Весенняя лихорадка

Джимми пришлось вызвать лифт, ждать его в молчании, а когда они молча спустились, искать такси с водителем. Такси было много, но таксисты, как обычно, спорили о награде «Такна-Арика», заработок, казалось, интересовал их меньше всего на свете. Однако появилось проезжающее, Изабелла с Джимми сели в него.

— Домой? — спросил Джимми.

— Да, пожалуйста, — ответила Изабелла.

Джимми принялся напевать: «Как поживает дядя? А у меня нет дяди. Надеюсь, у него все на мази».

Молчание.

— Знаешь, что проходило в это время четыре года назад?

— Нет.

— Процесс Снайдер — Грея.

Молчание.

— Помнишь?

— Конечно.

— Как звали мистера Снайдера?

— Кого-кого?

— Мистера Снай-дера.

— То был не мистер Снайдер. То была Рут Снайдер. Рут Снайдер и Джадд Грей.

— А мистер Снайдер все-таки был. Это его убили, дорогая Изабелла. Как его звали?

— Откуда мне знать? Какая разница, как его звали?

— Почему ты на меня злишься?

— Потому что ты унизил меня публично, позвал официанта, попросил проводить меня к двери, орал на меня, говорил совершенно гнусные вещи.

— Унизил тебя публично, — сказал Джимми. — Унизил тебя публично. А ты не помнишь имени мистера Снайдера.

— Если хочешь говорить, не болтай ерунды. Мне все равно, говоришь ты или нет.

— Я говорю дело. Ты злишься на меня, потому что я унизил тебя публично. Как это понять, черт возьми? Что скажешь о том человеке, которого укокошили Рут Снайдер и Джадд Грей? Вот кого публично унижали и очень сильно. Все газеты в стране много дней трепали его имя, колонка за колонкой унижений, всевозможных унижений. А ты даже не помнишь его имени. Какое там унижение.

— Это не одно и то же.

— Одно и то же. Совершенно одно и то же. Если я сейчас выйду из такси, это унизит тебя публично?

— Не надо. В этом нет необходимости.

— Пожалуйста, ответь.

— Я не хочу, чтобы ты выходил. Такой ответ тебя устроит?

— Да. Водитель, подкати, пожалуйста, к обочине, дубина. Держи. — Он дал водителю доллар и снял шляпу. — До свидания, Изабелла.

— Ты глупо себя ведешь. Понимаешь, что ведешь себя глупо, так ведь?

— Никоим образом. Я только что вспомнил, что должен написать материал о проповеди и что весь день не был в редакции.

— Господи, Джимми! Позвонишь?

— Через час.

— Буду ждать.

Лиггетт возвращался в город поездом ближе к вечеру. Ездой он почти наслаждался. Общаясь с девочками, он испытывал напряжение. С Эмили нет; пока что она ничего не знала и не узнает, если чего-нибудь не случится. Поэтому она напряжения не вызывала. Он не думал, что может что-то случиться; но нельзя было исключать возможности, что эта дура-девчонка до сих пор спит в его квартире или оставила там что-то, и ему требовалось много времени для тщательных поисков, пока Эмили с детьми не вернутся. Что это на него нашло, задавался Лиггетт вопросом, чего ради он потащил эту девчонку в свою квартиру? Раньше он никогда не делал этого, даже когда Эмили с девочками уезжали на лето или в Европу. Ну что ж…

Европа. Прошлая зима оказалась тяжелой. То, что ожидалось той зимой, не осуществилось. Лиггетт начинал думать, что и не осуществится. Тайком в глубине души он не заблуждался относительно собственной значимости в своих экономических планах; он был управляющим нью-йоркским отделением завода тяжелого оборудования, который его дед основал как завод по изготовлению кранов и соковыжималок. Лиггетт умел читать чертежи, мог при некоторой сосредоточенности разобраться с разницей между себестоимостью и закупочной ценой, что являлось значительной частью его работы, потому что одним из его лучших заказчиков был город Нью-Йорк. Ему также приходилось иметь дело с большими коммунальными корпорациями, поэтому он должен был обладать хотя бы элементарным знанием их систем бухгалтерского учета и определения стоимости, эти корпорации пролонгировали, к примеру, оснащение для пневматического бура ценой пять тысяч долларов как капитальное вложение в течение десяти лет, не позволяя ничему обесцениваться. Ему нужно было знать, к кому из предполагаемых заказчиков нужно обратиться — и этот человек далеко не всегда оказывался агентом по материально-техническому снабжению. Он не умел пользоваться логарифмической линейкой, но знал достаточно, чтобы называть ее счетной. Не умел пользоваться транзитом, но среди инженеров мог говорить о «руководстве». Вместо того чтобы писать от руки, выводил буквы чертежного шрифта, чему инженеры учатся прежде всего. Признавался, что не обладает инженерными познаниями, откровенно, иногда с легким сожалением, но это производило обезоруживающее впечатление на настоящих инженеров: они думали, что этот человек совсем по-детски хочет быть инженером и из него мог бы получиться неплохой инженер. Внешние черты, которые он копировал — выведение букв, жаргон, знание местных слухов, например, кто тот человек, получающий семьдесят пять долларов в неделю, который замечательно поработал на значительной должности, — делали Лиггетта своим человеком среди инженеров, определенно не менее сентиментальных, чем любая другая группа людей. Он им нравился, они оказывали ему небольшие услуги, которых не оказали бы никому из инженеров; он не был конкурентом.

