Страница 8 из 53
— Разве нет возможности как-то это прекратить?
— Думаю, есть. Люди советуют обратиться в полицию. Видимо, забыли, что Томми мне нравится.
— Вот как?
— Очень. Я не влюблена в него, но он мне нравится.
— Я не знал этого.
— Конечно, откуда тебе было знать.
— Нет, правда. По-моему, мы впервые разговариваем по-настоящему.
— Да. — Марта положила руку на спинку софы. Загасила сигарету в пепельнице и подняла свой бокал с коктейлем, не глядя при этом на Лиггетта. — Собственно говоря, я никогда не думала, что мы будем вот так, вдвоем, сидеть, разговаривать, пить коктейль.
— Почему?
— Хочешь правду? — спросила она.
— Конечно.
— Ну, ладно. Правда в том, что ты никогда мне не нравился.
— Не нравился?
— Да, — сказала она. — Но теперь нравишься.
«Почему? Почему? Почему? — хотелось спросить Лиггетту. — Почему я теперь тебе нравлюсь? Ты мне тоже нравишься. Как ты мне нравишься!»
— Но теперь нравлюсь, — повторил он.
— Да. Тебе не интересно узнать, почему нравишься после того, как не нравился так долго?
— Конечно, но если хочешь сказать, то скажешь, а если нет, спрашивать бессмысленно.
— Иди сюда, — сказала она. Лиггетт сел на софу рядом с ней и взял ее за руку. — Мне нравится, как от тебя пахнет.
— Поэтому я нравлюсь тебе теперь и не нравился раньше?
— К черту раньше! — Погладила его по щеке. — Подожди минутку. Не вставай. Я сама. — Подошла к одному из больших окон и опустила штору. — Люди на другой стороне улицы.
Лиггетт взял ее прямо в одежде. И потом уже не любил Эмили.
— Хочешь остаться на ночь? — спросила Марта. — Если я все равно забеременею, то вполне можно провести вместе всю ночь. Хочешь?
— Хочу, хочу.
— Отлично. Нужно будет позвонить служанке, сказать, чтобы завтра не приходила рано. Ты уйдешь до десяти часов, я имею в виду завтра, так ведь?
Тем летом у них был бурный роман. Они обедали в маленьких французских ресторанах, пили дрянное виски из кофейных чашечек. В сентябре Марта уплывала в Европу и в ночь накануне отплытия сказала ему:
— Мне наплевать, если я сейчас умру, а тебе?
— Тоже. Только я хочу жить. — Лиггетт все лето вел на листке бумаги подсчеты финансовых договоренностей для получения развода с Эмили. — Послушай, выходи за меня замуж.
— Нет, дорогой. В браке нам будет плохо. Особенно мне. Но я знаю, что до конца жизни, всякий раз при встрече мы будем смотреть в глаза друг другу и видеть то же, что сейчас, — ничто не сможет помешать нам, так ведь?
— Не сможет. Ничто.
В следующий раз Лиггетт увидел ее два года спустя в Париже. За это время у него сменилось десять любовниц, а Марта состояла в связи с русским белогвардейцем-таксистом. Им даже не нужно было рвать отношения, потому что, когда их глаза встречались, в них почти не было узнавания, тем более любви.
Прошел слух, что Лиггетт распутничал, но если какая-нибудь добрая подруга и сказала об этом Эмили, та никак не среагировала. Он был сравнительно осторожен, избегал интриганок. Среди женщин, с которыми он спал, была англичанка из сословия пэров, наградившая его гонореей, или язвой желудка, как она тогда называлась. Эмили он сказал по секрету, что, кроме язвы, у него грыжа, и та смирилась с этим. Она смутно представляла себе, что такое грыжа, но знала, что это не тема для застольных разговоров. Эмили была настолько нелюбопытной, что Лиггетт мог держать дома принадлежности для лечения.
Кстати, доктор Уинчестер не купил марки. Честный маклер отговорил его.
Лиггетт обратился к жене:
— Вы возвращаетесь в город сегодня вечером или завтра утром?
— Приедем во вторник утром. Завтра у девочек свободный день.
— Почему?
— Кто-то из детей заболел дифтерией, школу окуривают, — сказала Рут. — Домой не вернешься?
— Хотелось бы не возвращаться. Я собирался заняться лодкой. Но мне нужно вечером вернуться в город, так, может, ты, Бар, Фрэнни и мисс Рэнд возьмете завтра малярные кисти и приметесь за работу?
