Весенняя лихорадка

Летом тридцатого года Глория познакомилась с Эдди Браннером. Она отправилась в заведение, где он работал, с «майором», познакомилась с ним в одном из баров и внезапно испугалась, что, возможно, это майор Боум, а она не узнает его. До этого она знала лишь одного майора, Боума, и было очень важно выяснить, не он ли это? Что, если она забыла лицо того мужчины? Глория впервые подумала о такой возможности и призналась себе, что вполне могла бы увидеть майора Боума на улице и не узнать его. Этот майор оказался не Боумом, но выяснилось это не сразу. Когда она спросила его фамилию (при знакомстве в баре она не расслышала ее из-за шума), он ответил, что это не важно, пусть называет его просто майором. Этого оказалось достаточно, чтобы усилить страх: вдруг это Боум, а она его не узнает. Глория весь вечер приставала к нему с вопросом о фамилии, а он дружелюбно отказывался ее назвать, если она не поедет с ним туда-то и туда-то. Фамилия его оказалась О’Брайен, или Келли, или еще какой-то ирландской, но к тому времени, когда Глория ее узнала, она знала о нем еще много чего.

В тридцатом году многие мужчины имели удовольствие спать с Глорией, и Эдди был единственным, кто мог бы, но не спал. Сначала он боялся подцепить венерическую болезнь, а потом, когда они стали друзьями, увидел в Глории нечто такое, что уже не хотел с ней спать.

Увидел младшую сестру. Когда они бывали вместе, ходили в кино, завтракали, выпивали у него по паре пива или по хайболу, у него возникало ощущение, что с ним подлинная Глория. Другая часть ее жизни была для него закрыта. Они вспоминали эпизоды детства (всегда приятно обнаружить при воспоминаниях с кем-то о детстве, как мала Америка).

— Как вы считались в детстве — говорили «иббити-биббити-сиббити-сэб» или просто «инни-минни»?

— Говорили «иббити-биббити».

— В детстве вы выкрикивали девочкам по имени Маргарита такую дразнилку: «Маргарита, ноги мой, здравотдел перед тобой»?

— Нет, никогда не выкрикивали.

— Адам, Ева и Щипай плавали на лодке, Адам с Евой утонули, кто остался в лодке?

— Щипай. — Затем: — Ой!

— Ты ходила в школу танцев?

— Да, конечно.

— Партнер носил твои бальные туфли в красивой сумке?

— У меня не было постоянного партнера.

— Братьев и сестер у меня нет, но дети этого человека…

— О Господи, я бы ни за что такого не сделала.

Долгие истории начинались: «Как-то в детстве…», в них шла речь об убийстве змеи, о сломанном пальце, о том, как, можно сказать, была спасена чья-то жизнь. Они разговаривали о рассказах в журнале «Американ бой», оба восхищались Марком Аврелием Фортунатом Тиддом, толстым мальчиком-заикой, персонажем Кларенса Бадингтона Келланда; индейскими рассказами Альтшуллера, девочками Бредфорда Холла, Ларри Летучей мышью и Серебряной Нелл — ведь ее так звали? Она из рассказов Джимми Дейла? Это были рассказы для взрослых, но после их чтения Эдди не находил себе места. Какие машины были у Глории? Не было никаких до двенадцати лет, потом дядя купил «хейнс», который затем обменял с доплатой на «нейшнл». О, но это были не старые машины. У отца Эдди были «лозьер», «эббот-детройт», «статц-беркат» (который он разбил через три недели после покупки), «сэксон», «эрл», «кинг-эйт», он постоянно покупал машины. Само собой, много «фордов», подержанный «оун-магнетик» и самолет. Отец выиграл его в карты, но боялся учиться летать. Играла Глория в диаболо? Однажды и получила удар по голове. Продавал ты когда-нибудь краску для пасхальных яиц, чтобы выиграть киноаппарат? Знала ты кого-нибудь, кто выиграл настоящего шотландского пони, распространяя подписку на журналы? Нет, но она собирала обертки от хлеба и выиграла ручную коляску. Как ты говорила, что идешь в туалет? Знал ты когда-нибудь мальчишку, таскавшего птичьи яйца из гнезд? Нет, это вроде приготовления джина в ванне. Никто из них такого джина не видел.

— Эдди, дорогой, я люблю тебя, — говорила она.

— Я люблю тебя, Глория, — говорил он, но всегда хотел добавить что-нибудь вроде «Что бы о тебе ни говорили», или «Жаль, не познакомился с тобой пятью годами раньше», или «Почему не возьмешь себя в руки?».