Человек команды, Лиггетт всегда находил о чем поговорить с выпускниками Массачусетского технологического института. Он говорил о духе его гребцов, терпящих из года в год поражение. Его отец учился в Лехиге, поэтому он всегда мог что-то сказать о лехигских инженерах. Ключики Тау-бета-пи и Сигма-кси узнавал за милю. Он был известен своим замечанием в присутствии не-йельцев, что ему нужно было поступить хоть в Шефф и кое-чему научиться. Никогда не допускал ошибки, говоря обладателям Тау-бета-пи и Сигма-кси, как однажды сказал человеку, который ему не нравился: «Ни разу не видел, чтобы обладатель Фи-бета-каппа носил наручные часы».

«Статья о личном использовании» налагала на йельцев определенные обязательства, требуя подписывать такие заявления, что они думали — их матери в обморок упадут, если билеты на футбол, приобретенные по этим заявлениям, достанутся другим. Для Лиггетта же эта статья являлась даром богов. Он подавал заявления на билеты, подписывал сопутствующие им обязательства, а потом, когда занимающий достаточно высокое положение человек из Таммани-холла[22] обращался к нему за парой билетов на игру команды Гарварда, Лиггетт, просветив его относительно обязательства, билеты все же перепродавал. Лиггетт не думал, что так уж необходимо оправдывать это нарушение честного слова, но у него были заготовлены два оправдания: первое — он не одобрял обязательств; второе — в Йеле он был гребцом, не пропустил ни единого соревнования и поэтому может судить, что делать с теми немногими привилегиями, которые получает как старый йелец, лучше, чем какой-то чиновник из спортивной ассоциации. Однажды эти билеты помогли ему заключить контракт на поставку оборудования. Таким образом, если смотреть на это односторонне, он был ценным человеком для фирмы. Завод больше не принадлежал семейству Лиггеттов, но он был одним из директоров как наследник всех сохранившихся деловых связей, оставленных отцом и дедом. Он голосовал своими акциями и акциями сестры, но таким образом, как рекомендовал управляющий имением его отца, тоже директор.

Лиггетту потребовался весь 1930 год, дабы понять, что он ничего не смыслит в фондовой бирже. Бизнес — простая вещь, говорил он себе: покупать и продавать, поставлять и удовлетворять спрос. Его дед, скромный английский механик из Бирмингема, приехал сюда и удовлетворял спрос. Отец продолжал заниматься удовлетворением спроса, но стал шире участвовать в покупке и продаже. В 1930 году Лиггетт убеждал себя: «Покупка и продажа не зависят от меня так, как от отца, удовлетворение спроса не зависит от меня так, как от деда. Я могу участвовать в деятельности отца и деда, но поскольку завод не принадлежит мне, обладаю тем, чем не обладали они. У меня беспристрастная точка зрения. „Лиггетт и компания“ поставляет и продает. Теперь, куда бы ни ехал, я вижу, как растут здания, как роют котлованы. Несколько обычных акций — ладно, все обычные акции — обесценились, но дело в том, что они наверняка продавались по более высокой цене, чем стоили. Ладно. Что-то происходит, и весь рынок обрушивается. Почему? Кто может это объяснить — почему. Но это произошло и в конечном счете окажется выгодно, потому что когда эти акции снова начнут подниматься, они достигнут своей цены».

22

Таммани — независимая организация Демократической партии в Нью-Йорке. Доминировала в политической жизни Нью-Йорка с начала XIX века до 1932 года. Получила широкую известность как центр коррупции (по названию здания, где находится ее штаб-квартира, — Таммани-холл).