Весенняя лихорадка

— Дрянной тип. Если еще раз его увижу, я ему рожу в блин превращу.

— Возможно. Возможно, это было бы не так легко, будь он трезвым. Учти: ему пришлось идти по неплотно прилегающему ковру, чтобы попытаться нанести тебе удар с размаху. Не хочу больше об этом слушать. К черту.

— С души от тебя воротит.

— То же самое я хотел сказать тебе. И всем крутым парням, — парировал Эдди.

— А здорово эта девчонка играет на пианино, — заметил тромбонист.

Это была первая из двух встреч Эдди Браннера и Джимми Мэллоя. Жизнь Эдди какое-то время шла как обычно. Он сделал несколько рисунков и не продал ни одного. Они были слишком хороши, чтобы управляющий синдикатом мог рискнуть, взяв их, слишком искусны. Но не относились к тому типу рисунков, какие публиковались в «Нью-Йоркере», единственном другом рынке, который тогда приходил ему на ум. И трое друзей продолжали свои музыкальные импровизации; иногда вечерами, когда не музицировали, они сидели и разговаривали. Имена, о которых они говорили: Бикс Бейдербек, Фрэнки Трумбауэр, Мифф Моул, Стив Браун, Боб Макдоноу, Генри Буссе, Майк Пингаторе, Росс Горман и Бенни Гудмен, Луис Армстронги Артур Шатт, Рой Браджи и Эдди Гиллиган, Гарри Макдоналд и Эдди Лэнг, Томми и Джимми Дорси, Флетчер Гендерсон, Руди Видофт, Айшем Джонс, Руби Блум и Хогленд Кармайкл, Сонни Грир и Фэтс Уоллер, Хаск О’Хэйр, Дуилио Шербо, а также такие, как Мэнни Клайн и Луис Прима, Дженни и Морхауз, Венути, Синьорелли и Кресс, Пиви Рассел и Ларри Бинион; одни имена были связаны с одним, другие с другим, и все они были такими же значительными, как для некоторых людей Валленштейн, Флонзейли и Ганц.

В начале октября того года Эдди получил от матери телеграмму: «ПАПА СКОНЧАЛСЯ УДАРА СЕГОДНЯ УТРОМ ПОХОРОНЫ СУББОТУ ПОЖАЛУЙСТА ПРИЕЗЖАЙ». Эдди сосчитал слова. Он знал свою мать; она считала, что за предлоги в телеграмме платить не стоит. Он превысил остаток счета в банке и обналичил чек на достаточную для поездки сумму в окраинном баре, где его знали. Поехал домой, и дядя со стороны матери рассказал ему, как умер его отец: в разгар или, может, в начале вечеринки в голливудском отеле, в окружении неизвестных голливудских типов. Это скрыли от матери Эдди, такой жалкой, глупой женщины, что она могла бы воспринять такую весть без шока. Пока готовились к похоронам, она все время твердила: «Не знаю, Рой всегда говорил, что хотел быть похоронен под оркестр Шрайна. Хотел, чтобы музыканты играли какой-то марш, только названия его я не помню». Ей сказали, чтобы она не волновалась из-за этого; они не могут пригласить на похороны оркестр Шрайна, и нечего об этом думать. После службы мать сказала, что заметила на похоронах мистера Фаррагата. «Знаете, это понятно, — сказала она. — Думаю, Роя могли бы принять в Бирлингеймский клуб, если б он сделал еще одну попытку, иначе почему мистер Фаррагат был сегодня здесь?» Мистер Фаррагат был тем человеком, которого мистер Браннер постоянно винил в том, что тот его забаллотировал, не дал стать членом единственной организации, в которую он мог бы вступить, но не вступил.

Рой Браннер был близок к успеху, но скоропостижно скончался от кровоизлияния в мозг. Он позволял своим закусочным для автомобилистов обходиться без него, так как собирался предпринять нечто новое со всеми неиспользованными земельными участками. Благодаря тому что своевременно вышел из бизнеса с миниатюрными площадками для гольфа, он приобрел в округе репутацию проницательного человека, улавливающего общественные настроения. Его новой идеей были доступные кинотеатры на каждом углу, показывающие киножурналы и короткометражки за пять центов. Получасовой сеанс, и зрители выходят. За свои деньги они, с одной стороны, получали мало, потому что смотрели всего лишь одну короткометражку и два киножурнала, но с другой — получали много. Пять центов? Чего они хотели за пять центов? Это же просто средство убить время. Браннер-старший находился в Голливуде и, несомненно, работал над этим проектом, когда к нему явилась старуха с косой. Никаких документов не было подписано, и он не виделся с важными персонами, но собирался сообщить им о своем приезде завтра или послезавтра, и эта вечеринка представляла собой небольшую неофициальную встречу с несколькими футбольными тренерами, профессиональными игроками в гольф и теми, кого в газетных заголовках именуют киноактрисами, — участницами массовок. Он пользовался полным доверием, и не без причины. Человек, способный показать кинопродюсерам пример, как он вызвал переворот в общественных пристрастиях, может убедить их почти в чем угодно, если будет называть это искусством организации публичных зрелищ. Однако никаких документов подписано не было.

