Весенняя лихорадка

Она налила кофе в чашку и понесла в комнату Уэстона.

— Я принесла тебе кофе.

Эмили не знала, что Уэстон тем временем разжигал в себе враждебность, необходимую для того, чтобы сказать ей правду. Он хотел сказать ей правду, так как считал, что если скажет сейчас, то будет не так виновен, если случится еще что-то, и отнюдь не был уверен, что ничего не случится. Он знал, что ему снова нужно увидеть Глорию, знал, что хотя сейчас она ему не нужна, первым делом ему понадобится Глория.

— Достань, пожалуйста, мне сигарету из кармана пиджака, — попросил он. — Спасибо. Эмили, я хочу сказать тебе кое-что. Возможно, это последнее одолжение, о котором прошу тебя, и когда я скажу то, что собираюсь сказать, ты больше не захочешь делать мне одолжений.

— Тебе нужно сказать это сейчас?

— Да, немедленно. Я не смогу целый день выносить желание сказать тебе. Я с ума сойду.

— В таком случае ладно.

— Ты говоришь так, будто знаешь, о чем пойдет речь.

— Догадываюсь. О женщине.

— Да.

— Ну, тогда я не хочу слушать это сейчас. Я знаю, что ты был неверен. Ты был с другой женщиной. Не хочу слышать всего прочего в этот час утра.

— Так вот, тебе придется выслушать. Прошу тебя. Я хочу сказать все сейчас.

— Почему?

— Эмили, ради Бога.

— Ладно.

— Я хочу сказать тебе правду, потому что это совершенно особый случай. Можешь взглянуть на это отстраненно? Можешь думать обо мне как о человеке, которого знаешь, но который ничем не связан с тобой, не состоит с тобой в браке, просто как о знакомом? Постарайся, пожалуйста. Так вот, этот человек, я, вечером в прошлую субботу…

Когда Лиггетт дошел до того, как привел Глорию в квартиру, Эмили стала пропускать его слова мимо ушей. Он рассказывал эту историю в хронологическом порядке, и она испытывала какое-то возбуждение, слушая и думая, как он дойдет до того, что было для нее кульминацией; пусть ужасной, но кульминацией. Она знала, к чему идет дело, но не ожидала слов: «Вот я и привез ее сюда». Это были не отдельные слова, они представляли собой часть фразы: «…сели в такси, у меня не было никаких вещей, так что я привез ее сюда, мы немного выпили и…» Но последними словами, на которые Эмили обратила внимание, были: «Так что я привез ее сюда». После этого Лиггетт продолжал и продолжал говорить. Она знала, что горло у него пересохло, потому что время от времени он запинался, но не предлагала ему стакана воды. Время от времени он спрашивал, слушает ли она, Эмили кивала, он говорил, что, кажется, не слушает, и продолжал. Когда он начал, она сидела на кровати. Потом пересела в стоящее у изголовья кресло и не смотрела на него. «Продолжай», — говорила она. Пусть выговорится. Пусть говорит как угодно долго. Она вернулась из Рино[39], вернулась в Бостон, был май тридцать второго года, девочки были в Уинзорской школе, она избегала отца и его продиктованной лучшими намерениями заботливости. Миссис Уинчестер Лиггетт. Миссис Эмили У. Лиггетт.

Что люди обычно делают с мебелью? Что делают ради насущных денег? Разве не хорошо, что окончание учебного года так близко? Разве не хорошо, что Нью-Йорк означает жизнь в квартире? Насколько ужасно было бы, будь это дом, родной дом? Впрочем, живи они где-то в другом месте, он не привел бы эту девчонку сюда, в квартиру. Нет, не так уж хорошо, что Нью-Йорк означает жизнь в квартире. Это лишь утешительная мысль, не повод для поздравления. Пусть говорит.

— …хотел ударить его, этого полицейского, но…

Кому это интересно? Теперь он рассказывает о драке. Почему его не убили? Он выглядит таким глупым и чужим со своими бинтами и синяками. Эмили понимала, что Лиггетт не просит сочувствия, но все-таки отказывала ему в нем. Она чувствовала то, о чем он просил вначале и что представлялось ей очень трудным, — думала о нем как о человеке, которого знает, но который ничем не связан с ней, не состоит с нею в браке, просто как о знакомом. Когда Лиггетт рассказывал конец этой истории, или вторую ее половину, или последние две трети, или сколько там оставалось после слов «Так что я привез ее сюда», он был похож на человека, который ничем не связан с ней, не состоит с нею в браке, на человека, которого она знала, который ей даже не нравился, к которому она даже не питала ненависти. Это был мужчина, от которого она никуда не могла деться, который рассказывал длинную и довольно скучную историю о любовной интриге и о том, как был избит. Если припомнить, она некогда знала такого мужчину, который загнал ее в угол и рассказывал длинные, скучные истории о своей любовной жизни, о том, каким молодцом был с женщинами, как дрался. Звали этого мужчину Уэстон Лиггетт.