— Простите, я буду умирать со смеху, — сказала Рут.
— Я прощу, если простят другие, — ответила Барбара.
— Ты осмотрительна и знаешь это, — заметила Рут.
— Девочки? — произнесла Эмили.
— Давай сохраним Плазу, — сказала Изабелла Стэннард.
— Нет. Я за то, чтобы ее взорвать, — отозвался Джимми.
— Что?
— Оставь, дорогая. Это того не стоит.
— Что не стоит чего?
— Давай, пожалуйста, вернемся к тому, что ты сказала вначале. Сохраним Плазу. Ладно, давай сохраним. Сохраним для чего? Хочешь пойти в другое место?
— Думаю, нам следует туда идти, когда захочется этого.
— Не совсем понимаю, что ты имеешь в виду. Мне уже хочется. Хотелось до того, как увидел тебя. Хотелось в твоей квартире, и тебе тоже…
— Нет, не совсем. Вспомни, я оделась для поездки за город. Думала, мы прокатимся.
— М-м. Ладно, в таком случае куда? — спросил Джимми.
— Давай пойдем по Пятой…
— Пока не выйдем к Чайлдсу на Сорок восьмой улице.
— Хорошо, — сказала Изабелла. — Меня это устраивает.
— Я так и подумал.
— Можно пойти в «Двадцать одно».
— Сегодня воскресенье.
— Разве они не работают по воскресеньям? Я уверена, что как-то была там в воскресный день.
— Знаю, что была. Но не в этот час. Сейчас слишком рано, дорогая. Слишком рано. Они открываются где-то около половины шестого.
— По-моему, это что-то новое.
— Когда те же самые люди находились на Западной Сорок девятой улице, сорок два, у них существовало то же правило относительно воскресенья. Теперь они располагаются на Западной Пятьдесят второй улице, двадцать один, и правило у них прежнее. Те же люди, то же правило, места разные.
— Вот еще одна из таких шляпок, — сказала Изабелла.
— Каких?
— Не видел? По-моему, они довольно красивые, но не знаю, покупать такую или нет. Эти шляпки. Ты не заметил женщину, которая прошла мимо с мужчиной, похожим на иностранца? Она курила сигарету.
— Ей за это платят.
— Платят?
— Да, платят. Я прочел об этом в колонке Уинчелла…
— Ты перескакиваешь от темы к теме, как горный козел со скалы на скалу…
— От пропасти к пропасти и обратно…
— Знаю, можешь не продолжать. Почему ей платят?
— Кому, мой ягненочек, моя лапочка?
— Этой женщине. Которая была в такой шляпке. О которой я заговорила. Ты сказал, Уолтер Уинчелл пишет, что она получает деньги.
— А, да. Ей платят за курение на Пятой авеню. Уинчелл писал об этом в своей колонке после пасхальной манифестации. Они стараются популяризировать курение на улице среди женщин…
— Ничего не выйдет.
— Ничего не выйдет, если… Привет, привет.
Джимми поздоровался с мужчиной и женщиной.
— Кто они? Видишь, у нее такая же шляпка. Довольно привлекательная женщина. Кто она?
— Манекенщица у Бергдорфа Гудмена.
— Она француженка?
— Такая же, как ты…
— Во мне больше французской крови, чем ты думаешь.
— Больше, чем у меня. Она — тебе все еще интересно? — еврейка, а он адвокат, бродвейский адвокат по бракоразводным делам. Тип, о которых читаешь в бульварных газетах по утрам в понедельник. Он сообщает конфиденциальные сведения редакторам отделов городских новостей в «Ньюс» и «Миррор» и получает бесплатную рекламу на третьей полосе. Речь идет, разумеется, о его клиентах, но в третьем абзаце печатаются его фамилия и адрес. Уинтроп С. Солтонстолл, Бродвей, номер сорок какой-то.
— Хм. Уинтроп Солтонстолл не еврейское имя.
— Это ты так думаешь.
— Тогда, видимо, она добивается развода — хотя, возможно, просто его знает.
— Совершенно верно. Ты делаешь успехи.
— Мне всегда хотелось побывать на службе в соборе Святого Патрика.
— Как это понять — на службе? Имеешь в виду мессу?
— Да, пожалуй.
— Ладно, как-нибудь свожу тебя. Мы обвенчаемся в этом соборе.
— Это угроза или обещание?
Джимми остановился.