— Пока что твоя мать поживет со мной и тетей Эллой, — сказал дядя племяннику, и у Эдди одна проблема была решена. Он не хотел жить рядом с матерью. Любил ее, потому что она его мать, иногда жалел, но всю свою жизнь (Эдди понял это, будучи слишком юным для такого понимания) она была так поглощена делом своей жизни — наблюдением за легкомысленным поведением мужа, — что походила скорее на постороннюю взрослую женщину, которую Эдди знал, но которая не всегда заговаривала с ним на улице. Она происходила из семейства пионеров, в Калифорнии это значит не меньше, чем принадлежность к потомкам первых переселенцев из Англии на востоке. Однако у потомков первых переселенцев было время отдохнуть, оправиться от изматывающего, мучительного путешествия, и многие оправились, хотя родственные браки не ускоряли этого процесса. Но у пионеров путешествие было более трудным, притом менее давним, поэтому логично предположить, что многие из них до того ослабели, пока добирались до Тихоокеанского побережья, что передали в наследство потомкам усталые тела. Рой Браннер приехал на поезде из Канзаса, и его избранница стала его женой — к легкому удивлению будущего супруга, — как только он предложил ей руку и сердце. Раньше она никогда не получала предложений и боялась, что уже никогда не получит. В супружеской жизни она с готовностью усваивала ту важную вещь, которой муж был способен ее обучить, но он выносил жену с раздражением и искал развлечений на стороне. Когда пришло время ознакомить Эдди с фактами сексуальной жизни и Рой его с ними ознакомил, жена спросила: «Как ты рассказал ему?» Спросила потому, что все еще надеялась узнать сама. Но Рой ответил: «Да сказал, и все. Он уже сам многое знал».

Эдди понимал, что в его матери дядя видит выгодную постоялицу. Это слегка раздражало его, но что оставалось делать? Она хотела жить там, и это решало все вопросы. Миссис Браннер дала Эдди пятьсот долларов из собственных денег, и Эдди, подписав доверенность в пользу дяди, возвратился в Нью-Йорк, полагая, что пособие будет поступать по-прежнему.

Оно больше ни разу не поступило. Отцовские дела оказались сильно запутанны, и депрессия положила им конец. Дядя Эдди пострадал, но не разорился. Он отправил письмо племяннику, задолжавшему квартплату за полтора месяца. Написал, что все они сравнительно удачливы. «Ты молод, — говорилось в письме, — и можешь сам зарабатывать на жизнь. Надеюсь, сможешь время от времени высылать матери какую-то сумму, поскольку мы можем давать ей крышу над головой, еду, кровать, но ничего больше…»

Эдди продал машину за тридцать пять долларов, заложил превосходный меллофон за десять. В начале декабря он собрал все свои деньги и обнаружил, что у него меньше двухсот долларов. У его друзей была работа, и они не возражали, чтобы он занимал свою часть квартиры и был должен им свою часть квартплаты, но в январе один из них лишился работы при первой чистке на Уоллстрит, а в марте всех их выселили.

Они пошли разными путями. У одного из друзей была замужняя сестра, жившая в одном из пригородов в штате Нью-Джерси. Он поехал туда. Другой, боксер, умер от пневмонии в какой-то комнате неподалеку от авеню А. Эдди узнал об этом, лишь когда тело его друга давно уже было кремировано. Он переходил из одной меблированной комнаты в другую сначала в Гринвич-Виллидже, затем на Западных Сороковых улицах, среди ирландцев с Десятой авеню. Жил он на окраине, так как это позволяло сберегать ежедневно десять центов на транспорт. Обращался во все места, ко всем знакомым в поисках работы. Неделю проработал в ресторане подсобным рабочим, собирал со столов грязные тарелки, нагружал ими подносы и носил на кухню. Однажды уронил поднос и был уволен, но внес часть квартплаты и был сыт. Подумывал о том, чтобы стать таксистом, но не представлял, как взяться за дело. Он знал, что нужна лицензия и еще кое-что, а денег на лицензию у него не было. Попытался стать актером, сказал, что может играть комедийные характерные роли. Когда ему единственный раз предложили участвовать в спектакле, Эдди сразу же понял, что у него нет никакого опыта: он не знал, что такое переписанная роль и вообще ничего о сцене. Однажды вечером, очень голодный, позволил себе пойти с педиком, но хотел сначала поесть, а педик не доверял ему, поэтому он двинул педика кулаком, отвел душу, однако жалел, что ему недостает смелости забрать у этого типа деньги. Продавал галстуки по двадцать пять центов во временных магазинах, был подставным лицом на двух аукционах, но аукционист решил, что он слишком высокий; люди его запомнят. Потом от домовладелицы, для детей которой иногда рисовал забавные картинки, узнал о превосходной возможности: стать ночным портье в отеле, который представлял собой скорее публичный дом. Она узнала об этой работе благодаря связям в Таммани-холле. Эдди работал на коммутаторе и управлял лифтом с шести вечера до восьми утра за десять долларов в неделю и жилье плюс чаевые. Клиенты приходили и говорили пароль: «Я друг мистера Стоуна». Эдди оглядывал клиента и спрашивал, кого он хочет видеть, мужчина называл имя одной из трех женщин. Эдди звонил в номер этой женщины и сообщал: «К вам пришел друг мистера Стоуна», женщина отвечала — хорошо, тогда Эдди говорил клиенту: «Она не уверена, что помнит вас. Опишите мне ее». И клиент либо описывал, либо откровенно говорил, что ни разу не бывал здесь. Все это было уловкой. Разговор давал Эдди возможность разглядеть клиента, а женщине приготовиться к приему гостя или одеться и приготовиться к вторжению, если Эдди передвигал назад переключатель и в ее комнате раздавался звонок. Ему было поручено останавливать слишком пьяных, так как отель не платил таких откупных, какие приходилось платить тем заведениям, где клиента могли обмануть или ограбить. Эдди никого не останавливал.