Глория об этом знала, это действовало отрезвляюще; они оба хотели этого, но такой поворот не сулил ничего хорошего.

— Эдди, — говорила Глория, чтобы сменить тему, — тебе надо бы сходить к зубному врачу. Ты потеряешь этот зуб, что испортит твою улыбку. Сходи завтра к моему дантисту, обещаешь?

Эдди отвозил ее домой, но они оба знали, что она тут же снова выйдет на улицу, и после этих приятных вечеров, всегда кончавшихся пониманием, что ждать им нечего, очередной мужчина, бравший ее, говорил себе: «Так-так, я думал, что знаю все, но после всех мест, где я побывал, после всех женщин, девочка, американская девочка…»

Из-за йельцев Глории пришлось делать аборт, и потом у нее было много кутежей. В тот вечер, когда впервые подцепила Уэстона Лиггетта, она была под хмельком от кутежа, начавшегося после встречи с Эдди. Дважды ездила домой переодеваться (дома она давно дала понять, что не любит расспросов после того, как скажет матери, что была на окраине у подруги). Скверным в таких днях было то, что, выходя под вечер из бара, Глория обнаруживала, что еще не стемнело, и спешила в центр, чтобы занять оставшееся светлое время мытьем и переодеванием. Заведение, в котором она случайно встретила Лиггетта, представляло собой переоборудованный каретный сарай, кроме этого, в нем не было ничего своеобразного. Посещали его содержанки и живущие поблизости люди скромного достатка. Глория отправилась туда, когда знакомые позвонили ей и сказали, что все собираются там, а не в другом месте. Вошла — было около половины десятого вечера — и обнаружила, что в баре никого нет, кроме одной пары, пожилого, похожего на отставного военного мужчины и молодой женщины, намеренной поживиться у него, чем удастся. Впустившему ее дюжему итальянцу Глория сказала: «Я встречаюсь здесь с миссис Ворхис и ее компанией. Подожду их за стойкой». Выпила, закурила, и тут вошел Лиггетт. Сел у другого конца стойки, заказал картофельных чипсов и шотландского с содовой. Узнав Глорию, взял свой стакан и подсел к ней.

— Мы незнакомы, но я так часто видел вас…

— Да, в компании с Билли.

— Я учился в колледже вместе с его братом.

— Да, он говорил мне.

— Моя фамилия Лиггетт.

— Он мне и это сказал. Я Глория Уэндрес.

Тут бармен успокоился.

— Уэндрес. В вашей фамилии мне слышится «Венера».

— Неплохо. Не хорошо, но неплохо.

— Ну что ж, я не корчу из себя остряка. Я просто-напросто усердно работающий бизнесмен.

— О, бизнесмены снова работают? Не слышала.

— Не так много, как хотелось бы. Я веду к тому, что у вас, наверно, назначено свидание.

— Не думаете ли вы, что я прихожу сюда каждый вечер таинственной дамой с вуалью, которая постоянно сидит в одиночестве, потягивая аперитив?

— Именно так я и думал, вернее, надеялся. Решил, что вы пришли сюда отвлечься от обычных мест…

— От места, насколько это касается нас с вами.

— Это так. Но послушайте, мисс Уэндрес, не отклоняйтесь от темы. Перед вами усердно работающий бизнесмен, свободный в субботний вечер, как ветер…

— Свободный, как ветер. У меня есть знакомый писатель, он охотно использует как-нибудь это выражение. Свободный, как ветер. Неплохо.

— Значит, не пойдете со мной по разным местам?

— Зачем куда-то идти? Разве здесь плохо? — спросила Глория. — Нет, мистер…

— Лиггетт.

— Мистер Лиггетт. Нет, я жду здесь компанию. Пожалуй, будет хорошо, если вы присоединитесь к нам. Посидите, пока эти люди не придут, я представлю вас тем, кого знаю.

— О, так вы их не знаете. Может быть, они вам не понравятся.

— Возможно… а вот и они, во всяком случае, похоже на то. Всем привет.

— Глория, дорогая, ты никогда не появлялась так быстро. О, Уэстон Лиггетт. Не знала, что вы знакомы. Уэстон, негодник, ты испортил мою компанию, но ничего страшного. Это означает, что у нас дополнительный мужчина. Глория, это мистер Зум, это тоже мистер Зум, Мэри и Эстер ты знаешь, и я представляю всем Уэстона Лиггетта, большого друга Питера Ворхеса. Вы, кажется, учились вместе?