Тоомас Линнупоэг

Тоомас Линнупоэг тихонько вздохнул и отошел подальше от двери. Он не мог больше слушать, он не хотел больше слушать, он был наполнен яростью, словно боксерская перчатка, но противник был для него недосягаем. Если бы это было в его, Тоомаса Линнупоэга, власти, он отослал бы мамашу Кюллики на необитаемый остров, а еще лучше — в бескрайний космос. Но, к счастью мамаши Кюллики, Тоомас Линнупоэг был лишь жалким школьником и не имел такой власти, он вообще не имел никакой власти и даже вынужден был вежливо поклониться мамаше Кюллики, когда она, обозленная, и конце концов удалилась.

Тоомас Линнупоэг познает печаль и радость

На следующий день Тоомас Линнупоэг старался избегать каких бы то ни было разговоров с Кюллики. Если же Кюллики что-нибудь у него спрашивала, отвечал немногословно или же вообще не отвечал — он боялся дать мамаше Кюллики хотя бы малейший повод для третьего визита. Тоомас Линнупоэг даже стал подумывать, как бы перебраться на другую парту. Если он будет и дальше сидеть с Кюллики, инцидентов, судя по всему, не избежать. Но кого бы определить вместо себя? И как это сделать, чтобы ее не обидеть?

Вначале поведение соседа по парте забавляло Кюллики, и она лукаво спросила, с какой ноги Тоомас Линнупоэг сегодня встал, но постелено его мрачный вид породил в ее душе отчуждение. Когда же Тоомас Линнупоэг из просто молчаливого превратился еще и в уклоняющегося, обиженная Кюллики взяла верх над веселой и любознательной Кюллики и девочка до конца дня даже не смотрела в сторону соседа по парте. Для Тоомаса Линнупоэга такая линия поведения Кюллики была наиболее приемлема.

Настало время идти домой, и Тоомас Линнупоэг решил, что по крайней мере на сегодня он, умело лавируя, счастливо миновал опасные рифы. Но на улице к нему вдруг подбежала Кюллики и с улыбкой предложила:

— Помиримся!

Тоомас Линнупоэг в ответ ей гаркнул:

— Ты вчера забыла взять у меня свой ключ!

— Ах, черт побери! Я ведь и сегодня чуть не ушла без него! — воскликнула Кюллики. — Отдай мне его скорее!

— Я уже отдал. Твоей мамаше, в ее собственные ручки.

— Не валяй дурака! — Кюллики протянула руку в ожидании ключа.

Тоомас Линнупоэг недоверчиво посмотрел на Кюллики. Неужели она ничего не знает? Неужели мамаша Кюллики ни слова не сказала дочери? Тоомас Линнупоэг никак не хотел в это поверить. Тут наверняка скрывалась какая-то каверза.

— Разве твоя мамаша не доложила тебе, куда она ходила вчера вечером?

— Не-ет.

Кюллики ответила с таким видом, что сомнений не оставалось — она действительно и понятия не имеет о маневре своей мамаши. Тоомасу Линнупоэгу вдруг сделалось очень не по себе, потом его бросило в жар, а потом он откровенно рассказал Кюллики обо всем услышанном через замочную скважину: и то, что мамаша Кюллики каждый день читает дневник дочери, и то, что ключ от секретера подходит к ящику письменного стола, и то, что все самые сокровенные мысли Кюллики известны ее мамаше. Тоомас Линнупоэг закончил свою длинную тираду советом:

— Вообще, лучше бы ты не вела дневника или хотя бы не писала в нем ничего обо мне.

Лицо Кюллики побелело как полотно, в ее больших черных глазах сменяли друг друга выражение негодования, стыда, обиды и беспомощности. Кюллики не в состоянии была произнести ни слова. Тоомасу Линнупоэгу тоже нечего было больше сказать, и он счел за лучшее уйти. Но когда он отошел шагов на десять, что-то заставило его остановиться. Тоомас Линнупоэг испугался, как бы Кюллики не потеряла вдруг сознания. Тоомасу Линнупоэгу никогда в жизни не доводилось видеть, как падают в обморок, и он не знал, что в таких случаях надо делать. Поэтому он решил просто-напросто предотвратить возникновение такой сложной ситуации. Тоомас Линнупоэг хотел было вернуться к Кюллики, чтобы утешить ее доступными ему средствами. Но, как это ни странно, Кюллики не нуждалась в утешении. И падать в обморок она не собиралась. Вместо этого она не спеша зашагала домой, и Тоомас Линнупоэг увидел лишь ее спину. От спины исходила бесконечная печаль. Волны этой печали достигли сердца Тоомаса Линнупоэга и всю дорогу до самого дома колыхались там и порождали смутное чувство вины. Тоомас Линнупоэг пытался уверить себя, что он не имеет никакого отношения к переживаниям девочки, но ощущение вины не исчезало. Поэтому Тоомас Линнупоэг чрезвычайно обрадовался, когда встретился с дядей Беньямином, прогуливавшим своего пса.

