выше! — предостерегала его Лили.
— Выше, выше! — подхватили другие.
И он подымал ноги все выше, подобно журавлю, вытаскивающему свои ходули из вязкого болота. Когда он наконец добрался так до конца, все участники игры разразились таким гомерическим хохотом, какой едва ли когда–либо прежде раздавался в стенах цесаревнина дворца.
Шувалов сорвал с глаз повязку и с недоумением огляделся кругом.
— Да ведь я же никому, кажется, не наступил на ногу?
— Еще бы наступили, когда все ноги были под стульями! — со смехом отвечала ему Скавронская.
Тут и сам он рассмеялся и отвесил Лили глубокий поклон:
— Grand mersi, m–lle,[19] за науку.
— Что у них там такое? — заинтересовалась цесаревна, сидевшая на другом конце зала за ломберным столом со своим лейб–хирургом Лестоком и двумя камер–юнкерами — Разумовским и Воронцовым.
Положив карты на стол, она вместе со своими партнерами подошла к молодежи. Когда ей здесь объяснили причину общей веселости, она взяла Лили за подбородок и звонко поцеловала.
— Ну, милая шалунья, что я говорила: научилась плавать?
Глава десятая
ГРОШ ЗА ЧЕЛОВЕКА
К камер–юнкеру Разумовскому, главноуправляющему имениями цесаревны, приблизился в это время лакей с письмом на серебряном подносе. Приняв письмо и взглянув на адрес, Разумовский поморщился и, не распечатывая, положил письмо в карман.
— Что ж ты, Алексей Григорьич, не прочитаешь? — заметила Елизавета Петровна. — Может, что–нибудь важное.
— Это, ваше высочество, отписка от старшего приказчика рязанского имения, — отвечал Разумовский. — Лайдак так запутал счета, что сам царь Соломон не распутает.
— Ну, может статься, на сей раз и без царя Соломона обойдешься. Читай, не стесняйся.
Разумовский вскрыл отписку и стал читать, но чем далее читал, тем лицо его становилось все мрачнее.
— Ну, вже так! — пробормотал он сквозь зубы. — Щоб тебе пекло та морило!
— Что же, опять никакого толку? — спросила цесаревна.
— Аж ничогошенько! Лисьим хвостом все следы заметает.
— Так, знать, тебе самому уж придется туда съездить.
Происходя, как известно, из простых хохлов, Разумовский, несмотря на свое придворное звание, не совсем еще отвык от своих первобытных манер и поскреб пятерней в затылке.
— Коли будет такова воля вашего высочества… — проговорил он. — Но один, кажут, в поле не воин, как бы не вышло шкоды (убытка)…
— Так возьми себе доброго помощника.
— Я мог бы указать вполне надежного и знающего молодчика, — вмешался тут Воронцов. — Он до всего доведается, все вызнает.
— Кто ж это такой?
— А не безызвестный вашему высочеству крепостной человек вот графа Миниха, Самсонов, тот самый, что был командирован за мной курьером в Новгородскую губернию. На обратном пути оттуда он больше прежнего еще полюбился мне: малый не по возрасту рассудливый, в деревенском хозяйстве сведущий, как мне и не чаялось. Спросите самого графа: все прошлое лето Самсонов заправлял ведь хозяйством в его лифляндском имении.
Стоявший тут же молодой Миних, судя по выражению его лица, был не очень–то доволен непрошеной рекомендацией Воронцова, но ему ничего не оставалось, как подтвердить эту рекомендацию.
— А счета вести он тоже умеет? — спросил Разумовский.
— Умеет.
— О це добре! Ваше высочество! Кабы совсем купить вам у графа сего человечка?
— En effet, mon cher comte,[20] - обратилась цесаревна к Миниху, — уступите мне его, ну, пожалуйста!
— Простите, ваше высочество, — извинился Миних. — Он исполняет у меня теперь обязанности домашнего секретаря…
— О! Так он силен и по письменной части? Нет, милый граф, как вам теперь угодно, вы должны отдать мне его. Ведь сами вы владеете им очень недавно?
— Еще два года назад Самсонов был моим камердинером, — заметил Шувалов.
— Пока вы его не проиграли в карты покойному Волынскому! — досказала с укоризной Елизавета Петровна. — А от Волынского, граф, он перешел уже прямо к вам?
— К моему отцу.
— За какую сумму?
— У него с Волынским были какие–то старые счеты…
— А ваш батюшка отдал вам Самсонова в полную собственность уже без всяких условий?
— Да, он подарил мне его.
— От вас принять его в виде подарка я, понятно, не желаю. Но вы сами сейчас слышали, как туго поступают мои ресурсы. Так будьте великодушны, граф, назначьте за него божескую цену! — добавила цесаревна со своей обворожительной улыбкой.
Зачаровала ли его эта улыбка или вспомнилась ему известная всему свету скаредность его отца–фельдмаршала, но молодой обер–гофмейстер правительницы выказал необычайное бескорыстие.
— Один грош у вашего высочества, наверно, все–таки найдется? — сказал он.
— Один грош? Вы отдаете мне бесценного для вас человека за грош?
— Я закажу для этого гроша золотую оправу и буду носить его на часах…
— В виде брелока?
— Нет, в виде талисмана.
Цесаревна посмотрела в глаза его глубоким взглядом, точно желая разгадать, что кроется за этими словами, произнесенными с каким–то особенным ударением. И, должно быть разгадав, протянула ему для поцелуя руку.
— Благодарю вас, граф! Талисман вам, надеюсь, однажды пригодится. Но есть ли у меня еще грош?
Она раскрыла висевший у нее на руке бисерный мешочек, где, кроме батистового платочка, у нее находился и кошелек с деньгами для расплаты с партнерами.
17
Визави (фр.).
18
Делать хорошую мину при плохой игре (фр.).
19
Спасибо, мадемуазель (фр.).
20
В самом деле, мой дорогой граф! (фр.).