— О нет, — произнесла она.

— Что? — спросил он.

Этот дурак подумал, что она возражает против чего-то услышанного, хотя Эмили лишь собиралась взять себя в руки. «О нет. Нельзя думать истерично» — вот что она собиралась сказать себе, но первые два слова сорвались с языка.

— Ну вот и все, — сказал Лиггетт. — Я хотел рассказать тебе, потому что не… не мог выносить, лежа здесь, твоего ухода… Что? Над чем ты смеешься?

— Я не собиралась уходить.

— О, это смешно.

— Не смешно, — сказала Эмили, — но не знаю, чего ты ждал от меня. Поздравлять тебя не буду.

— Что ж, во всяком случае, я был честен с тобой. Теперь можешь поступать как захочешь.

— Как, по-твоему, я захочу поступить?

— Откуда мне знать. Я дам тебе развод. То есть если захочешь разводиться в Нью-Йорке, дам тебе основания.

— Ты уже дал. Но я не хочу сейчас об этом говорить.

— У тебя нет ни единого слова понимания. Никакой способности понимания.

— О, надо же.

— Да, надо же. Ты даже не пыталась понять. Тебя интересовало только то, что я был неверен тебе. Все остальное тебя не заботило.

— Не буду с тобой ссориться. Не позволю тебе превратить это в мелкий скандал. Я не хочу об этом говорить.

— Ты должна говорить об этом. Должна сказать мне, что собираешься делать. Я был честен с тобой. Сказал тебе правду, хотя мог бы и промолчать. Ты поверила в историю, которую я выдумал.

— Прошу прощения, я в нее не поверила. Сначала верила, но перестала верить, когда сочла ее оконченной. Знала, что в ней больше ничего нет. И не говори, что я должна сказать тебе, что собираюсь делать, или должна говорить об этом с тобой. Мы друг другу ничего не должны.

— Посмотрим.

— Ладно, посмотрим.

— Эмили, — сказал Лиггетт.

Она вышла.

Лиггетт оделся и позавтракал после того, как девочки ушли в школу. Постучался в дверь к Эмили, та ответила:

— Да?

— Можно тебя на минутку?

— Зачем?

— Я ухожу.

Она открыла дверь.

— Можешь остаться.

— Спасибо, но я не останусь. Только хочу сказать тебе, что, во-первых, поселюсь в отеле. Сообщу в каком, когда приму решение. Возможно, в «Билтморе». Во-вторых, положу сегодня на твое имя деньги, сейчас пятьсот долларов и на этой неделе еще, сколько смогу. Я ухожу, так как не хочу, чтобы ты увозила девочек за город, по крайней мере пока.

— Почему?

— Потому что сейчас ищут Двухпистолетного Краули, того типа, что убил полицейского. Он где-то на Лонг-Айленде, за него обещана большая награда. Лонг-Айленд будет полон помешанных с пистолетами и полицейских, стремящихся застрелить этого Краули, и там будет небезопасно. Теперь прими, пожалуйста, мой совет. Оставайся здесь, пока его не схватят, или в крайнем случае пока не кончится эта шумиха.

— Что еще?

— Это, пожалуй, все. Если тебе нужен адвокат, Гарри Дрейпер знает свое дело. Он не специалист по бракоразводным делам, но если, скажем, собираешься ехать в Рино, здесь тебе адвокат по бракоразводным делам не будет нужен. У нью-йоркского адвоката должен быть корреспондент в Рино. Так всегда делается, если только развод не оспаривается, тогда они иногда…

— С твоего позволения, я не буду сейчас вдаваться в подробности.

Эмили быстро закрыла дверь, так как внезапно поняла по лицу Лиггетта, что он ее хочет, и хотя она его ненавидела, это был тот случай, когда он мог бы обладать ею. Это было отвратительно.

39

Рино — город в штате Невада, где существует облегченная процедура бракоразводных процессов.