— Здравствуй, мой юный друг! — воскликнул дядя Беньямин не менее радостно, словно он тоже освобождался от какой-то тяжести. Но такая уж у дяди Беньямина была натура: он каждый раз радовался, стоило ему встретить кого-нибудь из школьников.

— Тебя целую вечность не было видно, — продолжал дядя Беньямин. — Правда, я и сам в последнее время все больше в комнате сидел. Болею, совсем расклеился.

Тоомас Линнупоэг почесал загривок Мурьяна и поинтересовался, что именно у дяди Беньямина болит. Скорее всего, Тоомас Линнупоэг задал такой вопрос из смутного желания отвлечься от своих невеселых мыслей; если бы не это обстоятельство, Тоомас Линнупоэг ни за что на свете не был бы настолько предупредительным.

— Да все он, ревматизм, — начал было жаловаться дядя Беньямин, но вдруг хлопнул себя ладонью по лбу и воскликнул: — Ах, старая моя голова! Тыква пустая, да и только! Опять чуть было не забыл! Я должен кое-что тебе отдать, мой юный друг.

На лице дяди Беньямина появилась лукавая улыбка, но у него хватило выдержки оставить свой секрет при себе. В дяде Беньямине проснулся бывший учитель: ученика надо подвести к правильному ответу с помощью наводящих вопросов.

— Разве Протон ничего тебе не говорил? — спросил дядя Беньямин.

Словно далекое эхо, прозвучали в памяти Линнупоэга слова Протона о том, что дядя Беньямин приглашает его, Тоомаса Линнупоэга, зайти, те самые слова, которые не были приняты им всерьез.

— Да-да, он говорил что-то… э… э… о конфетах, — брякнул Тоомас Линнупоэг и тут же понял, что его ответ был бы смешон даже в устах Протона.

— О конфетах?! — Дядя Беньямин удивленно поднял брови, но тут же кивнул понимающе. — Иносказательно их можно, пожалуй, назвать и конфетами, в особенности если тебе нравится получать письма от девочек.

Наступила очередь Тоомаса Линнупоэга поднять брови.

— Письма от девочек?

— Да, — подтвердил дядя Беньямин, — девочка по имени Май прислала тебе два письма.

— Май? — переспросил Тоомас Линнупоэг, и вдруг его сердце запрыгало в ритме летки-енки. — А не Майя?

— Майя? Конечно же — Майя! У меня самого когда-то в молодости была невеста, которую звали Май. И даже хотел на ней жениться, но моя Май была девица с фокусами, она пожелала выйти замуж только за человека по фамилии Пырникас[5], считала, что это будет очень красиво звучать — Май Пырникас. А моя фамилия — Пост[6], вот я и остался старым холостяком. Май ни за что не хотела иметь такую фамилию — Пост. По её мнению, все столбы ужасно прозаичны, будь то хоть столб от ворот, хоть телеграфный столб, хоть километровый столб, хоть просто столб. Видишь, мой юный друг, какую важную роль в жизни человека играет его фамилия.

Тоомас Линнупоэг был того же мнения, что и дядя Беньямин. Тоомас Линнупоэг, хотя его жизнь была еще совсем молодая, тоже порядком натерпелся из-за своей фамилии, но сейчас он не стал заострять внимание на этой теме. Сейчас он думал только об одном: как бы поскорее заполучить письма Майи. Он не осмеливался попросить дядю Беньямина отдать их ему сразу, вместо этого Тоомас Линнупоэг сказал:

— Мурьян какой-то беспокойный. Может, ему уже пора домой?

— Ну нет, — возразил дядя Беньямин, — мы только что вышли на прогулку. Он оттого нервничает, что я остановился поговорить с тобою. Мурьян в последнее время стал меня ревновать.

Однако дядя Беньямин ничего не имел против ревности Мурьяна, наоборот, стал ласково его пошлепывать по спине и делал это до тех пор, пока Тоомас Линнупоэг не кашлянул.

5

Пырникас — по-эстонски «жук».

6

Пост — по-эстонски «столб».